Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

Начального происхождения своей ереси духоборцы и сами с точностью объяснить не могут. Если она существовала у нас еще до XVIII-го столетия, как некоторые полагают, то, вероятно, проявилась — так же, как и молоканская ересь — от соприкосновения некоторых из предков нынешних духоборцев с протестантами различных родов, учение и правила коих они исковеркали, переиначили и многое переделали по своему. Человеческому заблуждению нельзя поставить предела, коль скоро люди, не имеющие ясных и чистых понятий и научного образования, устремляются воспроизвести что-либо новое в религиозном веровании. Все в их научении, догматах и молитвословии есть набор слов и изречений из Священного Писания без всякой последовательности и основательного применения, Символ веры у них в самом безобразно и бессмысленно искаженном виде. Но чтобы подать руку у духоборцев значило исполнить непременно принятые на себя обязательства (как это заявляется в статьях о духоборцах) — это положительно не верно: хоть и дадут руку, но исполнят обязательство лишь в таком случае, если не имеют интереса не исполнить его. Несправедливо также и то, будто духоборцы, обратившиеся в православие, оставались ему верными потому только, что давали на то руку; и сомнительно, чтобы духоборцы, которые частным образом доныне иногда обращаются в православие, делались христианами искренно, по убеждению. Если и бывают исключения, то весьма редко.

Сами старики и заправилы духоборческие говорят, что основателем их вероучения был один отставной унтер-офицер, находившийся в плену у Прусаков в Семилетнюю войну, и во время этой войны проживавший довольно долго у гернгутеров или моравских братьев. Он, якобы, по возвращении в Россию, из догматов этих сект составил их вероучение. Это показание, из всех предположений, наиболее похоже на правду. Те из своих правил, которые духоборцы гласно заявляют, конечно не заключают в себе ничего противного доброй нравственности в общем смысле; но во всех своих житейских действиях духоборцы выказывают себя совсем не тем, чем бы они должны были быть по письменному своему исповеданию. В начале нынешнего столетия они обратили на себя особенное внимание сенаторов И. В. Лопухина и Нелединского-Мелецкого, — кои оба были мартинисты, — при ревизии, ими производившейся в Харьковской губернии, где духоборцы находились в очень небольшом числе. Описание, составленное сенаторами, вполне сообразно с заявлениями сектантов об их исповедании, уставах и правилах, представляло их в таком привлекательном виде, что они удостоились на некоторое время не только снисхождения, но даже особого покровительства со стороны правительства. Впрочем, хотя они никогда не заслуживали столь похвальных отзывов, но тогда и действительно могли быть лучше, нежели проявили себя впоследствии, потому что их было немного, они были преследуемы и связаны между собою большим единодушием — как это всегда бывает при начальном возникновении сект. Вследствие такого одобрительного удостоверения сенаторов, духоборцы были переведены из Харьковской губернии в Мелитопольский уезд Таврической губернии и поселены на реке Молочной. К ним присоединили всех остальных духоборцев, рассеянных по России, проживавших в разброску и открытых в различных частях империи. Им там отвели большое пространство пустопорожних плодородных земель и даровали различные льготы. Блаженной памяти Император Александр I имел сначала выгодное мнение о их нравственности и считал их русскими квакерами; это мнение его о них ярко выразилось в рескрипте, данном в 1817 году бывшему Новороссийскому генерал-губернатору графу Ланжерону.

Находясь первоначально под самовластным начальством духовного старшины Капустина, при их трудолюбии и строгом наблюдении за ними, духоборцы достигли значительной степени благосостояния. Капустин успел приобрести над ними неограниченную, деспотическую власть: строго взыскивал за пьянство, нерадение, строго наблюдал за устройством и порядком домов и хозяйств. Многие из раскольников других сект, и даже некоторые из православных, присоединялись к духоборцам, что, в совокупности с допущенным и поощряемым Капустиным приемом беглых и дезертиров, вскоре заметным образом умножило их народонаселение. Это зло, как равно и другие злоупотребления, по влиянию, какое Капустин имел на духоборцев, он умел довольно долго и очень хитро скрывать под прикрытием притворного смирения и кротости, особенно же искусством привлекать на свою сторону земскую полицию и сделать ее заступницею и покровительницею духоборческих интересов, которые она поддерживала конечно в виду своих собственных, извлекаемых посредством этого способа. К тому же еще Капустин, по своему состоянию простого человека, владел хорошим даром слова. При таких обстоятельствах, духоборцы в течение почти двадцати лет имели все средства достигнуть цветущего положения; но около 1818 года стали между ними проявляться весьма вредные беспорядки, и, наконец, открылось самым достоверным образом, что они, существенно, вовсе не христиане. Это сделалось не подлежащим никакому сомнению по следующему случаю.

В 1818 году к ним прибыли известные квакеры — Аллен, из Англии, и Грельет, из Америки, имевшие поручение от Государя Императора, переданное им покойным князем Александром Николаевичем Голицыным, чтобы при обозрении в России тюремных учреждений, в чем состояла специальная цель их путешествия, они, объезжая Новороссийский край, побывали в духоборческих поселениях и удостоверились на месте, ближайшими расспросами духоборцев, действительно ли они христиане или нет. Узнать это с точностью и определенно весьма желали и сами квакеры, ибо, по сведениям, кои они имели о духоборцах в Англии и получили в Петербурге, считали их своими единомышленниками в главных основаниях своего вероучения. Для приведения в действие этого исследования, местное начальство распорядилось собрать влиятельнейших сектантов на допросы в двух местах: в Екатеринославе и в их слободе Терпении по реке Молочной. Квакеры их встретили сначала весьма дружелюбно и называли своими собратьями. В Екатеринославе объяснения их, довольно долго продолжавшиеся, были крайне темны и запутаны и точно такими же повторились и в Терпении на Молочной. Когда же добрые квакеры потребовали от них категорического, решительного ответа на вопрос: веруют-ли они в Божественность Иисуса Христа? — Духоборцы, подумав и несколько замявшись, отвечали, что Христос был добрый человек, и что Христом и Богом может сделаться всякий человек, могущий возыметь силу быть истинно добрым человеком. При этом исповедании духоборческого умозаключения, квакеры изменились в лице и, вскочив с своих мест, с выражением ужаса и негодования воскликнули по-французски: «О ténèbre! ténèbre!» («О тьма! тьма!») «Нет! нет! Вы не собратья наши!». И, удалившись поспешно, возвратились в немецкие колонии.

Вероятно, квакеры довели до сведения Императора Александра Павловича этот результат своих исследований. Между тем Капустин умер. Затем открылось, что духоборцы истязали и предали мучительной смерти (зарыли живыми в землю) некоторых из своих вероотступников, заподозренных в намерении возвратиться к православию; и оказались признаки, что подобная жестокая казнь постигла многих несчастных жертв их изуверства во время владычества над ними Капустина. Производилось по этим делам следствие, продолжавшееся несколько лет. Кроме того, сделалось известным, что самый грязный, преступный разврат был у них облечен в религиозную форму, под названием: «свальный грех».

При проезде Императора Александра Павловича, в 1825 году, из Таганрога чрез Молочанские духоборческие поселения в Крым, я сам был свидетелем, как в главном их селении Терпении, когда толпа духоборцев встретила Государя с хлебом и солью, он привстал в коляске и с гневом сказал им, что их хлеба и соли не примет; что они оказываются людьми вредными, безнравственными и если не все, то многие из них даже злодеями; и что, по окончании над ними следствия и суда, они подвергнутся заслуженной ими каре.

Эта кара и постигла их. Но следствие продолжалось еще долго, и только в 1840 году было решено переселить их всех в Закавказский край. Старшиною у них был тогда Калмыков, ученик и приемыш Капустина, человек также смышленый и также развратный. Он чрез несколько лет по прибытии в Закавказье умер. Духоборцы питают большое благоговение к его памяти. Рассказывают, что за несколько лет до их переселения на на Кавказ, когда князь Воронцов однажды ему делал строгий выговор, как старшине, за происходившие у них в то время беспорядки и присовокупил, что «если это не прекратится, то все духоборцы будут переселены за Кавказ». — Калмыков якобы отвечал в духе пророчества: «не мы одни будем, но и вы будете за Кавказом!» Когда я пересказал о том в Тифлисе князю Михаилу Семеновичу, то он отозвался, что действительно было что-то на то похожее, но что Калмыков мог это сказать вовсе не по вдохновению, а просто по носившимся уже тогда слухам о его назначении на Кавказ.