Исроэл-Иешуа Зингер - О мире, которого больше нет

• Название: О мире, которого больше нет
• Автор: Исроэл-Иешуа Зингер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1164-4, 978-5-9953-0246-9

Исроэл-Иешуа Зингер (1893–1944) — крупнейший еврейский прозаик XX века, писатель, без которого невозможно представить прозу на идише. Книга «О мире, которого больше нет» — незавершенные мемуары писателя, над которыми он начал работу в 1943 году, но едва начатую работу прервала скоропостижная смерть. Относительно небольшой по объему фрагмент был опубликован посмертно. Снабженные комментариями, примечаниями и глоссарием мемуары Зингера, повествующие о детстве писателя, несомненно, привлекут внимание читателей.

---

Евреи сразу же разбежались от прилавков, закрыли наглухо ворота и двери и попрятались, боясь разбушевавшейся толпы. Михалащак кричал, что евреям не надо бояться, потому как теперь — «едношч»[417], то есть единство, а в его угрозах имеются в виду только кацапы. Однако евреи не покинули своих укрытий. Двое полицейских тоже скрывались на чердаке какого-то еврейского дома. Среди ночи они бежали из нашего местечка в Сохачев, переодевшись в еврейские капоты, а для того, чтобы не были видны бритые щеки, обвязали их носовым платком, будто от зубной боли.

На третий день явился сохачевский начальник с несколькими повозками стражников, вооруженных ружьями. Стражники повязали крестьян. Начальник сам бил бунтовщиков по лицу прямо посреди улицы.

— В цепи закую! — ревел он, топая лакированными сапогами. — Я вас предупреждал, что в моем уезде должно быть тихо!..

Некоторое время действительно было тихо, но недолго. Однажды утром зять богача Йойсеф Ройзкес узнал из своей «Гацфиры», приходившей по меньшей мере с недельным опозданием, о погроме в Белостоке[418].

Где находится Белосток, у нас никто не знал. Известно было только, что там живут литваки. Новости, напечатанные в газете, выходившей на святом языке, были ужасны. Йойсеф Ройзкес, сам литвак, перевел на идиш описание белостокских зверств, во время которых погромщики рубали топорами детей и стариков, вспарывали животы беременным женщинам. Молящиеся, слушавшие эти новости в бесмедреше, стояли бледные, перепуганные, а потом понуро расходились завтракать с мешочками для талесов в руках. Я был настолько потрясен этими страшными новостями, что не стал есть завтрак, который мама для меня приготовила. Я лег на зеленый сундук, стоявший у нас в доме, и стал клясть Бога, еврейского Бога, за то, что Он позволил гоям-злодеям сотворить такую неслыханную жестокость с евреями, со стариками и детьми, с женщинами и младенцами. Папа и мама, сами убитые горем, утешали меня, убеждали, что все это евреям за грехи, и если евреи будут ходить Божьими путями, Бог смилостивится над ними, потому что Бог добрый и справедливый.

— Нет, Бог плохой! — кричал я в муках. — Плохой!..

Папа и мама закрывали руками уши, чтобы не слышать этого богохульства.

Горькие вести стали приходить в местечко все чаще и чаще. Их приносили из Варшавы обыватели, которые покупали там товары. Даже мой отец стал одалживать трефную «Гацфиру» у зятя местного богача и читать плохие новости. Вечером, между минхой и майревом, мужчины сбивались в кучку, как стадо напуганных волком овец, и говорили о еврейских бедах и грядущих опасностях. Деревенские евреи рассказывали о волнениях в деревнях. Другие рассказывали, что кацапы, специально привезенные откуда-то из России, могут напасть на местечко. Ходили всевозможные ужасные слухи.

Как-то утром, когда собравшиеся на молитву хотели достать свиток Торы, они, к своему ужасу, увидели, что там не достает одного маленького свитка с латунными эцей-хаим[419] — по этому свитку обычно читали Тору по будням[420]. В бесмедреше поднялся крик. Всем сразу же стало ясно, что случилось что-то плохое. После нескольких часов поисков обнаружили, что латунный эц-хаим торчит из заболоченного пруда неподалеку от бесмедреша. В этом пруду плавали утки, а свиньи остужали свои распаренные жирные туши.

Свиток, словно утопленника, спешно вытащили из пруда. Все сбежались, как на похороны. Мой отец дрожащими руками взял перепачканный свиток и разложил его на непригодном талесе, расстеленном на биме. Свиток промок и испачкался. Пергамент пропитался гнилью и распространял дурной запах. Отец сказал над свитком «борех дайен га-эмес»[421], как говорят над усопшим. Все плакали. Отец велел положить свиток в гроб и похоронить на кладбище[422] в Закрочиме. В день похорон был объявлен пост. Все постились, в бесмедреше произносили слихес[423] и Вайхал[424].

Вскоре выяснилось, что сделал это сын крестьянина Грушки, свинопас, который кормил своих хрюшек неподалеку от бесмедреша. Однако, боясь крестьянских беспорядков, его не решились тронуть. Только пожаловались попу. Поп обещал, что он осудит свинопаса во время ближайшей проповеди в костеле.

В бесмедреше стали поговаривать о том, что наступают мессианские времена.

Люди не чинят крыши своих домов, потому что со дня на день придет Мессия Пер. И. Булатовский

«Мессия придет в 5666 году»[425] — такая весть стала распространяться повсюду. Эта мысль овладела мужчинами и женщинами, старыми и малыми. Во-первых, в погромах, революции и войне распознали «хевле-мешиех»[426], страдания, связанные с приходом Мессии. Во-вторых, видели знаки: красные всполохи в ночных небесах, которые предвещали не что иное, как пришествие Мессии. В-третьих, было ясно как дважды два, что война между Россией и Японией — это на самом деле война между Гогом и Магогом[427], которая должна разразиться прежде, чем придет Мессия. В-четвертых, и в стихах Торы, и в толкованиях Геморы было множество намеков на 5666 год, как на год избавления. Величайшим специалистом в отыскивании подобных намеков был мой отец. Стоило ему прикоснуться к какой-нибудь книге — к Торе, Геморе, Зогару или любым другим каббалистическим книгам, он повсюду находил и вычислял согласно гематриям, что Мессия придет в 5666 году. Отец, легковерный энтузиаст, сиял от радости, рассказывая маме о новых обнаруженных им намеках, в которых не может быть ни малейшего сомнения. Мама, выросшая в миснагедской семье, не возражала ему, но ее большие, серые, проницательные глаза охлаждали отцовский пыл. Поэтому отец бежал в бесмедреш, чтобы там рассказать о своих очередных открытиях.

— Люди добрые, ясно как Божий день, что конец времен близок, — говорил он, предъявляя стихи и толкования, которые, как ни пересчитывай, как ни читай, хоть задом наперед, указывали на 5666 год. Знатоки Торы смотрели в книги и видели воочию, что это так и есть. Простые люди верили на слово.

Однажды Мендл-большой вернулся из Гера и рассказал, что сам герский ребе упомянул о приближении Мессии. Случилось это так: одного из самых преданных ребе хасидов, человека ученого, забрали в русскую армию и послали на японский фронт. Хасид ни разу не притронулся к горячей пище, сидел на хлебе и воде, чтобы не есть трефного. Однако это было еще не все. Когда этот молодой хасид пал на поле боя, обнаружилось, что под солдатской одеждой он все это время носил тахрихим и талес, чтобы в случае гибели быть погребенным в святом одеянии. Какие-то солдаты-евреи, бывшие на фронте, передали это известие в Гер. Когда герский ребе услышал об этом, он заплакал и сказал, что «наступили времена Мессии»[428].

Какое именно отношение тахрихим этого хасида имел к Мессии, было не совсем ясно. Однако было достаточно того, что герский ребе так сказал. Эти слова ребе стали распространяться по всем еврейским общинам. Другие цадики тоже обронили слово-другое о конце времен. В поражениях русской армии на фронте тоже усматривали мессианские намеки. Прихожане нашего бесмедреша перестали учить Тору и торговать, они только и делали, что вели разговоры об избавлении. Утром, днем, но особенно вечером, между минхой и майревом, они сбивались в кружок и при тусклом свете керосиновых ламп, освещавших бесмедреш, толковали только об одном — о пришествии Мессии. Его ждали со дня на день, с минуты на минуту. Все постоянно к чему-то прислушивались, ловили каждый шорох, словно это был шойфер Мессии[429]. Некоторые так сжились с мыслью о скором избавлении, что совсем забросили свои дела, лавки и дома. Помню, как однажды вечером, между минхой и майревом, один из прихожан, Иешуа-стекольщик, сказал, что не будет чинить к зиме крышу своего дома, потому что ему жаль времени и денег.

— Все равно мы скоро вернемся в Землю Израиля. Чего же мне понапрасну забивать себе голову этой ерундой? — сказал он.

Только один человек, старый Берл, которому было, как говорили, уже далеко за восемьдесят, посмеялся над Иешуа-стеколыциком.

— Тебе еще не раз придется крыть крышу, прежде чем придет Мессия, — заявил старик. — Когда я был мальчиком, все кругом тоже твердили, что скоро придет Мессия, после чего я успел отслужить двадцать пять лет у фонек[430], а он так и не…

Но завсегдатаи бесмедреша не хотели ничего слышать.

— Что он понимает в таких вещах? — говорили они, досадуя на то, что старый Берл хочет лишить их надежды.

Люди были невысокого мнения о старом Берле. Из-за того что Берл двадцать пять лет служил у фонек, ученостью он похвастаться не мог: разве что умел молиться с грехом пополам. К тому же его белая борода была немного закруглена по краям, так что можно было заподозрить, что он ее слегка подстригает. Кроме того, старый Берл всегда потешался над тем шумом, который поднимали евреи, чьи сыновья должны были идти на службу к фонькам. Тоже мне солдаты! — поднимал он на смех тех, кому предстояло отслужить в армии всего-то четыре года[431]. Даже над русско-японской войной он смеялся, у него выходило, что это вовсе никакая не война и она не идет ни в какое сравнение с турецкой войной, на которой он, Берл, воевал и получил медали за свое геройство. Ко всему прочему у Берла был сын в Америке, о котором рассказывали, что он бреет бороду и ведет себя как гой. Фотография этого сына, и в самом деле без бороды и в гойской одежде, висела на стене в комнатке Берла. Из-за всего этого люди и слушать не желали старого николаевского «кашееда»[432], сомневающегося в скором пришествии Мессии. Все книги, все цадики, все «добрые евреи» говорили другое — и им было гораздо больше веры.