Алана Инош - Слепые души

• Название: Слепые души
• Автор: Алана Инош
• Издательство: СИ
• Жанр: Фэнтези

Кто я? Теперь — всего лишь обычная девушка… Скорее грешная, чем святая. Мои сияющие крылья остались далеко, за многослойной пеленой человеческих жизней, мой чудесный меч по имени Карающий Свет уже двадцать веков похоронен под снегами горных вершин — туда мне нет возврата, после того как я сделала свой выбор. Сделав его, я надолго забыла, кто я такая и какова моя цель. Я утратила своё настоящее имя. Всё, что осталось от моей былой сути — только исцеляющее тепло рук и… страх. Да, меня боится Тьма. Боится и бежит от меня. А я своей ослепшей и утратившей память душой сама боюсь её не меньше.

Мой любимый человек — слепой, но не душой, а глазами. Потеряв зрение, он не утратил силы и мужества жить и работать дальше. Потеряв внешнюю красоту, он остался прекрасен внутри. С ним меня связывает слишком многое, чтобы позволить смерти разлучить нас. А зовут моего любимого человека Альбина.

Что есть конец? — Новое начало. Что есть смерть? — Новое рождение. Я не понимала этого, пока не шагнула за грань земного бытия, чтобы завершить дело, начатое много веков назад… А также чтобы прозреть душой и вновь обрести забытые крылья.

---

— Ника! Настя! Что вы там сидите? Заходите!

Ника, вздрогнув, оборачивается и смотрит на свой балкон. Встаёт, надвинув на глаза козырёк, бросает окурок и, крепко и твёрдо взяв меня за руку, решительно ведёт к подъезду. Вдохнув напоследок свежий влажный воздух, мы погружаемся в полумрак лестницы.

Щёлкают замки, отодвигаются запоры, и дверь открывается. Опустив на пол свой потёртый пакет, Ника снимает с головы кепку, и маленькая женщина в перепачканном мукой фартуке, прижавшись к её груди, всхлипывает. Наверно, не зря Ника курила у песочницы: сейчас её глаза сухи.

— Мамуля, всё хорошо, не плачь, — говорит она глухо. — Ну, ну… Всё.

Маленькая женщина смущённо улыбается, смахивает костяшками пальцев слезинки: руки у неё тоже в муке, как и фартук.

— А я тут пельмени затеяла…

— Здорово, мамуля, — говорит Ника. — Хоть Настя меня в обед хорошо накормила, но от пельменей я не откажусь.

— Да я ещё только начала, — суетится Надежда Анатольевна. — Когда они ещё будут-то!..

— А мы поможем, — улыбается Ника. — И дело пойдёт быстрее.

Устроившись у маленького стола в тесной кухне, мы втроём лепим пельмени. Надежда Анатольевна уже взяла себя в руки и не плачет. Она ни о чём не расспрашивает, только задаёт один вопрос:

— Нормально добралась-то?

Ника кивает, её пальцы ловко защипывают края теста.

— Отец ушёл, — роняет Надежда Анатольевна, в то время как её руки непрерывно работают. — Бабулю схоронили, Анюта уже ходит. (Анюта — маленькая племянница Ники.)

— Я знаю, мам, — отзывается Ника. — Ты же мне писала. У нас горячая-то вода есть? Мне бы помыться с дороги.

— Есть, есть, — отвечает Надежда Анатольевна. — Все твои вещи в шкафу, помоешься — переоденься.

В кастрюле булькают пельмени, пахнет лавровым листом. Надежда Анатольевна склоняется над плитой, вытягивая шею, я убираю со стола всё лишнее, а Ника курит у форточки. Надежда Анатольевна недовольно косится на неё.

— Слушай, бросай, а?

Ника морщит лоб.

— Что бросай?

— Курить.

— Обязательно брошу, мам.

— Ну, некрасиво ты выглядишь с сигаретой, нехорошо! Да и вредно… Сама знаешь.

— Знаю, мам. Брошу.

— Точно?

Ника широко улыбается, в её глазах — незнакомый, ледяной отблеск. Двинув бровями, она говорит:

— Век воли не видать.

Надежда Анатольевна хмурится и поджимает губы, я молчу. Ника, посмеиваясь, прислоняется головой к трубе батареи.

— Ну, сказала бы: «Точно», — обиженно и недовольно говорит Надежда Анатольевна.

— Точно, точно, — вздыхает Ника.

Пельмени дымятся в тарелках, мы едим. Ничего вкуснее я в жизни не ела. Надежда Анатольевна, подпирая рукой подбородок, смотрит на Нику, а та, низко наклоняясь над тарелкой, поглощает пельмень за пельменем, да с таким аппетитом, будто и не обедала у меня. У Надежды Анатольевны опять краснеют глаза, шмыгает нос, и Ника, положив вилку, выпрямляется.

— Мамуля… Ну что ты! — Она целует её пальцы, губы, чмокает в нос, гладит по волосам. — Ну, ну, ну… Ты чего, мам? Всё же хорошо.

— Всё, я уже… — Надежда Анатольевна пытается взять себя в руки, бодрится, улыбается, но у неё не получается, и она зажимает глаза ладонью.

— Так, мамуля, пойдём. Пойдём, пойдём.

Дожевав пельмень, Ника уводит её в комнату, а я остаюсь на кухне одна. Мне ничего не остаётся, как только доедать свои пельмени, а их порции стынут в тарелках. Я заглядываю в тощий пакет Ники. Мыльница, зубная щётка, футболка, казённая эмалированная кружка. Что там ещё, я разглядеть не успеваю: Ника возвращается.

— Шмон наводишь? — Она улыбается, а глаза странные, колючие.

— Извини, — бормочу я. Мне неприятно слышать из её уст эти тюремные словечки.

— Могу показать, если так любопытно.

Она выкладывает содержимое пакета на освободившуюся табуретку Надежды Анатольевны. Свернув пакет, она бросает его в угол.

— Вот и все мои манатки.

Мне нехорошо, и я поднимаюсь.

— Я пойду…

Она сжимает моё запястье.

— Настя, сядь, я тебя не отпускала.

Я пытаюсь высвободиться, а она загораживает мне дорогу, и я попадаю в её объятия. Её щека прижимается к моей.

— Не уходи, останься ещё.

Я остаюсь. Возвращается из комнаты уже успокоившаяся Надежда Анатольевна, и мы доедаем пельмени. Потом я мою посуду, а Ника достаёт из шкафа свои вещи, выбирая, что надеть. Отобрав белую водолазку и мешковатые брюки цвета хаки с кучей карманов («пацанские», по выражению Надежды Анатольевны), она берёт большое полотенце и несёт его в ванную.

Небо окончательно расчищается, в нём стоят невесомые золотисто-ванильные облачка, в верхних окнах дома напротив ещё ослепительно горит солнце, а у земли, внутри двора, уже смеркается. Ника сутуло сидит на качелях под серебристо-зелёной ивой, чуть отталкиваясь ногой и опустив стриженую голову, ни о чём не рассказывает и ни на что не жалуется, ничего не просит и никому не верит — никому, кроме меня. Мне уже пора домой, но меня что-то держит здесь, я не могу уйти. Худая мальчишечья шея смешно и трогательно переходит в круглый, покрытый тёмным ёжиком затылок, и кажется, что в этих поникших плечах совсем нет силы и твёрдости, нет воли и энергии, и только по колючим искоркам в глазах можно понять, что этот человек ещё жив.

— Ну, наверно, я пойду, — говорю я нерешительно.

Ника вскидывает голову. По её глазам я вижу, что она хочет сказать мне «останься», но она говорит глухо:

— Да… Да, иди. Спасибо тебе.

Глава 28. Беспокойная ночь

Тишину майского позднего вечера нарушает звонок домофона. Я делаю телевизор тише и озадаченно иду в прихожую. Может быть, это Диана? Но Диана сначала позвонила бы и предупредила, что приедет, а Костя вряд ли пришёл бы так поздно — в двенадцатом часу.

— Настя… Настя, — слышу я голос в трубке.

Кажется, это уже было. Я открываю дверь и впускаю Нику. Переступив порог, она прислоняется спиной к стене и смотрит на меня, то и дело прищуриваясь, будто плохо меня видит. В пакете у неё что-то стеклянно звенит. Я чувствую от неё запах, и меня бросает в холодный пот. Да, это было. Всё как в тот раз.

— Ника, что случилось?

Она странно улыбается и гладит меня по щеке.

— Нет… Нет, не бойся. Не бойся, я никого не убила. Просто нажралась, как свинья. Мамка дала мне денег на новую одёжку, а я… пропила их. — Она открывает пакет и показывает три стеклянных бутылки пива. — Вот такая я сволочь, Настёнок. И беспросветно тебя люблю.

Ошарашенная её неожиданным приходом, да ещё в таком состоянии, я не могу вымолвить ни слова, а она, щекоча мне лицо дыханием, шепчет, как одержимая:

— Люблю… Люблю тебя…

Я в растерянности: что с ней делать? Ясно одно: отпускать её нельзя, я не повторю той ошибки. Обняв её за плечи, я бормочу:

— Ника, пойдём… Присядь, отдохни.

Обнажив зубы в жуткой улыбке, она говорит:

— Спасибо, уже насиделась…

Я всё-таки тащу её в комнату и чуть ли не силой водворяю на диван.

— Так, ложись и спи, — приказываю я довольно жёстко. — Чтобы к утру проспалась и стала человеком!

— Хорошо, Настенька, я лягу, — бормочет она. — Только если ты ляжешь со мной…

— Об этом не может быть и речи, — отвечаю я.

Она неожиданно проворно для своего состояния поднимается с дивана, на который я её такими усилиями затащила.

— Тогда мне здесь делать нечего.

Это всё было, сотни раз было — с отцом. Проклятая водка, гори она вся синим пламенем! Во мне мучительно поднимается что-то тяжёлое, как раскалённая каменная глыба.

— Я сказала, ты никуда не пойдёшь! — срываюсь я. — Останешься здесь и проспишься, и не смей со мной спорить!!

Да, всё это было, я часто так орала на выпившего отца, но он мне никогда не отвечал, а Ника и не думает молчать.

— А ты не смей на меня орать, сука! — кричит она с перекошенным лицом.

Влепив ей пощёчину, я убегаю на кухню. Белая пелена ужаса на миг застилает мне глаза, сердце как будто опустили в жидкий азот, а кишки превратились в студень.

— Настя… Настя, Настенька! Прости… Прости, родная… Я дрянь, я сволочь… Я люблю тебя.

Держа моё лицо в горячих ладонях, она почти касается меня губами, но не целует. Её веки опущены, ресницы дрожат, она дышит мне в лицо запахом алкоголя, столь ненавистным мне, от которого в душе поднимается давняя боль. Заорать, ударить её, выгнать? Нет, нельзя, иначе она снова что-нибудь натворит. Любой ценой не допустить этого! Я прикладываюсь ртом к её губам, и она яростно впивается, душит меня, прямо-таки вгрызается в меня, так что даже наши зубы стукаются друг о друга.

— Пожалуйста, не уходи никуда, — шепчу я. — Всё будет, как ты захочешь. Пойдём на диван…

Возбуждённо дыша, она развязывает пояс моего халата, а я увлекаю её в комнату. Раздвигаю диван и стелю постель, мягко осаживая её неуклюжие домогательства.