Ирина Ванка - Секториум

• Название: Секториум
• Автор: Ирина Ванка
• Жанр: Научная Фантастика

История Земли глазами пришельцев.

Бытовые зарисовки о жизни, работе, а также моральном облике людей, сотрудничающих с инопланетянами.

---

— Ни чо се… «как бы»! Это оно самое и было. Тут случаются дела… В прошлом году одного с купола сымали. И ваще… их знаешь тут сколько, припыленных, по пустыне ловят? Ты еще запросто отделалась. Так что сиди и молись, штоб они забыли. Через сутки выпру тебя на Землю. Там хулигань, а здесь не положено!

— Ты расскажешь Веге?

Юстин неопределенно хмыкнул.

— Расскажешь?

— На кой ляд ты мне сдалась? Я чо, нанимался стучать?

— Давай так: ты забудешь все, что произошло, а я привезу тебе банку соленых огурцов. Трехлитровую. Хочешь?

— Хы! — улыбнулся Юстин. — Огурцов… Чо мне тута закусывать огурцами?

— Водку обещать не могу. Если получится.

— Ты мне бабу привези.

— Какую бабу?

— Обыкновенно, земную бабу. Ну, ты даешь! Какую…

— Конкретную?

— Ну, бабу, в общем, с конкретными формами. Лучше блондинку. Ваще, любая сойдет, хоть рыжая, только шоб не лысая и не тощая.

— Ну, так, миленький ты мой… — я даже села от неожиданности. — Как же я привезу тебе живую бабу?

— А чо? Здесь жить можно. Работа есть, прокормлю. Только не такую как ты, психоватую, а чтобы спокойная была, ну… душевная вроде… А я не обижу.

— Ну, я не знаю. У меня язык не повернется…

— Да иди ты к черту! Увидишь бабу, какую надо, в вакуум ее и пусть дрыхнет. А я здесь сам разберусь.

— Нет, что-то я не пойму, кто из нас спятил? Или ты решил, что я совсем того…

— От, блин! — обиделся Юстин. — Я с ней по-человечески, о личном, а она мне «того…» Прижениться мне надо, понимаешь?

— Как это, прижениться?

— Ну, ты… маленькая что ли?

— Нет, я понимаю, что такое «жениться» или «заняться сексом». А как это «прижениться», что-то не пойму. Взял бы отпуск, поехал на Землю, сам бы разобрался со своим личным вопросом. Познакомишься по-человечески…

— Ды, нельзя мне на Землю, — Юстин нахмурился.

— Почему?

— Все тебе скажи!.. Нельзя, да и все!

Юстин оставил меня в замкнутом пространстве темного волдыря, словно мышь под блюдцем, и ушел, а чудное словечко осталось. Оно присутствовало везде. Оно вытесняло собой посторонние мысли. Мне не хотелось думать ни о чем. Все проблемы ушли. Осталась только вселенская тоска Юстина по бабе, чистота каменного ландшафта и глобальное желание «прижениться». Эта цельная картинка мироздания из трех образов вызывала в душе спокойствие и умиротворение. Ощущение чистоты и ясности происходящего, восприятие гармонии бытия в неизвестных ранее формах. «Прижениться» — как квинтэссенция естества, очищенного от этических условностей.

Мое укрытие казалось бессмыслицей, ибо я уже не чувствовала опасности и вышла в сумерки под гудящее небо. Ни души, ни блика над горизонтом. «Прижениться…» — подумала я и ощутила новую волну умиротворенного равнодушия, апогея, вершины мира, гребня волны, застывшей на вечность. И ничего. Чем глубже я проникала в суть этого слова, тем более магическое воздействие оно на меня имело, и обещало спровоцировать новое помутнение рассудка. Но рассудок был чист, и только новое словечко Юстина перекатывалось туда-сюда в черепной коробке, как шарик внутри пустой сферы, вызывая первобытные ощущения: я могу делать, что захочу; идти, куда дунет ветер; плыть, куда понесет река. Когда-нибудь я окажусь в той единственной точке Вселенной, которая станет конечной целью маршрута. Но что это за точка — не знает никто.

Глава 9. СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. ПОБЕГ

Левой рукой не удалось нащупать ничего, потому что она не гнулась в локте и была намертво привязана к телу. Правая рука нащупала пластмассовый футляр на левой руке, обивку офисного дивана и край пиджака над штаниной стоящего рядом человека.

— Зрительная доминанта, — произнес Вега.

Ему в ответ негромкий голос сказал положительное «угу». Совсем близко. Вероятно из того самого пиджака, который я держала за пуговицу. Черная повязка на глазах не позволяла мне увидеть этого человека.

— Не снимай, — предупредил Индер, и прижал повязку к моим вискам.

Я ощупала его перчатку, переходящую в нарукавник и зигзагообразную рабочего передника.

— Надо ее наблюдать, — добавил незнакомый голос.

— Здесь или в камере? — спросил Индер.

— Домой хочу, — сказала я, но мое мнение здесь никого не спрашивал.

— Готовь камеру, — распорядился неизвестный голос пожилого мужчины.

— Это хорошо, что зрительная компонента выключается, — предположил Вега.

— Надолго ли… — усомнился незнакомец. — Надо наблюдать.

— Дома тоже можно сидеть с закрытыми глазами, — намекнула я.

— У нее были суицидальные идей? — спросил незнакомец.

— Нет, — ответил шеф, словно знал меня с детства.

— Тем не менее, руки лучше связать.

— Что я сделала?

Все притихли.

— Как себя чувствуешь? — обратился ко мне шеф. — Как настроение? Что думаешь делать дальше?

— Что? Пора искать новую работу?

Незнакомец усмехнулся.

— Вега, — сказал он, — у меня там была газета… Да, вот эта. Возьми, прочти внизу объявление, где требуется библиотекарь. — Надо мной захрустела газетная бумага. Шеф подошел так близко, что его тоже можно было взять за пиджак. — Здесь, прочти… Устрой ее туда на полставки. Хорошее заведение. Милые девушки работают. Самое ее место.

— А в Хартию? — робко спросила я. — Больше не надо?

— Ты поселиться там надумала? — удивился незнакомец.

— Семен Семеныч считает, что с Хартией надо повременить, — объяснил шеф. — Пока не пройдет кризис адаптации.

— Нет! — заявила я. — Лучше в Хартию, чем к милым девушкам.

— Видишь, — возбудился Семен Семеныч, — у нее уже проявляется ассоциативная доминанта.

Они вышли в коридор, поспорить о моих перспективах, и плотно закрыли за собой дверь.

— Индер, — шепотом спросила я, — мне капут?

— Не знаю, — ответил Индер с присущим ему прямодушием. — Возможно.

— Меня депортируют, как Юстина?

— Не думаю.

— Но с Хартией можно проститься навсегда?

— Да, видимо, можно…

— За что?

Индер не знал, что ответить и тоже вышел из комнаты.

Что случилось, я поняла вскоре после того, как вновь обрела зрение. Неожиданный мир вдруг открылся мне. В этом мире не существовало ни формы, ни смысла. В нем не было ничего кроме хаоса, и хартианская грамота, плохо усвоенная в командировке, осталась моей единственной возможностью присутствовать в нем. «В сути есть три основы, — утверждала грамота, — дающие иллюзию бытия: в речи есть вдох, выдох и молчание; в образах — угол, линия, окружность; в ощущениях — боль, наслаждение и бесчувствие. Чередование этих основ творит мир из пустоты. Для тех, кто лишен зрения, он невидим; для тех, кто лишен слуха, — беззвучен. Для тех же, кто лишен естества, — нереален».

В эту философию легко вписывался Адам с ночными прогулками в образе полтергейста, туда же годились все прочие сумасшествия реального мира, в котором я не могла найти себе места. Меня не было видно в нем, словно это не я, а вспомогательная конструкция между хаосом и бытием, которая держится за оба берега, одинаково отторгающих ее. Сидя у бассейна с закрытыми глазами, я не могла слушать звуки воды. В каждой интонации всплеска мне чудились символы. Образы возникали из пустоты. Меня не покидало ощущение, что кто-то говорит со мной на незнакомом языке, а я не имею права жить как глухонемой зевака у края арены, потому что от того, как я пойму скрытую информацию этих образов, зависит восход солнца. Когда я открывала глаза и затыкала уши, тень вишневого дерева на стене являла мне графические символы того же странного языка, от понимания которых восход солнца зависел не в меньшей степени. Я не испытывала ничего кроме страха. Все усвоенные мною грамматические приемы работали вхолостую, формировали понятия, которых не существует в отмеренном мне участке Вселенной. Симметричные предметы казались прелюдией конца света. Словно мир, едва достигнув гармонии, решил запечатлеть себя в мертвых образах. Прямые углы и ровные плоскости создавали апокалиптическое совершенство, похожее на стены тюремных камер. Я уходила в сад, смотреть на воду, потом запирала себя в шкафу, потом опять уходила в сад. В этой Вселенной теперь не было для меня места, но и бежать из нее было некуда.

В троллейбусе я доехала до реки и встала у перил моста. Вода казалась гладкой и черной. Небо отражалось в ней и плыло по течению. Но, как только на бегущую воду ложилась тень облака, я снова закрывала глаза. Боялась посмотреть вверх. Облака, как буквы незнакомого алфавита, требовали внимания и прилежания. Только не было учителя, который прочел бы эту грамоту для меня по слогам. В городе меня пугало все. Я, как абориген в мегаполисе, не могла самостоятельно истолковать сигнал светофора и рисковала попасть под асфальтоукладчик. Я шла с толпой, словно дрейфовала по течению и отдыхала, когда чувствовала себя внутри ее безмозглого организма. Это было лучше, чем видеть человеческие глаза. Тысячи глаз. Миллионы слепых, бредущих без поводыря по минному полю.