Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

• Название: Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
• Автор: Георгий Михайловский
• Издательство: Издательство «Международные отношения»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-7133-0494-9; 5-7133-0493-0

Это первая публикация недавно обнаруженных в Архиве внешней политики России «Записок» Г.Н. Михайловского, сына известного русского писателя Н. Гарина-Михайловского. Автор прослужил в МИД России с 1914 по 1920 г. Его воспоминания — своего рода исповедь российского интеллигента, достоверное и честное свидетельство очевидца и участника событий, который имел возможность не только наблюдать за формированием внешней и внутренней политики Николая II, Временного правительства, а затем Деникина и Врангеля, но и сотрудничать со многими главными действующими лицами российской трагедии. Книга 1 охватывает период с августа 1914 г. по октябрь 1917 г. Для широкого круга читателей.  

---

Нольде, который и раньше был очень хорош со Струве и который втиснул его нам в министерство, в эти дни находился совершенно под влиянием Струве и, смею думать, подал в отставку из-за Струве, так не похоже это было на самого Нольде. Нератов и другие самые высшие чины министерства, наоборот, прилагали искренние усилия, дабы придать спору, возникшему из-за «аннексий и контрибуций», такую дипломатическую форму, которая могла бы стать приемлемой для всего Временного правительства. Особенно старался в этом направлении А.М. Петряев, пытаясь до последней минуты найти такую примирительную форму, которая могла бы сохранить все права за Россией, и в то же время не уклоняться от вопроса о пересмотре целей войны.

У нас в ведомстве не могли не видеть, что, настаивая с упорством Милюкова на Константинополе, мы действительно могли дать повод думать, что война начата Россией исключительно из-за Константинополя, между тем как фактически причиной войны явилось нападение Австро-Венгрии на Сербию, что прежде всего придавало этой войне «освободительный» характер, а именно освобождения всего подъяремного западного славянства. Тщетно Петряев, который, как я указывал в моих записках касательно царского периода, занимался в начале войны славянским вопросом, предлагал Милюкову стать на эту идеологическую единственно правильную «освободительно-славянскую» позицию и предоставить решение вопроса о Константинополе послевоенному конгрессу в зависимости от исхода войны. Милюков непоколебимо стоял на своём, не желая уступать «демагогической волне».

Я помню, как в эти дни Петряев, заведовавший в то время Ближневосточным отделом, а следовательно, и константинопольским вопросом, горько жаловался окружающим, что Милюков продолжает упорствовать и не желает видеть ловушку, которую ему строят его враги. Милюков же, внутренне решив не уступать, всё меньше и меньше поддавался влиянию нашего ведомства и, видя настроение наших наиболее ответственных чинов, не желавших менять Милюкова, взгляды которого они уже знали, на нового, неизвестного человека, всё больше ориентировался на кадетские круги, непосредственно его окружавшие и готовые уже увенчать его лаврами мученика. Думаю, что и Струве оказал влияние на Милюкова, хотя, конечно, он мог только укрепить его в сознании, что это необходимо сделать, а Нольде он прямо в этом убедил.

Чиновничья фронда

Как я уже писал, наш комитет Общества служащих, председателем которого был Петряев, в наиболее тревожные дни министерской жизни являлся, с одной стороны, предохранительным клапаном, а с другой — руководящим центром. В эти дни первого серьёзного испытания в жизни дипломатического ведомства после начала Февральской революции мы, естественно, не могли игнорировать событие столь большой важности, как предстоящий уход министра, который в настоящих условиях мог означать только одно, а именно перемену внешней политики России по отношению к войне и союзникам. Через секретарей Милюкова В.К. Коростовца и А.Н. Соболева (последний за это время успел сделаться чиновником МИД, и мне пришлось экзаменовать его на вступительном дипломатическом экзамене) я узнал за несколько дней до ухода Милюкова о неминуемости этого события. В нашем комитете состояли люди вроде А.М. Петряева и князя Л.В. Урусова, которые в силу своего особого положения были не менее меня осведомлены о состоянии дел.

Не знали мы в этот момент, что среди нас имелось лицо, а именно князь С.А. Гагарин (он и я были секретарями комитета), который каждое наше слово передавал нашему будущему начальнику — М.И. Терещенко. Что из этого вышло, я расскажу ниже.

В то же время равноправным членом нашего комитета был В.К. Коростовец, секретарь Милюкова и человек, преданный ему совершенно. Отмечу, что он не принимал участия в заседаниях комитета тогда, когда определялась наша тактика по вопросу об уходе Милюкова. Это свидетельствует о его деликатности, но в то же время в кулуарах министерства, как мы стали называть наши министерские коридоры со времени Февральской революции, Коростовец самым энергичным образом агитировал за активную реакцию против ухода Милюкова.

Наш комитет знал о настроениях служащих ведомства, огромная масса которых, хотя и не сталкивалась с Милюковым в делах, но была осведомлена о его взглядах и симпатизировала ему. Думается мне, если бы Милюков сразу по своём вступлении в наше министерство принял иной тон в отношении служащих (как я отмечал, Милюков даже не обошёл ведомство, как это делали все бюрократические министры, не исключая Штюрмера и Покровского), а не держал себя так же замкнуто, как Штюрмер (так, за время его управления дипломатическим ведомством Милюков ни разу не обращался к нам в общем собрании с какими-либо заявлениями или разъяснениями, что делал, например, Терещенко), то его уход вызвал бы ещё более сильное волнение и придал бы ему личный характер.

По сложившимся обстоятельствам к Милюкову было разное отношение со стороны тех старших чинов, которым приходилось с ним иметь дело и которые жалели об уходе Милюкова как личности, и всей остальной массы служащих, которые опасались с уходом Милюкова найти перемену общей политики России и в то же время опасались разгрома министерства, так как всем в ведомстве было отлично известно, что девизом Милюкова было «сохранение не только прежней политики России, но и сохранение самого министерства». Для одних Милюков был живой личностью, для большинства же — символом, скрывавшим, однако, вполне реальные интересы. В силу этих разнородных мотивов настроение, царившее в нашем министерстве в эти дни, можно охарактеризовать как паническое.

Эта паника усилилась чрезвычайно, после того как стало известно, что с уходом Милюкова уходят барон Б.Э. Нольде и П.Б. Струве. Особое значение в глазах всех чиновников имел уход Нольде, так как, в отличие от Струве, Нольде был коренным чиновником министерства. Как всегда бывает в таких случаях, тысячи предположений возникали при мысли, что, уж если уходит Нольде, такой осторожный и расчётливый чиновник и такой ценный человек, значит, есть на это причины. Признаюсь, когда я узнал об уходе Нольде, я сам призадумался, так как я, который попал в министерство благодаря Нольде, теперь, оказывается, должен был пережить его в ведомстве.

Недолго думая, я отправился к Нольде проверить новость. Нольде встретил меня с самым беззаботным смехом: «Я только что учился, как писать прошение об отставке, и его уже вручил». Увидя моё искренне огорчённое лицо, Нольде принялся мне объяснять с большим жаром, почему он это сделал и как умно поступил. Должен прибавить, что как раз незадолго до этого Нольде был избран ординарным профессором Петроградского университета по кафедре международного права (до этого он был профессором Петроградского политехнического института), и это обстоятельство давало ему независимое положение, психологически заставившее его более легко отнестись к своей отставке. Мотивы, которые мне высказал Нольде и которые вынуждали его уходить вместе с Милюковым, были разные — это прежде всего неизбежность «сепаратного мира» с Германией (аргумент, навеянный Струве), к чему дело будто бы идёт, затем то, что будущий министр М.И. Терещенко — молодой человек «чуть моложе вас» (на самом деле Терещенко был старше меня на несколько лет). Последний аргумент и был самым искренним.

Думаю, что Нольде, заслуженно вознесённый революцией на такой высокий пост, как пост товарища министра, только что получивший то, о чём мечтал давно, — кафедру по своей специальности в Петроградском университете, почувствовал внезапное отвращение к революции, после того как ему приходилось менять Милюкова на ничем не замечательного молодого человека Терещенко, которому только что исполнился 31 год. Личная обида двигала Нольде, а аргументы политического характера не имели серьёзного значения, хотя бы потому, что уже в августе тот же Нольде, который в мае уходил из-за перспективы, весьма, впрочем, туманной в этот момент (сепаратного мира с Германией), предлагал этот самый сепаратный мир, как единственное средство выйти «достойно» из войны. Не углубляя обидной для Нольде темы касательно юности нового министра, я спросил его, что же делать нам и, в частности, мне, если он считает, что положение с сепаратным миром настолько угрожающее. Нольде опять рассмеялся: массовый уход — ни в коем случае, это будет дезорганизация ведомства; что же касается сепаратного мира, то он просто отмечает, куда всё идёт, так как уход Милюкова — «явно германское дело». В это время в кабинет Нольде с сияющим лицом вошёл П.Б. Струве и заявил, что вручил Нератову своё прошение об отставке. После этого двое верных сторонников Милюкова ушли, совершив произведший столь сильное впечатление акт, как разрыв с министерством.