Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

• Название: Кони пьют из Керулена
• Автор: Григорий Кобяков
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Книга забайкальского писателя посвящена дружбе и сотрудничеству советского и монгольского народов в годы Великой отечественной войны и после нее.

Молодая монгольская девушка во время бурана в степи находит замерзающего советского солдата и привозит его на пограничную заставу. Так начинается эта история…

---

Но гость все-таки заторопился уйти. Так мы и не поняли, зачем же все-таки он приходил, да еще с подарком.

Один гость — из двери, другой — в дверь. Пожаловал сам парторг объединения — Жамбал-гуай, по прозвищу Аршин.

— Вы, я вижу, не скучаете, дочки. Да и то правда, что к красивым цветам всегда слетаются пчелы. Что ж, дело молодое. Старики говорят: рано или поздно, но мужчина должен прийти в юрту к женщине. Таков закон Вселенной.

Жамбал-гуай — старый друг моего отца, его духовный наставник, друг нашей семьи. И теперь, выпадет случай, соберутся вместе, выпьют по чарке — воспоминаний на неделю.

Пять с половиной десятков лет Жамбалу, но года пока что не пригнули его к земле. Держится. И как в молодости, ходит прямо, в седле сидит прямо. Может, оттого батрацкое прозвище «Аршин» и прилипло к нему на всю жизнь. Впрочем, он не обижается, наверное даже считает его вторым своим именем и чуть ли не революционной кличкой.

Мы пили чай, с наслаждением ели бухулер из принесенной Ванчараем дзеренины и разговаривали. Точнее, пожалуй, слушали, а говорил парторг. Мы ему подали пиалу архи, он расчувствовался и ударился в воспоминания, А нам интересно послушать старого человека, тем более такого, которому есть что рассказать.

— Стыдно сказать и грех утаить: железную дорогу впервые увидел лишь на сороковой весне своей жизни. В тысяча девятьсот двадцать пятом отправили меня учиться на курсы — кооператоров в Иркутск. Приезжаю в Улан-Удэ. Дальше, говорят, надо на поезде. Паровоз и вагоны настолько удивили и испугали, что готов был вскочить на коня и умчаться домой. Ощупывал рельсы руками. С тревогой и боязнью приглядывался к домам на колесах и к пыхтящему читкуру — паровозу. А он тут еще как рявкнет своей железной глоткой — душа в пятки ушла…

По прокаленному дочерна солнцем, задубленному ветрами лицу парторга побежали веселые морщинки-лучики.

В этот вечер вспомнил Жамбал-Аршин «свою жизнь с самого начала».

— Отца не было. Мать с рассвета и дотемна не разгибала спины: выделывала кожи, шила рукавицы и малахаи богачам. Бедность и голод постоянно стояли за дверью юрты. В хозяйстве даже захудалой козы не было. Когда мне исполнилось 10 лет, мать сказала: «Иди на заработки, сын. Я не могу тебя прокормить». И я пошел. Подпаском. Дамба положил «зарплату»: одного ягненка или одну телембу (шесть метров простенькой китайской ткани) в месяц. Как видите, не густо…

Мы знали историю своей страны, знали горькие судьбы своих отцов и матерей, но вот такой рассказ, потрясающе простой рассказ человека, пережившего все это, как бы заново открывал глаза и заставлял думать, сравнивать.

Мы молчали. Молчал и Жамбал-гуай. Он спокойно попыхивал трубкой, о чем-то думал. Потом, выбив пепел из трубки о подошву гутула, неожиданно для нас начал читать знакомые еще со школьной скамьи стихи. Оттого, что знакомые стихи он читал как-то по своему, обращаясь от имени старшего поколения непосредственно ко мне и к Тулге, они задевали за душу. Своим тихим, неторопливым чтением парторг словно бы сдувал пепел с горячих угольков.

Тысячи юношей, тысячи давушек—
Смелых детей Монголии,
Все вы свободные и счастливые,
Все вы полны энергии.
Вы — наша смена, и вы прославите
Имя свое достойное
И понесете культуру новую
В горы и степи Родины…[13]

— Забежал на минутку, а просидел целый час, — тяжело поднимаясь, вздохнул Жамбал-Аршин, — вы уж извините, дочки. Я к тебе, Алтан… Завтра еду по дальним стоянкам чабанов и табунщиков, а председатель мне сказал, что и ты собиралась… Готова ли?

Весело, с пионерским салютом, я ответила:

— Всегда готова!

— Да будет счастливым и благополучным ваш дом.

После ухода парторга мы не спрашивали себя: «Зачем приходил этот гость?» Спасибо, что приходил.

…Максим! Забеги и ты к нам на огонек. Ну, хоть сейчас… Мы встретим тебя у юрты. Мы сегодня добрые и гостеприимные. Верно, Тулга? «Верно», — говорит.

7 сентября.

5

Вместо суток или двух, как думали мы с парторгом Жамбалом, отправляясь в поездку на дальние стоянки животноводов, мы пробыли в степи почти четверо. Загрузив до отказа седельные сумки книгами, газетами, письмами, утром восьмого сентября мы тронулись в путь. В небе теснились облака, похожие на беспокойную отару овец. Дул несильный ветер.

— Погода обещает быть хорошей, — предсказал Жамбал-гуай по неведомым для меня приметам.

Прогноз его оказался точным: четверо суток стояла сухая и теплая погода. Даже сильных ночных заморозков не было. Мое беспокойство из-за того, что не взяла теплую одежду, оказалось напрасным.

Во второй половине дня были на горе Баин-Цаган, ставшей знаменитой в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Спешились у памятника советским танкистам.

— Давно хотел здесь побывать, — сказал Жамбал, — но все недосуг.

А я подумала: «Специально привез меня сюда, чтобы напомнить: здесь была война, здесь земля полита кровью советских и монгольских людей, святая земля».

Памятник — это танк, поднятый на постамент, склепанный из танковой брони. Надписи: «Танкистам РККА, яковлевцам — победителям над японцами в Баин-Цаганском сражении. 3–5 июля 1939».

Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде:
Мы начеку, мы за врагом следим.
Чужой земли мы не хотим ни пяди.
Но и своей вершка не отдадим!

У меня в памяти симоновские стихи. Их, наверное, вся Монголия знает — мужественные и простые:

…Вот здесь он, все ломая, как таран,
Кругами полз по собственному следу
И рухнул, обессилевший от ран,
Купив пехоте трудную победу.
…На постамент взобравшись высоко,
Пусть, как свидетель, подтвердил по праву:
Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава.

Жамбал снял беретку. Ветер растрепал его белые волосы. Постояли молча. Жамбал надел беретку, вздохнул:

— А там сейчас война. Враг более сильный и жестокий. — И тяжело, по-стариковски, стал садиться на коня.

…Степь. Максим, ты не забыл, какая она, настоящая-то? «Бескрайняя», «просторная», — все это, по-моему, не те слова. Она мне видится, как круг, правильный круг. В какую сторону ни повернись — видишь горизонт. Это совсем недалеко, где небо сливается с землей. И этой видимой чертой, как ходаком, ты опоясан. В ясную погоду круг шире, в пасмурную сужается, в дождливую или снежную — круг становится кольцом, за которым, кажется, и мир кончается. И в этом круге-кольце — ты. И ничего больше. Одному в таком круге жить, поверь, трудно. А степняки живут и работают. Больше того, находят красоту, которую не променяют ни на что другое.

Парторг Жамбал знакомит меня с чабанами, пастухами, табунщиками, верблюдоводами. И для каждого из них находит душевное слово. Получается так, что все, с кем мы встречаемся, а стараемся встречаться именно со всеми, очень хорошие, замечательные люди — герои труда, ударники, передовики. Если даже не ударники, то только пока. Выглядит это примерно так: «Амгалан — чабан. Пока еще не передовик. Но будет непременно. Это же старательный человек». «Дамдинсурэн — о, он добьется больших успехов. Никто лучше его не знает, как надо пасти овец!..»

Я как то спросила:

— Дорогой Жамбал-гуай, ну, а… плохие у нас в объединении есть?

Он бросил на меня хитроватый взгляд и улыбнулся:

— Вам, молодым, всех разложи по сундучкам: в большой сундук — хороших, в средний — удовлетворительных, a в малый — плохих. А люди — не бараньи шкуры, по сортам их не разложишь.

И очень серьезно, и очень твердо добавил:

— Нет, плохих у нас нет!

Подумав еще, добавил:

— Есть, которые ошибаются.

Я поняла: парторг любит людей. Но не ошибается ли он в своих суждениях, прав ли он?

Вот, скажем, Дамдинсурэн, который «добьется больших успехов», а пока не добился их. У него на стоянке мы пробыли часа три. От нестарого еще чабана я узнала такие тонкости, о которых я, зоотехник, знаю лишь в общем и целом. Речь зашла о повышении пастригов шерсти и повышении продуктивности. Дамдинсурэн спокойно и очень коротко изложил мне всю суть проблемы.

— Старые чабаны знают, что водить отары надо так, — неторопливо начал он, — чтобы не овцы проходили через траву, а трава проходила через овец. Поднимай отару пораньше утром и гони ее на восток. Потихоньку сворачивай к югу, а когда станет жарко, гони овец спиной к солнцу, чтобы в их глазах тени были. И старайся держать против ветра — пыль будет относить, и овце не сильно жарко… При такой пастьбе овца всегда будет наедаться досыта.

— Но почему же, — позднее спросила я Жамбала, — Дамдинсурэн, зная такие тонкости, пока не передовик, не ударник?

— Вот и разберись, какие причины мешают. Ты зоотехник, тебе и карты в руки.