Зденек Плугарж - Если покинешь меня

• Название: Если покинешь меня
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

В романе чешского писателя З. Плугаржа «Если покинешь меня» (1957) рассказано о трагических судьбах тех, кто не понял нового, что нес с собой демократический строй в Чехословакии, поддался на удочку буржуазной пропаганды и после февраля 1948 года оказался за пределами страны.

---

— А все-таки где ты достал? — спросил Вацлав.

— Какое тебе дело?

— Я хочу знать.

Ярда блеснул белыми зубами и сунул руки в карманы.

Вацлав перестал жевать.

— Ты нашел работу?

Ярда отрицательно качнул головой.

— Ты… — У Вацлава бессильно опустились руки, глаза сузились, он побледнел.

Ярда оскорбленно поддернул брюки.

— Я тоже мог бы валяться на нарах и ждать чуда!

Вацлав не спеша слез с нар и завернул в скомканную газету остаток колбасы и хлеб, которые ему дал Ярда.

— Болван! — воскликнул Ярда, вспыхнув. — Человек заботится о товарище, от собственного рта отрывает для него последний кусок, а ты морду воротишь, безмозглый дурак!

Гонзик растерялся. Он держал в руке остаток колбасы. Теперь уже все равно, к тому же даже в мыслях он не мог бы себе представить, как бы он отказался сейчас от колбасы, и незаметно впихнул ее себе в рот.

В комнате наступила тишина. Только Мария, дочь Штефанских, сухо покашливала да Бронек всхлипывал в углу. Мать прикрикнула на него, он не угомонился.

— На вот, по крайней мере, будет от чего реветь! — И мать закатила ему пощечину.

Мальчик, отшатнувшись, ударился головой о подпорку нар и закрыл лицо руками. В широко раскрытых глазах его стояли слезы от несправедливой обиды.

— Я не для того бежал из Чехословакии, чтобы позорить чешских людей! — ответил Ярде Вацлав. При этом его тонкие желтые ноздри вздрогнули. — Можешь это отдать кому-нибудь другому. — И Вацлав протянул Ярде колбасу.

Яркие павлины халата Баронессы слегка приблизились к месту действия.

— С ума сошел! — Ярда демонстративно откусил кусок колбасы, возвращенный Вацлавом.

Баронесса стояла тут же, подобная шакалу. Ее подбородок с черными волосиками судорожно дрогнул. Вацлаву эта женщина показалась вдруг невыносимой, и он резко отвернулся.

Дешевая колбаса, которая вызвала такой разлад, камнем лежала в желудке Гонзика. «Неужели не остается ничего иного, — думал он, — как примириться с мыслью, что всякая надежда, всякий маленький успех в этом мире лишений, зависти и свободы приобретает горький привкус полыни?»

Из комнаты Пепека долетали звуки радио. Ярда, повернувшись лицом к окну, доел последний кусок возвращенного дара, пнул ногой скомканную бумагу и захлопнул за собой дверь.

В седьмой комнате Пепек насыпал в деревянную солонку соль.

— Ты где был? — поднял он голову, когда Ярда вошел. — Утром я назначил тебя в команду! — Пепек говорил вяло, будто через силу.

Ярда удивленно заморгал глазами, потом развеселился.

— Ты что, рехнулся? Мы не солдаты.

— Из каждого барака шел один. За тебя пришлось работать мне!

— А ты бы начхал на это.

— Я старший в бараке, и у меня соблюдай порядок или катись отсюда!

— Идиот!

Пепек вскочил как ужаленный. Но в этот момент в дверях появилась голова.

— Твоей сестры тут нет?

— Я ей не сторож! — Пепек отступил на два шага, сунул руки в карманы, в желтоватых глазах его блеснула ярость. — Пошел отсюда, гад! Кто тебе позволил совать нос в чешские бараки?

Словак взглянул на широкие плечи обоих чехов и, по-видимому, смекнул, что сила на их стороне, но все же высунул язык и бухнул дверью.

Ярда спросил серьезно:

— У тебя здесь сестра?

Пепек помрачнел.

— Ты жил вместе с нею в одиннадцатой.

— Ирена? — изумился Ярда.

— Ганка. — Пепек закурил сигарету.

Ярда свистнул от неожиданности. Смущенный, он представил себе ее черты: как у Пепека, бледное плоское лицо, широкие скулы, короткий вздернутый нос с большими ноздрями. Ярда мысленно снял с ее головы странную прическу — воронье гнездо, получился вылитый Пепек! Даже угри на щеках!

Музыка сменилась речью диктора. Ярда притянул к себе стул и настроил приемник на другую волну. Он был смущен. Ярда не был святым. Богу известно, что он никогда не задумывался — пойти или не пойти с уличной девкой, если та ему нравилась. Но представить себе, чтобы родная сестра за банку тушенки…

Он косился на Пепека, на его горилью фигуру. Ярде хотелось как-нибудь больно задеть его, унизить.

— Ты, Пепек… — Ярда откашлялся. — Разве тебе безразлично, когда твою сестру может кто угодно… черный, белый…

У Пепека холодные, невыразительные рыбьи глаза.

— Я ей не нянька. Она взрослая и сама должна понимать, что и как надо делать, — прозвучал резкий ответ.

Ярда уставился в пол, разглядывая какой-то сучок.

— Ну, в конце концов меня это не касается. Сестра твоя, а не моя. Но если бы у меня была такая сестра, я бы ей разбил физиономию.

Ярда с победным чувством посмотрел на своего собеседника, чтобы потешиться над тем, как тот попытается оправдать то, чему нет оправдания. Он страстно хотел увидеть Пепека взбешенным, прижатым к стене. Но тот, к изумлению Ярды, весь как-то сник, съежился, будто проколотый пузырь. Втянул голову в плечи, руки у него смешно повисли вдоль тела, и весь он со своей могучей короткой шеей, широкой согнутой спиной стал удивительно похож на побитую гориллу.

Пепек молча растер ногой окурок сигареты и полез на верхние нары. Но сначала поставил ногу мимо ступеньки и лишь во второй раз попал на приставную лесенку. Это было не похоже на него. Пепек плюхнулся на сенник, и нары затрещали под его тяжестью.

— Она получила по морде, когда я впервые узнал, — раздалось сверху через довольно большой промежуток времени. Голос Пепека утратил агрессивность, в нем была только усталость и горечь. — А потом я выгнал ее из моей комнаты Больше я ничего сделать не мог.

Ярда услыхал шорох расстилаемой попоны. Ему казалось, что Пепек говорит больше с самим собой, чем с ним. Тот продолжал:

— «Давай мне тогда жратву, — ответила Ганка, — чтобы я не сдохла от голода!» С тех пор мы не разговариваем…

В радиоприемнике тихо звучал заигранный вальс Штрауса. Большой сучок, отчетливо видный на истоптанной половице, до сих пор притягивал к себе взгляд Ярды. Его триумф понемножку таял и — странно — превращался в беспомощность.

Пепек лежал наверху, бледный, с закрытыми глазами. Нападки этого проклятого мальчишки снова взбудоражили его. С детства над ним тяготеет проклятье. Отец спился и умер раньше, чем Пепек начал ходить в школу. А мать? В самых ранних воспоминаниях он видит ее возвращающейся ночью. Незнакомые мужчины входили за ней в кухню, где спали Пепек и Ганка. Яркий свет ослеплял заспанные детские глаза, а потом из комнаты часто слышны были шепот и возня, приглушенные выкрики, звон рюмок, иногда ссоры. Пепек вспоминал безотрадное, бесцветное детство, побеги от хозяев, куда его определяли учеником, взрослые приятели, крещение, полученное среди представителей остравского дна.

А дальше — тот проклятый вечер, когда он шел в заведомо пустую квартиру, а в разгаре «работы» вдруг появилась эта старушенция, задыхавшаяся от смертельного испуга. Он сам не знает, как случилось, что от страха попасться он стал колотить ее револьвером по голове и убил. Никогда ему не удалось бы доказать, что он не шел убивать и револьвер был незаряженный, что из-за двухсот крон он не хотел губить человеческую жизнь. Ведь ему нужны были только деньги на девку.

Теперь родной край потерян для него навсегда. Он не сумасшедший, чтобы вернуться в страну, которая потребовала его выдачи (об этом ему сообщили в конторе, полагая, что этим подогреют его ненависть к родине).

Из проклятой Валки он тоже никуда не может двинуться! А здесь он не чувствует себя в безопасности. Кто знает, вдруг изменится эта дьявольская политика, а требование о его выдаче лежит у здешних властей. Только когда он очутится там, за океаном, он сможет вздохнуть свободно и поставить крест на глупой истории того проклятого вечера.

Ярда сидит у приемника и ловит то одну, то другую волну. Из репродуктора несутся разные голоса, звуки, тоны, хрипы всей Европы.

— Выключи радио, я хочу спать! — рявкнул Пепек и так перевернулся на бок, что нары застонали под ним.

Ярда без возражений выключил приемник и вышел вон.

8

В самописке Вацлава кончились чернила на середине фразы. Он разочарованно осмотрел ручку — пуста! Вацлав вспомнил круглую бутылочку на отцовском письменном столе. Из нее за день до побега он набрал чернил. Юноша горько улыбнулся: набирая чернила, он тогда готовился к началу нового этапа жизни. Какое легкомыслие!

Несколько капель чернил, принесенных с родины. Теперь их уже нет. Порвалась еще одна маленькая, на первый взгляд совсем незначительная ниточка, которую уже нельзя скрепить. И так постепенно будут отмирать тоненькие корешки, которыми ты был связан с родной землей.

Вацлав, извиняясь, попросил ручку у профессора. Тот критически приподнял очки на лоб.

— Обращаться за материальной помощью, не пройдя даже проверки, screening’a, это не только идеализм — это просто откровенная дерзость. У вас много лишних денег на марки, молодой человек?