Пётр Столповский - Дорога стального цвета

• Название: Дорога стального цвета
• Автор: Пётр Столповский
• Издательство: Коми книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1984

Книга о детдомовском пареньке, на долю которого выпало суровое испытание - долгая и трудная дорога, полная встреч с самыми разными представителями человеческого племени. Книга о дружбе и предательстве, честности и подлости, бескорыстии и жадности, великодушии и чёрствости людской; о том, что в любых ситуациях, при любых жизненных испытаниях надо оставаться человеком; о том, что хороших людей на свете очень много, они вокруг нас - просто нужно их замечать. Книга написана очень лёгким, но выразительным слогом, читается на одном дыхании; местами вызывает улыбку и даже смех, местами - слёзы от жалости к главному герою, местами - зубовный скрежет от злости на некоторых представителей рода человеческого и на несправедливость жизни. Книга основана, как говорил автор в своём интервью, на абсолютно реальной истории, услышанной из уст человека, пережившего все те события и ставшего прообразом главного героя. На основе книги, как мне думается, можно было бы снять замечательный фильм для молодёжи (и не только) в жанре дорожного приключения, но с одной оговоркой - для молодёжи 70-х - 80-х годов прошлого века; современным молодым людям, как мне кажется, это было бы неинтересно, а многое - и непонятно. К примеру, кто нынче вспомнит, что аббревиатура ФЗО означает "школа Фабрично-Заводского Обучения"... Надеюсь, мой труд по продлению жизни этой книги не пропадёт даром. Приятного чтения.

---

36

Платформы с гравием были такими длиннющими, такими массивными, что Зуб обеспокоился: осилят ли они их за оставшийся день. Однако он уже по опыту знал, что работа только поначалу страшит, пока в нее не втянулся. А потом дело пойдет. И он, не раздумывая, полез на первую платформу.

— Ты куда? — остановил его Салкин. — Ишь, пацан! Сперва клинья выбьем, борта опустим.

Нашли в стороне увесистую плаху, выбили ею клинья, вытесанные из нетолстых бревен. Борта упали, и с платформы хлынул гравий.

— Видали? Четвертой части как не бывало! Остальное— тьфу, и привет! Начали!

Замелькали звонкие лопаты. Работали молча. Кроме Салкина. Видно, не мог его язык переносить спокойного состояния. Салкин то и дело ставил лопату торчком, опирался на черенок и принимался рассказывать очередную историю из своей богатой биографии. Например, как он тащил какому-то полковнику тяжеленный чемодан — может, с патронами, кто знает, — и как тот, не глядя, сунул ему за труды сотенную бумажку. Старыми, правда. Или как он нанялся грузить пустые ящики из-под вина и что нашел под одним штабелем.

— Я, значит, хватаю последние три ящика, а в нижнем так тоненько — дзинь! Гляжу — десять бутылок портвейна! И никого нет. Я его в кучу мусора — хоп, и привет! Покайфовал я, пацаны, как хотел!

Не было ни малейшей надежды на то, что Салкин ,наконец, выговорится. Запас всяких историй был у него неиссякаем. Зуб заметил, что у Юры, его тезки, давно на скулах желваки ходят. Он между бросками раздраженно взглядывал на отдыхающего Салкина и, наконец, не выдержал:

— Слушай, что у тебя за язык такой — как пропеллер? Руками давай вкалывай.

— А чо? — наивно захлопал на него глазами Салкин.

— Я говорю, руками надо работать, а не языком! — резче повторил Юра.

— Дак я чо... Веселее под музыку пахать, — хитро улыбнулся Салкин.

— Это тебе веселее, а не нам. Салкин смолчал и взялся за лопату.

Зуб посмотрел на Юру с уважением. Он ему с самого начала нравился. Зуб не мог пожаловаться на силу, но против Юры он был котенок.

Взопрев на солнце, все, кроме Салкина, разделись по пояс.

— Мне нельзя — врачи не разрешают, — важно сказал он.

Зуб залюбовался мускулатурой Юры. От каждого движения она упруго перекатывалась и бугрилась под загорелой кожей. Лопата в его руках казалась игрушкой, гравий с нее летел дальше, чем у других.

Салкин теперь работал молча, обиженно. И все молчали. Наверное оттого, что никто не желал быть похожим на болтливого Салкина. Он уже не был тут главным — старшинство само собой перешло к Юре, хотя он сам об этом, может, не подозревал.

Работать Салкин не умел. Зуб сразу это заметил. И остальные, конечно, видели. Лопата в его руках была неуклюжей, вихлястой. Он только раз швырнет, а с Юриной лопаты уже дважды гравий слетает.

Миша и Витя работали хорошо. Они все старались кидать в такт друг другу. Миша длинный, худощавый, но руки у него крепкие и ухватистые. Он только потел больше других. Спина и грудь у него блестели под солнцем, со лба то и дело срывались горячие капли. Миша останавливался, чтобы стереть пот с лица, оглядывал чуть раскосыми, всегда смеющимися глазами парней, подмигивал Зубу и говорил одно и то же:

— Сама пойдет!

— Пойдет, куда денется, — ни на кого не глядя, ронял Витя, и они разом вонзали лопаты в гравий.

Витя коренастый и крепкий, с вьющимися волосами. Он почти не поднимал головы. Даже когда останавливался перевести дух, и то смотрел себе под ноги. Однако угрюмым или нелюдимым он не казался. Скорее он был задумчивым человеком.

Парни изредка перебрасывались словом-другим, и было понятно, что они не только учатся в одном техникуме и живут в одной комнате, но и по-настоящему дружат.

— Звонарева уже расхватали, — говорил, например, Миша.

— Ладно, на конспектах выедем, — отвечал Витя.

— Как в прошлый раз? — усмехался Юра.

— Ничего, теперь умнее будем, не засыплемся.

Вот и все разговоры. А Салкин, он и есть Салкин: не может не встрянуть, даже если не поймет, о чем речь.

— Кто, говоришь, засыпался? Кто-то насвистел на вас, да?

Ребята ухмыляются:

— Ты кидай, кидай.

Но у Салкина уже готова новая история из его бродяжьей жизни. Что он бродяга и тунеядец, выходило из его же россказней.

— В наше время, пацаны, можно засыпаться на чем угодно, — опирается он поудобнее на лопату. — Чо, не так? Вот у меня было. На одном вокзале, гляжу, сидит грузин, а рядом — мешков пятнадцать непонятно с чем. Кацо, говорит, помоги, десять рублей плачу. Мало, говорю, даешь, пятнадцать давай. Пятнадцать плачу! Помоги, кацо, в камер хоронений донести. Ну, я как дурак и таскаю эти чувалы. Перетащили, а тут мильтон подходит: ваши документы. И мне: ваши тоже. Грузин — в крик: какую имеешь правду спрашивать? Пока он орал, я боком, боком — и тягу! Вот я и говорю, пацаны, на чем угодно засыпаться можно. А то еще случай был...

— Ты лопатой больше действуй! — не выдержал Юра.

— Слушай, чо ты как надсмотрщик? — вскипел Салкин. — Ты не хочешь слушать, другие хотят.

Он все же замолкает и начинает елозить лопатой по куче гравия. В общем, получается, что разгрузка идет в четыре с половиной лопаты.

Зубу приходится туго. Слишком часто за последние дни его желудок оказывался пустым. И сейчас он словно мешок порожний. Под конец первой платформы лопата порядком его примучила. Если бы съесть чего-нибудь перед работой, хоть ломоть хлеба, то все, наверно, было бы в порядке.

Когда очищали дно платформы от остатков гравия, движения Зуба стали вялыми. Лопата заметно потяжелела. А ведь это только первая платформа, впереди еще четыре. Зуб был почти уверен, что не выдержит.

— Перекур, — сказал Юра.

— Салкин, — прищурил смеющиеся глаза Миша. — Твое время, трепись теперь сколько душе угодно.

— Ты еще пацан, чтобы подначивать меня, — огрызнулся тот.

— А ты не стесняйся, — усмехнулся Юра. — Трави пар.

Салкин насупился и молчал.

Они улеглись на штабеле занозистых досок, постелив на них рубахи. Салкин возлежал на своем затасканном пальто.

Юра внимательно присмотрелся к Зубу:

— Ты никак побледнел.

Зуб пожал плечами.

Приподнявшись на локте, Миша тоже стал его разглядывать, потом сказал:

— Не поел, наверно. Теперь все смотрели на Зуба.

— Чего молчишь, тезка? Ел?

— Ел... ночью.

Юра помедлил, потом с решительным видом сел на досках.

— Надо всем чего-нибудь порубать. Сбрасываемся по полтиннику.

Он полез в карман, отсчитал рубль с полтиной и потряс монетами.

— Салкин!

— Чо?.. Ага, щас.

Салкин достал из заднего кармана штанов красивый, разрисованный сказочными птицами кошелек, какие бывают у фасонистых дам, и вытряхнул из него монеты. Отсчитал, сколько надо, а остальное ссыпал назад.

— На развод еще осталось,— протянул он монеты.

Зуб готов был сквозь землю провалиться вместе со штабелем досок. Он уже не был бледным. Уши и щёки пылали. Угнув голову, он напряжённо ждал, когда рука протянется к нему. Такого позора он не помнил.

И рука к нему протянулась. Но в ту же секунду опустилась. Вид у Зуба был такой, что его и спрашивать ни о чем не надо. Ни слова не говоря, Юра снова полез в карман. Видя, как забеспокоился его тезка, как открыл рот, не зная еще, что сказать, он бросил:

— Молчи, тезка, свои люди... Миша, у тебя ноги длинные.

— Давай я! — оживился вдруг Салкин.

Он вскочил и быстро натянул пальто. Юра отдал ему деньги.

— Хлеба побольше.

— Да знаю я! Чо хромать учишь, я и на ту и на другую ногу умею.

— Тогда хромай. Пальто зачем надел?

— А я, может, хроник. Мне, может, остужаться нельзя.

Салкин ушел, а ребята заговорили о всяких своих делах, об учебе. Говорят они между собой, но в то же время и Зуба не забывают, вроде как и для него рассказывают. Тот, конечно, чувствовал, что они стараются загладить неловкость, и был им очень благодарен. Вот это, думал он, настоящие ребята, век бы с ними не расставаться.

Длинный Миша оказался веселым и остроумным парнем. Он рассказывал, как однажды наобум пошел сдавать экзамен в техникуме, какую нес ахинею и как его за эту ахинею прогнали с позором, велев подготовиться как следует. Чувствовалось, он рассказывал об этом не первый раз, но всем было смешно.

Из разговоров Зуб понял, что Юра не так давно отслужил в армии, был там сержантом. Он и не удивился этому. Он, может, удивился бы, отслужи Юра рядовым все три года.

Витя стал расспрашивать Зуба, кто он, откуда, и тот мало-помалу рассказал. И получилось это так, словно он рассказывает давным-давно знакомым ребятам, от которых было бы глупо и не по-товарищески что-либо скрывать. Потому что, как Юра сказал, люди они свои.

— Досталось же тебе на орехи, — покачал головой Юра.