Зденек Плугарж - Если покинешь меня

• Название: Если покинешь меня
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

В романе чешского писателя З. Плугаржа «Если покинешь меня» (1957) рассказано о трагических судьбах тех, кто не понял нового, что нес с собой демократический строй в Чехословакии, поддался на удочку буржуазной пропаганды и после февраля 1948 года оказался за пределами страны.

---

— Что тут за крик при ребенке? — раздался в дверях женский голос; вошла красивая, элегантная дама с фигурой театральной героини. — Курт, ты опять курил? Ты забыл, что доктор тебе запретил? — Она неприязненно посмотрела на плохо выбритое лицо Вацлава, складки в уголке ее рта обозначились резче.

— Уж тысячу лет вы, чехи, путаетесь у нас под ногами в Центральной Европе! — выкрикнул Зиберт и болезненно схватился за желудок. — Карл Герман Франк жил на нашей улице. Слушайте хорошенько, что я вам скажу: бесконечно жаль, что он не смог выполнить свое обещание — вымостить чешскими черепами эту вашу знаменитую Фацлафску площадь![60]

— Марш в свою комнату! — повелительно протянула руку госпожа Зиберт. Девочка беспрекословно повиновалась. — А вы, прошу вас, уходите! — И она брезгливо посмотрела на грязный воротничок Вацлава. — Разве вы не видите, что муж болен? Такая бестактность! Действительно, вы ничем не отличаетесь от тех, которые остались там… — Она решительно направилась к двери и открыла ее, шея госпожи Зиберт побагровела.

Вацлав не помнил, как выбрался на улицу.

Пепельные, ввалившиеся щеки больного, дорогое ожерелье на шее у его жены, желтые апельсины в вазе на столе — эти три зрительных впечатления стояли перед его глазами, когда он плелся вдоль улицы, натыкаясь на прохожих.

«Исчерпайте все возможности», — вспомнил он кудахтающий голос Баронессы и, сам того не замечая, горько улыбнулся. «Да, вера твоя тебя исцелила…» — иронизировал он над собой.

Вацлав сделал крюк и обогнул очередь, стоявшую под редким дождем на тротуаре. Женщина в мужском дождевике с засученными рукавами отходила от очереди, унося в бутылке четверть литра молока.

Вот каким оказался человек, на которого он неведомо почему возлагал надежду. Возможно, что Валка начала бы цвести, как черешневая аллея в мае…

Какой-то прохожий дернул Вацлава за рукав, в тот же миг рядом завизжали шины, чернолицый водитель в американской военной форме яростно выплюнул жевательную резинку и, возмущенно глядя в сторону Вацлава, согнутым пальцем два раза стукнул себя по лбу.

Герр Зиберт — начальник лагеря Валка. Три с лишним тысячи чехов зависят от его прихотей. Дети, питающиеся мороженым картофелем с вонючей рыбной подливкой, дети, спящие на грязных нарах, изобилующих блохами и клопами, и эта дерзкая девчонка с льняными косичками, которая может объедаться апельсинами. Тысячи соотечественников, бежавших с родной земли, чтобы спастись от террора, попадают под опеку Курта Зиберта, почитателя, а может быть, и друга Карла Германа Франка!

Вацлав постучал в дверь канцелярии лагеря.

— Ты читаешь мои мысли! Сегодня утром я о тебе вспоминал, брат мой. Что же ты так долго не показывался? — И Кодл распростер свои короткие руки.

Курчавая шевелюра, сияющее круглое лицо. Обычная бутылка на столике. В канцелярии витал чудесный аромат черного кофе, но на письменном столе стояла только чашка с засохшими следами кофе.

Перед Вацлавом появилась такая же рюмка коньяку, как и в прошлый раз. Только сегодня на ее краях не было следов губной помады.

«…Два-три свидетельства лиц, заслуживающих доверия, о том, что политические убеждения герра Зиберта во времена прежней республики были весьма подозрительны…»

«…что… он, собственно говоря, был выселен по ошибке вопреки своим антифашистским взглядам…»

А люди из лагеря собирают на улицах окурки, ходят воровать…

Во всей Германии, наверное, нельзя в настоящее время купить апельсинов. Но голландский Красный Крест (безусловно, не зная обстановки в лагере) послал два ящика для беженцев. Они попали на квартиру начальника Валки…

«…Правда — сложное понятие… Как в прошлый раз выразился папаша Кодл? Ложь, которая послужит на благо тысяч людей, бог не сочтет грехом…»

Мысли, обрывки мыслей проносились в мозгу Вацлава.

— Я рад, что ты решился, друг мой. Жалеть не будешь. Надеюсь, став врачом, ты скоро избавишь меня от ревматизма. — Папаша Кодл разливал коньяк.

Вацлаву снова бросился в глаза длинный ноготь на его мизинце. Вспомнилось злое серое лицо Зиберта, его коротко остриженная голова, голос, в котором слышится смертельная ненависть, жгучая, непримиримая жажда мщения. Но хотя человек, сидящий напротив Вацлава, сейчас выжидательно молчит, юноша слышит его слова: «В каждом из нас течет капля крови Коменского, Гуса…»

— Ну как, напишем несколько строчек? — короткие пальцы почесали в курчавой седеющей шевелюре и в напряженном ожидании затеребили блестящую серьгу в ухе.

У Вацлава на лбу выступил пот. Воротничок начал душить его, хотя вообще он был ему впору. Зиберт — и симпатии к социализму… Поставить свое имя под таким заявлением! Коменский и Гус… Почему именно этих двоих назвал папаша Кодл — этих людей, которые были готовы умереть ради правды?

— Я рад, что ты решился, друг мой. Жалеть не будешь…

Вацлав вытер лоб. Противная влага осталась у него на ладони. Он входил сюда все-таки с решением выполнить просьбу Кодла: отвратительный инцидент у Зиберта утвердил его в убеждении, что он имеет право не щадить этого человека. И все же…

— Я не могу засвидетельствовать то, что вы хотите. Это была бы вопиющая ложь, — глухой, чужой голос неожиданно проговорил это за Вацлава. Однако Вацлав не взял назад произнесенные слова.

Тишина. Только большая муха, очнувшаяся в тепле от зимней спячки, упрямо атакует окно.

Вацлав видит, как холодно блеснули маленькие мышиные глазки. Папаша Кодл встает, разводит руками, а затем прячет их за спиной.

— Ну, как знаешь, брат. Это был бы отличный шанс прежде всего для тебя. В Валке есть люди, которые думают только о себе, о своих личных интересах. Есть и десятка два других, у которых более широкий, я бы сказал, более гуманный взгляд на вещи. У них развито чувство ответственности и за остальных Думал я, что ты принадлежишь к последним. Итак, ты решил окончательно. Принимаю это к сведению.

Вацлав встал. Тяжелая свинцовая усталость овладела им.

— Я очень сожалею, что обманул ваши ожидания, но я не могу… Мать учила меня не лгать, и это как-то во мне осталось.

Он протянул влажную руку. Папаша Кодл равнодушно пожал ее.

Вацлав вышел. Так, стало быть, эту дверь он за собой захлопнул. Тем не менее он почувствовал облегчение. Твое пребывание здесь — это целая цепь разочарований, тягостных мук, которых ты ранее не мог познать: корни, черпавшие жизненные соки на родной земле, перерезаны, их уже нет, но ты их чувствуешь, как калека, у которого ноет ампутированная нога. Горькая действительность разбила многие твои иллюзии. Но две вещи, однако, ты не смеешь утратить ни при каких обстоятельствах: надежду и уважение к себе. Итак, надежда все еще есть.

Ведь заявил же ты в комитете о своем желании выехать за океан. Теперь время работает только на тебя. А уважение к себе ты сегодня упрочил.

Чувствуя себя словно вышедшим из бани, Вацлав поднялся по ступенькам в женский барак. Катка уже два раза отказывалась от встреч с ним. Один раз она будто бы плохо себя чувствовала, а другой — якобы собралась стирать. Сейчас Вацлав не даст провести себя, сегодня она ему очень нужна.

Столкнулся он с ней на лестнице, когда, убедившись, что ее нет дома, уже выходил обратно из барака.

— Третий раз вы возвращаетесь в одно и то же время! — сказал он, обрадованный. — Куда это вы, собственно…

— Допрос продолжается! — оборвала она его. — До сих пор вы не поняли, что зря тратите время!

На узком худом лице Вацлава отразилось такое разочарование, что она пожалела его.

— Видите, если молодой мужчина в Валке заговорит с девушкой, — пояснила она уже миролюбиво, — то содержание третьей или пятой фразы бывает: «Пойдем переспим». Вот почему я…

Вацлав передернул плечами и опустил глаза.

Она искоса взглянула на его покорное лицо. Нет, этот человек не похож на шпиона, он похож скорее на того, кто молча взывает о помощи.

— Хотите пройтись? — спросила она смущенно.

Они пошли в противоположном от города направлении. В опускавшихся сумерках вдалеке неясно рисовались первые домики деревни Фишбах. В стороне от дороги тихо засыпала сосновая роща, серая и убогая, какая-то неестественно кроткая, как и все леса близ больших городов. Свернули в рощу; на каждом шагу зримые черты «цивилизации»: на коре деревьев вырезанные ножом сердца, пронзенные стрелами, на траве — обрывки бумаг, ржавеющие консервные банки, множество следов пятиминутной любви.

Катка шла медленно, засунув озябшие руки в карманы. «Он не ушел, хотя знает, что надеяться ему не на что. До чего он не подходит к этой обстановке!» — вдруг осенило ее. Она почувствовала к нему признательность: это ведь счастье встретиться с человеком, который хоть как-то приподнимается над уровнем гниющего болота. Островок над поверхностью сточных вод. Дома, на родине, тебе не нужно было бояться ответить людям, если они о чем-либо спрашивали. Как убийственна эта вечная подозрительность, этот горький опыт, вынуждающий тебя видеть в человеке доносчика, агента либо, в лучшем случае, ловеласа, который завтра не вспомнит, как тебя зовут!