Дарья Кузнецова - Симбиоз

• Название: Симбиоз
• Автор: Дарья Кузнецова
• Издательство: СИ
• Жанр: Любовно-фантастические романы
• Год: 2016

Сколько раз говорили: бойтесь своих желаний, они имеют свойство сбываться.

Бояться-то Алёна боялась, но может ли юная девушка перестать мечтать о большой и чистой любви? Даже если есть дружная семья, увлекательная работа бортмеханика на частном транспортнике и связанные с ней приключения, нет-нет да и проскочит мысль о бравом и суровом капитане полиции, спасающем из лап грозных пиратов и увозящем к новой ещё более интересной жизни.

И вот результат: чужая планета, с которой нет выхода, мужчина до того суровый, что его тяжело не то что полюбить — понять. И новая жизнь, настолько интересная, что только успевай оглядываться по сторонам и осознавать происходящие перемены.

Мечтать, говорят, не вредно. Вредно неточно формулировать свои мечты!

---

Бросив на меня короткий взгляд, представитель чужой цивилизации спокойно вернулся к прерванному занятию. Рассудив, что у меня и так слишком мало развлечений, чтобы прерывать эту сцену, я поднялась с места, потягиваясь, и отправилась умываться, искоса наблюдая за странным поведением вернувшейся кляксы. Интересно, где он пропадал и почему решил вернуться? Сейчас я почему‑то не сомневалась, что изучением инструмента занят именно тот тип, который мне подпевал.

Поплескав чуть тёплой водой в лицо и тщательно прополоскав рот, я вернулась на прежнее место и уселась напротив тюремщика, ожидая дальнейшего развития событий. И дождалась, хотя заметила не сразу и поначалу просто не поверила своим глазам. Чёрная плёнка, покрывавшая лежащую на бедре руку, вдруг пришла в движение. Она как будто плавилась начиная с кончиков пальцев, обнажая совершенно человеческую ладонь. Коротко обрезанные ногти, длинные сильные пальцы, выступающие вены — и тёмные шрамы таких же, как на голове, узоров, в которые на моих глазах превратилась часть чёрной массы, впитавшейся под кожу.

Взгляд метнулся к лицу тюремщика, но тот полностью игнорировал моё присутствие, поглощённый своим занятием. Кончиками пальцев внезапно ставшей человеческой руки осторожно погладил красноватый лак деки, на мгновение совершенно по — человечески прикрыв глаза, безо всякого третьего века. Провёл по струнам вверх, и те отозвались тихим ворчливым скрипом. Похоже, тот факт, что я наблюдала за этим странным процессом, его не беспокоил. Я же пристально вглядывалась в лицо и тёмные полосы на нём, пытаясь осознать увиденное и понять, что со всем этим делать.

Получается, вот эта чёрная гадость — просто защитный костюм?! Что‑то вроде имплантата, в спокойном состоянии хранящегося под кожей? И под этой маслянистой дрянью — человек?! Или… что‑то очень на него похожее. Или оно когда‑то было человеком, а теперь — нечто совсем иное?

Не успела я всерьёз встревожиться и испугаться, когда мужчина аккуратно отложил скрипку в сторону и сложил руки на коленях. Контраст светлой человеческой ладони с чёрной блестящей массой был пугающим, как будто руку отрезали и бросили в груду непонятной материи. А потом, прикрыв глаза, он совершенно естественным человеческим движением коротко облизал будто пересохшие губы и медленно проговорил:

— Музыка. Красиво.

Не знаю, какого ответа он ждал и ждал ли вообще, но я от шока не то что говорить — думать не могла! Было ощущение, что мне не пару слов сказали, а хорошенько стукнули по голове чем‑то тяжёлым. Даже перед глазами на пару мгновений потемнело и перехватило дыхание.

— Ты умеешь говорить?! — выдавила наконец я, таращась на мужчину и почти надеясь, что мне послышалось.

— Давно, — после короткой паузы проговорил он. — Отвык. Плохо помню. Долго. Неудобно.

Если на мгновение забыть о том, что со мной на моём родном языке заговорила инопланетная тварь, способная проходить сквозь стены, речь его звучала очень странно. Голос хриплый и тихий, откровенно мужской и взрослый, но при этом слова он произносил как едва освоивший речь ребёнок: смягчал и проглатывал согласные, картавил. Если бы он говорил не так медленно, я бы половину слов не поняла.

Но он явно старался говорить правильно, как будто в памяти существовал некий эталон, и собеседник тщательно старался к нему приблизиться.

— Кто вы такие? Что вам от нас надо? Что с остальными? — наконец, опомнившись, затараторила я, жадно вглядываясь в его лицо. Даже подалась вперёд от избытка эмоций.

— Музыка, — повторил он, не открывая глаза. — Играй.

— Да не могу я больше играть! Мне уже надоело, я хочу наружу! — вспылила я. — Зачем вы нас здесь держите?! Что вообще происходит?! Скажи хоть что‑нибудь!

— Играй, — упрямо повторил тюремщик.

— Ну, знаешь ли, — проворчала я раздражённо, силясь взять себя в руки, и недовольно нахмурилась. — Не всякая птичка в клетке петь будет! Тебе сложно ответить что ли?! Где мы?! Скажи, и я сыграю!

Но торговаться он не стал, плавным движением поднялся на ноги и молча двинулся к выходу.

— Постой! — всполошилась я, тоже подскакивая. — Ну, пожалуйста, ответь, что здесь происходит?! Хотя бы, как там моя семья?!

Я в горячке обеими руками крепко ухватила его за локоть, и только потом сообразила, что этому странному типу стоит просто отмахнуться — и мне повезёт, если в результате удастся избежать травм. Но рук не разжала.

— Пожалуйста! Ванька, дядя, тётя; они живы?! — взмолилась я и отчаянно закусила губу, с трудом сдерживая слёзы. На вопросы ему было плевать, а освободиться из моих рук ничего не стоило: чёрная поверхность вдруг стала гладкой и очень скользкой, попросту не за что стало уцепиться, и тюремщик опять шагнул в стену. — Сволочь! — крикнула я в пространство, от избытка чувств изо всех стукнув ни в чём не повинную стену обоими кулаками. Кроме боли ничего не добилась и, жалобно всхлипнув, осела на пол, привалившись к той же самой стене плечом.

В горле застрял ком, мешающий глотать, в голове была полная каша.

— Зечики бы вас побрали, — тихо пробормотала я в пространство, не конкретизируя, кого именно. По мне так пусть всех забирают, мутантов недоделанных.

Вот зачем он ко мне привязался с этой музыкой? Кто его дёрнул за язык и заставил говорить? Когда я была уверена, что нахожусь в плену у представителей совершенно чуждого нечеловеческого разума, определённо, было гораздо проще. Тогда от меня совсем ничего не зависело, я ничего не могла изменить, и оставалось только плыть по течению

Сейчас ничего особенно не изменилось, но на меня навалилось горькое отчаянье. Как будто мне только что дали шанс всё изменить, а я его упустила, и теперь наша судьба стала ещё печальней.

Может, и правда — упустила?! И не стоило сразу набрасываться на этого типа со своими вопросами, а послушаться, сыграть ему что‑нибудь, и выяснить всё осторожно, без истерик, ненавязчиво.

От этой мысли на душе стало ещё поганей. На четвереньках, то ли ленясь, то ли не имея сил подняться, я добралась до «своего» угла, где имела привычку спать. Бросила на скрипку почти ненавидящий взгляд, с трудом поборов порыв просто разбить её о стену. Уж она‑то точно не была ни в чём виновата, и если на то пошло, это меня надо побить головой об стену. Чтобы в следующий раз сначала думала, а потом говорила.

Чуть в стороне от лежащей на полу скрипки, у стены стояла знакомая одноразовая миска. Есть мне не хотелось совершенно; более того, при виде еды к горлу подкатила тошнота. Хотелось, опять же, запустить посудой в стену — или, лучше, в голову этому проклятому меломану, — но я сдержалась. Меломана‑то под рукой не было! А если бы и был… Это ведь глупо и совершенно бессмысленно, и ничего хорошего я таким поступком не добьюсь. Сделала уже всё, что могла. Молодец.

Отвернувшись к стене, я сползла на пол, стараясь сжаться в как можно более плотный клубок и отгородиться от всего мира. Нестерпимо хотелось закрыть сейчас глаза — а проснуться уже на корабле. Пусть Ванька продолжает оттачивать на мне своё остроумие, пусть подтрунивает Василич, пусть ворчит тётя Ада, а дядя Боря молча за всем этим наблюдает и одним своим присутствием вносит в какофонию жизни элемент упорядоченности, завершённости.

Я каким‑то краем сознания понимала, что ничего настолько уж страшного не случилось, и вряд ли тюремщик на меня обидится и, главное, вряд ли решит отомстить. Вряд ли он вообще придал произошедшему хоть какое‑то значение! Но всё равно, забившись в угол, разрыдалась.

Кажется, этот короткий эмоциональный всплеск послужил толчком, разбудил сознание, спрятавшееся от стресса в почти анабиозном отупении. И я плакала, выплёскивая не столько обиду за ответы, которые могла получить, но не получила, сколько забившийся в глубины подсознания страх, беспокойство за родных, полное непонимание происходящего — и снова страх. Перед этими людьми — нелюдями; перед будущим, которого может не быть вовсе, которое может оказаться очень недолгим или таким, что… лучше бы недолгим.

Так и заснула; в слезах, вжавшись в угол и чувствуя себя самым одиноким и несчастным существом в Галактике. Но — странно! — сейчас мне почему‑то было гораздо легче, чем субъективным «утром». Сложно описать это словами, но… как будто стены чуть — чуть раздвинулись и стали меньше давить.

Проснулась я от ощущения чужого взгляда. Или не от него, но именно это ощущение было первым, которое я осознала, очнувшись от глубокого и тёмного как изнанка пространства сна. С трудом приподнявшись, — за время сна в одном положении, несмотря на удобство ложа, затекло всё тело, — я обернулась и увидела своего тюремщика. Он сидел на полу в метре от меня и молча сверлил меня взглядом, а у колена стояла привычная миска с едой.

Ну, по крайней мере, после вчерашней истерики меня не решили уморить голодом.