Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

В настоящее время (шестидесятые года) с прибытием Великого Князя, вступлением его в управление краем и намерением основать здесь свое летнее пребывание, можно надеяться, что Боржом достигнет сколько нибудь благоустроенного состояния и вида. На левом берегу Куры, на склоне гор, против ущелья уже строится и даже почти окончен дворец Его Высочества. Очень желательно, чтобы это пребывание послужило поводом к лучшему устройству тамошних минеральных вод, самого местечка и имения, к нему принадлежащего, которые покамест запущены в такой степени, что, видя их в этом неизменном положении в продолжение стольких лет, невольно начинаешь сомневаться, чтобы Борисом достиг когда-либо прогресса, столь для него полезного и необходимого. Дворец почти готов, но на главное, в отношении общественной пользы, на обстановку целебных вод и подспорий к ним, на удобства для приезжающих лечиться и многое другое, доселе внимания не обращается. Это впрочем может относиться почти ко всем общеполезным учреждениям Закавказского края: или ничего не делается, или не так, как бы надлежало. Нельзя сомневаться в добрых намерениях главных начальников края — они святы, но исполнители супостаты[91].

На этот раз, мы опять послужили для холеры каким-то перевозочным средством, на подобие того, как во время нашего переезда из Шемахи в Тифлис, только с той разницею, что мы не привозили ее на станции, а прямо привезли в Борисом, где до нас и признака не было ее, а тотчас по прибытии нашем проявилась и она, но, по счастью, в слабой степени, так как условия горного Боржомского климата не содействовали ее развитию. Заболел восьмилетний мальчик, солдатский сын; доктор, обыкновенно командируемый сюда на летний сезон, еще не приехал, обратиться за помощью было не к кому; но солдатка сама догадалась и, видя, что сын ее в судорогах, совсем оцепенел и посинел, она, по какому-то наитию или вдохновению, выбежала на улицу, нарвала крапивы, росшей возле забора, и принялась ею крепко тереть похолодевшее тело мальчика. Вскоре тело начало покрываться местами красными пятнами, выступили пузыри, появилась теплота, и импровизированное течение солдатки увенчалось полным успехом — мальчик выздоровел. Потом заболел наш повар, и тоже поправился без всяких медицинских пособий, а может быть именно и по этой причине. Кажется, этими двумя случаями ограничилась эпидемия.

Чрез несколько дней, прибывший сюда из Тифлиса врач Амиров посоветовал жене моей отправиться на Абас-Туманские воды, находящиеся в семидесяти верстах от Боржома за Ахалцыхом, куда она 10-го июля и выехала с старшею дочерью Екатериной: я же, с остальным моим семейством, остался в Боржоме, частью по служебным делам, а частью по уверению доктора, что пользование здешними водами и ваннами принесет мне несомненную пользу, что нисколько не оправдалось, может быть вследствие того, что я простудился, и к прежним моим недугам присоединилась еще лихорадка. Пето выдалось дождливое, сырое, и постоянный сквозной ветер, дувший чрез узкое ущелье, как сквозь коридор, не слишком благоприятно отзывался на здоровье больных, особенно при лечении теплыми ваннами. Съезд на воды был немногочисленный: несколько туземных семей из грузин и армян, два русских генерала с одной генеральшей, один полковник генерального штаба с больной женой и свояченицей и несколько офицеров составляли весь круг тогдашнего водяного общества.

Из туземных посетителей наиболее выдавалось семейство местного помещика князя Сумбатова. Сам князь был отставной военный, еще не старый, сухой, желтый, сумрачный человек: его жена, рожденная княжна Мухранская, средних лет, очень красивая собою, носившая грузинский костюм: и два сына, один юнкер лет двадцати, другой маленький мальчик лет девяти. Этот мальчик, хорошенький и бойкий, обращал на себя внимание тем, что всегда был одеть весь в белом. Нам объяснили, что в Грузии есть обычай иногда при рождении детей давать обещание Божией Матери, или какому-либо святому, водить ребенка не иначе как в белом до известного возраста, часто на много лет, полагая этим привлечь на него покровительство свыше.

К сожалению, в этом случае, белый костюм не только не принес благополучия мальчику, но и не предохранил его от гибели. По окончании курса Сумбатовы возвратились в свою деревню вблизи от Сурама, и в непродолжительном времени все были убиты в своем доме, ночью, своими же крестьянами; князя закололи кинжалом, княгиню застрелили в постели, юнкера изрубили, а бедного белого мальчика зарезали. Следствие выяснило, что князь сурово обращался с крестьянами и заставлял их в праздники работать; крестьяне возмутились, вышли из повиновения, а князь, в наказание виновных, велел пересечь их жен, что и было причиною поголовного избиения помещичьего семейства.

Мой домашний Боржомский кружок увеличился с самого начала тремя приятными собеседниками, молодыми людьми. Первый из них был встретивший нас при въезде сюда Александр Федорович Витте, родной брат моего зятя, капитан путей сообщения, служивший в здешнем крае уже много лет и женившийся на грузинке; второй — прикомандированный ко мне по делам службы, поручик полевых инженеров Бекман, умный, веселый, молодой человек, и третий, артиллерийский офицер Кузовлев, сын старинных наших близких знакомых. Его старшая сестра была замужем за Екатеринославским полицеймейстером Ессеном в то время когда мы еще там жили, а вторая сестра находилась лектриссой при королеве Голландской Анне Павловне, у которой постоянно и жила. Все трое, хорошие, добрые люди, проводили с нами почти все дни, гуляли со мною, знакомили с окрестностями, а по вечерам составляли мне маленькую партию в бостончик.

Между тем, привязавшаяся ко мне лихорадка все меня не оставляла. В исходе июля, я получил очень огорчившее меня известие о несчастном случае с моей женой в Абас-Тумане: возвращаясь с прогулки, она вдруг упала; закружилась ли голова, или оступилась — она сама не знала, но при падении сильно ушибла левый бок и повредила себе руку. Ее подняли почти без чувств; несколько дней она очень страдала, и доктор, вызванный из Ахалцыха (в Абас-Тумане: нашелся только фельдшер, да и тот лежал больной в горячке от пьянства), опасался серьезных последствий от ушиба бока; а о руке заявил, что в плече кость сошла с места и действовал сообразно с этим заключением, которое оказалось потом совершенно ошибочно, так как это был излом кости, вследствие чего лечение его принесло более вреда нежели пользы. Елена Павловна несколько месяцев после того не переставала мучиться болью в руке, и только по наступлении зимы, наш знаменитый хирург Пирогов посетивший тогда Тифлис, исправил несколько неумелость Ахалцыхского доктора и облегчил страдания жены моей, которые излечить совсем уж было невозможно, так как кость в руке неправильно срослась. Пирогов, осмотрев руку Елены Павловны, с удивлением у нее спросил: «Какой невежда врач вас лечил?» И от этого невежества она едва не лишилась руки. Мне дали знать об этом случае уже по миновании опасности, когда общее состояние здоровья жены моей сделалось совсем лучше, потому что она не позволила немедленно известить меня, чтобы не встревожить ранее времени, и для успокоения моего сама писала ко мне, упрашивая не прерывать курса течения моего выездом к ней. Конечно я не послушался ее и поспешил выехать в Абас-Туман с дочерью Надеждой[92].

Дорога от Ахалцыха, местами не совсем безопасная, идет сначала берегом Куры, и по всему своему протяжению разнообразится интересными видами, долинами, горами, развалинами церквей и крепостей, из коих самая красивая Ацхур; затем река остается в стороне, и на расстоянии остальных 22-х верст приходится взбираться на три больших горы с весьма плохим для переезда подъемом и спуском[93]. В Ахалцыхе и остановился у уездного начальника Ахвердова. Самый город не представляет ни местоположением, ни крепостью своею ничего особенного, кроме разве того, что прежде он был турецким. Здесь мои недуги усилились еще гастрическим расстройством лихорадочного свойства, не смотря на мою всегдашнюю умеренность и воздержность в пище. Однако это не помешало мне на другой день продолжать путь по дурной дороге, размытой речкою, над обвалами и провалами; только к концу пути, верст за шесть, началось ущелье с красивыми видами. В Абас-Тумане я нашел мою жену, хотя и поправившуюся от болезни причиненной падением, но сильно страдавшую болью в руке по милости неумелого врача.

Абас-Туманское ущелье, тоже отличается прекраснейшим местоположением, окружено со всех сторон густым бором и горами, на вершинах коих красуются живописные развалины укреплений, башен и церквей. Воды серно-горячие, их не употребляют для питья, а только для купания. Из них самыми полезными для течения считаются, так называемые, «змеиные», умеренной температуры, а самые сильные доходят почти до 50-ти градусов жару и купаться в цельной воде итого источника очень мучительно, да и трудно без риска обвариться. В ней купают иногда солдатиков, вероятно на том основании, что пар костей не ломит; но и они не выдерживают более нескольких минут. Солдат привозят сюда на лечение большими партиями и помещают в устроенном для них военном госпитале. Об этой воде рассказывают, что в ней сварился армянский архиерей. Когда это было, при каких обстоятельствах, каким образом это случилось — ничего нельзя добиться, и никто не знает никаких подробностей, передается только положительно и утвердительно один этот факт. Странно, что легенда о сварившемся армянском архиерее очень распространена на Кавказе и в Закавказье. О ней рассказывают в Пятигорске, указывая, что это произошло в Александровских ваннах; рассказывают в Горячеводске, близ крепости Грозной и, кажется, нет нигде горячего источника в крае, о котором бы не говорили, что в нем сварился армянский архиерей. И почему такой жертвою избран именно иерарх этого сапа и национальности, совершенно неизвестно. Нельзя же предполагать, чтобы столько армянских архиереев действительно сварились в горячих источниках; а между тем, все обыватели мест, где водятся такие источники, утверждают с непоколебимой уверенностью, не допуская ни малейшего сомнения, что именно здесь, в их источнике, сварился армянский архиерей, и утверждают так настойчиво и упорно, как будто в этом несчастном событии заключается для них какая то особенная амбиция, честь, или рекомендация их источника. Впрочем, в одной местности края передают, что там сварился татарский муфтий — тоже высокое духовное лицо, хотя с вариацией вероисповедания и народности. Это единственное исключение из общего положения.