Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

Из Ленкорани мы с Коцебу и с Панкратьевым снова вернулись на промысел в Кубаши, где сели на пароход, шедший в Баку, и сделали на нем 240 верст пути в течение тринадцати часов.

Город Баку (теперь губернский), при приближении к нему со стороны моря, представляет довольно красивый вид, как азиатского города, с своими стенами, башнями и развалинами ханского дворца, коего древность постройки, остатки стен и резьба очень замечательны. И жаль, что все это приходит в разрушение и упадок.

В ожидании из Астрахани парохода, на котором должна была приехать моя дочь, я между делом принимал чиновников и граждан, осматривал присутственные места, нефтяной склад, крепость, развалины дворца, ходил на форштат, в садик, а в прекрасные лунные вечера гулял по берегу моря. 21 мая имел сердечное удовольствие встретить, наконец, дочь мою со всеми моими внуками. В тот же день после обеда, мы выехали все вместе в Шемаху и приездом нашим несказанно обрадовали и утешили скучавших там без нас, так долго находившихся с ними в разлуке, Елену Павловну и дочь мою Надежду. В Шемахе мы застали холеру в полном разгаре. Частые смертные случаи, увеличивавшиеся с каждым днем, чрезвычайно тревожили всех в городе, а наступившие уже сильные жары по общему мнению долженствовали содействовать развитию болезни. Я конечно, сильно беспокоился за мое семейство, особенно боялся чтобы не заболел кто из них на обратном пути, в дороге, без всяких средств помощи и удобств для сильного. По милости Божией чаша сия миновала нас; но вскоре по возвращении в Шемаху нас напугала Елена Павловна, внезапно прихворнувшая — не холерой, слава Богу, а приливом крови к голове и последовавшей затем лихорадкою, по счастью, не долго продолжавшейся. Приливы к голове начались у нее еще с 1842 года, после смерти старшей дочери Елены, и повторялись от времени до времени, не смотря на все старания и предупредительные меры врачей, дабы излечить ее от этих болезненных явлений, хотя скоро проходивших, но тем не менее угрожавших, при частых возвратах, серьезными последствиями.

Окончив мои дела в Шемахе, я отправился с семейством обратно в Тифлис, уж по другому направлению, чрез Нуху, Джаро-Белоканский округ и Сигнах. От жары и повсеместных на пути слухах о холере, быстро распространявшейся и усиливавшейся в некоторых татарских деревнях, дорога наша была очень утомительная и беспокойная. Замечательно, что не касаясь собственно никого из нас, холера как бы преследовала нас по пятам или, вернее сказать, ехала с нами. Почти на каждой станции мы спрашивали: «есть ли здесь холера?» Везде нам отвечали: «Бог миловал, еще никто не заболевал». Но не успевали перепрячь лошадей в экипажах, как поднималась тревога, и оказывалось, что уж кого нибудь схватило; казак, ямщик, баба, писарь, кто-либо из станционного персонала неизбежно заболевал. И так продолжалось все время нашего путешествия. На четвертый день я остановился в немецкой колонии Мариенфельд, где во главе принимавших меня колонистов находился и Зальцман, выехавший ко мне на встречу. Я провел там несколько дней по делам и в занятиях с колонистами, ездил осматривать новую водопроводную канаву на Караясской степи, также окрестности, сады, и только 15 июня мы добрались наконец до Тифлиса[89].

Здесь, чрез несколько дней, мы были обрадованы сведением из Петербурга, что зять мой Юлий Федорович Витте, окончательно и формально переведен на службу в Закавказье, начальником хозяйственного отделения в канцелярии наместника, и потому начали надеяться, что дела его по сдаче должности и фермы не задержат надолго также и его присоединения к нам. До сих пор мы побаивались, чтобы граф Киселев, неохотно отпускавший его из своего министерства, не замедлил его перехода какими либо препятствиями или придирками. Теперь, когда мое семейство снова собралось вместе, с детьми и внуками, квартира наша оказалась недостаточно поместительна для всех, что и заставило нас перейти на другую, более просторную. Новая квартира в новом доме Сумбатова была не совсем удобна тем, что находилась почти за городом, в предместье на Вере, против кладбища, недалеко от спуска, где воздвигнут памятник на том месте, где в 1837 году опрокинулся экипаж покойного Государя Николая Павловича, при въезде его в Тифлис. По зато она вознаграждала своей обширностью, количеством комнат и даже великолепием отделки некоторых из них, большой овальною залою с хорами, фигурными окнами с разноцветными стеклами, и хорошим устройством всех домашних служб. Дом этот был построен в роде какой-то крепости с огромным двором и садиком посредине его, что тогда составляло исключительную редкость в Тифлисе, и считался одним из лучших зданий в городе. Когда Сумбатов его строил, многие удивлялись, что ему за охота тратить такие большие деньги на постройку дома за городом, но Сумбатов при этом хитро улыбался и в свою очередь удивлялся их недальновидности, утверждая с непоколебимой уверенностью, что через десять лет его загородный дом очутится в самом центре города. Он полагал, что город будет строиться по направлению к Вере, и тогда его надежда, разумеется, сбылась бы, но он горько ошибся в своем расчете: дальнейшие постройки перекинулись через Куру, к немецкой колонии[90] и на Авлабар, где и воздвигся в несколько лет огромный город, а дом Сумбатова как был, так и остался до сих нор за городом. Когда мы приехали в Тифлис, в сороковых годах, и много лет спустя, вся левая сторона за Курою теперь сплошь застроенная, была тогда мертвой, выгорелой пустыней весьма печального вида, и только посредине ее торчало несколько убогих саклей, нисколько не украшавших и не оживлявших Этой непривлекательной местности. На одной из возвышенностей ее, под названием Красной горки, обыкновенно на святой неделе устраиваются качели и праздничные гулянья, а немного правее, к армянскому Авлабарскому кладбищу, производятся смертные казни: расстреливают и вешают преступников; преимущественно вешают и по большей части не в одиночку, а двоих или троих враз — так по крайней мере было до сих пор — и оставляют тела на виселицах в продолжение всего последующего дня, для вящего примера и вразумления азиатского народонаселения, и снимают только ночью. Тогда высокие виселицы отчетливо виднеются на горке, выдающейся по склону горы, и висящие на них тела преступников (всегда разбойников и особенно зверских убийц), в длинных белых саванах, с опущенными головами и вытянувшимися внизу из-под савана ногами в сапогах, мерно и тихо покачиваются и повертываются направо и налево, но веянию ветерка, в виду у всего города. В такие дни (впрочем, довольно редкие) как-то не совсем ловко живется в Тифлисе. Хотя и при несомненном сознании и одобрении вполне заслуженной злодеями кары и совершенно справедливого действия правосудия, все-таки, пока эти белые болтаются на своих петлях, невольно что-то удручающее тяготеет на душе; а потому по прошествии ночи после казни, когда горка является в своем первобытном, натуральном образе, без вчерашних искусственных сооружений, то этот далеко не живописный образ вызывает успокоительное впечатление, дыхание делается как-то свободнее и легче, как будто устранился какой-то гнет, стеснявший грудь.

Между тем наступали сильные жары, доходившие до 30° в тени, которые с разыгравшейся уже в значительной степени холерою не представляли никакого удовольствия в дальнейшем летнем пребывании в городе. Я, жена моя и старшая дочь никогда не могли переносить жаров, действовавших очень вредно на наше здоровье, и с давних пор мы лето всегда проводили на даче или уезжали куда-либо подальше на свежий воздух. Эти причины побудили нас по возможности ускорить наш выезд из Тифлиса, впрочем подобно всем Тифлисским обитателям, имеющим сродства или хотя малейшую возможность избавить себя от мучительной необходимости томиться здесь нестерпимым зноем и духотой. Я же имел на то и право, потому что все члены Совета, но закону, освобождаются от служебных занятий на два каникулярных месяца.

Мы выбрали нашим летним убежищем Боржом и Абас-Туман, известные в крае своим прекрасным местоположением, здоровым, чистым, горным воздухом и минеральными водами. Выехали мы 1-го июля. Возле Мцхета переехали по новопостроенному, прочному каменному мосту через Куру, где она соединяется с Арагвой, и далее следовали дорогою, отчасти искусственной, в роде шоссе, но никак не заслуживающей названия хорошей дороги. Встречались красивые места, речки, селения, из коих лучшее Мухрань, окруженное садами, Ксанское ущелье и, в восьми верстах от станции Ксанка, старинный монастырь и древние башни при речке Текуре, чрез которую мост и затем широкая равнина, почти до самого Гори, издали хорошенького городка, поражающего эффектным видом своей старой крепости, возвышающейся на скале посреди города. Из Гори сем верст подъем на высокую гору, откуда путь идет уже постоянно в виду Куры. Картинная местность станции Гаргареты лежит у подножия горы, за которою течет Кура, и отсюда до Сурама дорога тянется по обширной Карталинской долине. Местечко Сурам остается в стороне, но ясно виднеется с развалинами своих башен, а влево за Курою, красуются горы, сплошь поросшие густым лесом. В семи верстах от Сурама, при деревне Кишхет, дорога поворачивает в ущелье, коим идет над самой рекою, уже вплоть до Боржома, при въезде в который, сперва представилась нам солдатская слободка и казарма, а потом переправа на небольшом пароме через Куру. Минеральные воды находятся за 3/4 версты расстояния от берега, в глубине ущелья, вдоль которого стремится с шумом и гулом красивая речка, называемая русскими «Черная», а на карте означенная под именем «Буджарети». По гребню гор растет сосновый бор, по скату же разные лиственные деревья. Вообще ущелье это очень живописно, и летом жить в нем приятно, кроме всех других условий, хотя уже потому, что нет в нем ни жаров, ни мух, ни комаров.