Валерий Митрохин - Афорист

• Название: Афорист
• Автор: Валерий Митрохин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992

---

У каждого своя причина. Например, Пиза не любит аборигенов за то, что они потребовали закрытия его предприятия.

Под пивным ларьком:

— А я его не праздную…

— Что не празднуешь?

— Да государство это…

— Как так? Это же наша родина!

— Родина — это страна. А государство — это власть. У нас она смешная.

— И что в ней смешного?

— Например, праздники. Что мы празднуем? День военно–морского флота, которого у нас нет. День военно–воздушных сил, которых у нас нет. День Конституции, которая никого не защищает…

Психома

«Ножичек» — игра моего детства. Чертился на земле круг. Разделялся на четыре или две, или три части — по числу игроков. Больше четырёх участников, как правило, не допускалось. Они по очереди подбрасывали свои ножички — была целая система приёмов: и с плеча, и даже с подбородка… Нож тыкался в землю, и через эту точку проводилась черта — отрезался кусок у соседа.

Ума палата. Палата для ума — это сердце. Автор.

Хорошо то, что хорошо кончается. Хорошо то, что кончается. Пиза.

Хорошо то, что уже кончилось. И чем больше времени проходит после конца или окончания, или кончины, тем всё лучше оно становится. Автор.

У слова должны быть и смысл, и сила, и власть. Автор.

Чин — Автор:

— Я придумал вид спорта.

— Что на этот раз?

— Бег со змеями.

— С воздушными. А что, оригинально! Постой, не рассказывай. Я сам продолжу. Змей не должен упасть, пока бежишь. Так? А бежать начинаешь лишь после того, как твой змей набрал высоту. Так?

— Нет!

— Каждый участник сам решает, когда ему бежать. Главное, чтобы змей не упал?

— Нет.

— Ладно. Рассказывай как.

— На беговой дорожке — змеи. Тот, кого не ужалят, — победитель.

— Ядовитые?!

— В том–то и всё дело. Дорожка закрыта со всех сторон, чтоб кобры или гремучки не расползались.

— Ну, знаешь ли!

— Таким будет спорт будущего. Надо запатентовать изобретение. Кстати, у тебя тоже неплохой вариант получился. Детский. Советую зарегистрировать авторство!

Пур — Шпагатов:

Движение, движение… И только движение! Даже движение пальцев на резиновом эспандере — спасение. Даже работа челюстей на жевательной резинке. Жуйте! Жуйте! Жуйте!

Ретроспекция

Ва — Вовсу:

— Я хочу предупредить, что живу в весьма бандитском районе. Вечерами туда лучше не ходить.

Валя — это воля.

Се — страна непуганых демократов. Пур — Шпагатов.

О Колировке:

— Это не женщина, а самозаводящаяся кукла.

Притча:

Мальчик и девочка на черепахе. Они оседлали её. Им хочется, чтобы она поскорее двигалась. Но черепаха — большая, тяжёлая — еле шевелится. Её понукают, бьют, но она под панцирем, ей не больно.

Юноша и девушка. Те самые дети — они успели вырасти — торопят черепаху. Толкают её, нервничают.

В этих бесплодных хлопотах они не заметили, как повзрослели. А потом постепенно и состарились.

Они гонят её — свою жизнь, судьбу… Называй как знаешь, как тебе удобно или привычно. Она по–прежнему не спешит. Она знает, что быстрее невозможно. Цель ей известна, цель уже просматривается. И она не спешит к ней, ибо не хочет, чтобы всё кончилось. Даже это медленное и такое прекрасное движение.

Муст — Чину и Вовсу:

Чем легче всего запугать обывателя, то есть население? Поясняю. Чем непонятнее трупы, тем страшнее. Беспричинные (на взгляд непосвящённого) смерти — вот что наводит ужас.

Вовс — Мусту:

— Тебе не кажется, что ты рискуешь?

— Чем это я рискую?

— Головой.

Семивёрстов — Тама:

— Как поживает твоя малышка?

— Очень скучает.

— Ну, теперь — порядок. Будут играть с моим малышом.

Жить невозможно, но как бы ни было существование бессмысленно, жить надо столько, сколько назначено. Вовс.

Пролетела комета, и не стало великого государства. Пиза.

Колокола и колокольни — земные муляжи межзвёздных кораблей. Чин.

Ничем не озабочен, кроме личного,

он — обладатель баритона зычного —

не стал ни командиром, ни певцом,

а выглядит при этом молодцом.

Пур — Шпагатов.

Мур смотрел на толпу гостей и рассеянно размышлял: зачем так много приглашено. Не находя тому объяснения, одновременно думал: пожалуй, невозможно ничего изменить; остановить происходящее нельзя — слишком уж много людей сошлось и съехалось на свадьбу.

Такой он человек. Прежде всего, думает о других, а потом уже о себе. Так и женился.

Прохожие:

— Как жизнь?

— Не занят больше обычного.

Потекло как из размороженного холодильника. Сразу же после новостей. Есть на первом канале рекламный момент. Начинается он шумом ручья, а кончается рёвом водопада. На этом этапе вода шла как из лейки. Подставляй цветочники — поливай герань. А почему бы нет?! Телевизор и холодильник от одной розетки работают.

Зачем несешь цветы вниз головой? Они ведь не дохлая курица! Тама.

Из разговоров:

— У моей девочки жар. Она перенервничала. А как твой парнишка?

— Полон творческих замыслов.

Светлый, порой невыносимо сверкающий туннель прицела наполнялся картинами былого. Семивёрстов узнавал события прошлого, часто радостного. Но почему с грустью, а то и с тоской?

Задавался этим вопросом. А когда слёзы заливали ему глаза, шмыгал носом, жмурился, ненадолго выключая зрение.

Разговор с Тамой:

— Соскучился по деревне. Хочу домой, а меня не пускают, не принимают.

— С чего ты взял?

— Просто в ушах у меня все время шумит море и чайки. А вот когда истерика, хоть в петлю.

— Истерика? У тебя?

— У чаек. Они когда кричат, такое впечатление, что это бабья коллективная истерика.

— Птицы эти, Чемпион, просто хохочут.

— Они–то хохочут, а я плачу. Если бы живы были мои родители, они бы позвали меня. Но их нет, а чужие меня не пускают

— Какой же ты трогательный, когда пьяный! Хочешь, я тебе что–то скажу?

— Скажи.

— Там тебе все всегда рады. Особенно сосед — Теря.

— Я знаю, Терентий меня любит. Он мне хочет передать кое–какие свои рыбацкие секреты. Давай поедем без приглашения. Иной раз так пахнёт рыбьим духом, как будто ветром с моря подуло.

— Ностальгия.

— Конец света, Страшный Суд. Апокалипсис! Слушай, есть один человек, наш земляк, с которым тебе надо познакомиться.

— Кто это?

— Автор.

— А, этот. Да я его знаю.

— Вы лично знакомы?

— Я его знаю, а он меня нет. Хотя полагает, что знает. Он вообще думает, что знает всех нас и о нас. Я не люблю таких.

— Ну, чего ты!? Он парень хороший.

— Не люблю, которые лезут, во всё свой нос норовят сунуть.

Пахло дынями и морем. В горячем августе тягуче свиристели цикады, посвистывали суслики, и так и подмывало что–нибудь содеять этакое, пряное. В духе возбуждающего зноя, ввиду этих ясных вод и налитых светом голубых бездн.

Семивёрстов тащился по вымытому ночным ливнем просёлку. Он тащился от этого вымытого с золотистой, словно хлебная, горбушкой просёлка. От цикад и сусликов. От моря и неба, слившихся в одну вогнутую линзу бирюзы.

Ему было так, что он радовался одиночеству и даже тому, что рядом с ним нет сейчас даже тех, кого он любил более всего на свете, — жены и дочки.

«Под бирюзовым парусом Вселенной».

Бормоча эти слова, Семивёрстов шёл туда, где его никто не ждал, но все знали и помнили о нём.

Белоснежный Семивёрстов шел под парусом. Он впрямь походил на корабль. Белые штиблеты, белые брюки, белая майка, белые волосы ёжиком…

Не правда ли, странное согласование?

Впереди в самом тупике уже виднелся домишко под шифером. Там когда–то родился Семивёрстов. Туда его приводит хотя бы раз в год старый просёлок. Туда его тянет некая сила. Особенно сильно — летом. Туда он наведывается чаще всего один. Живёт под отчей крышей дней несколько. Такой у него отпуск. Такой у него отдых. Чуть больше недели, а хватает, чтобы восстановиться и потом целый год себя не жалеть. Работа у него тяжёлая. Он учит детей стрелять.

Автомобиль шёл так быстро, что, пока он объяснялся в любви, минуло двенадцать километров. Это он заметил машинально, потому что в исступлении признания всё время смотрел на спидометр.

Вовс не рослее многих. Но всегда на танцах его рыжеватая шевелюра возвышалась над головами иных. А всё потому, что этому симпатичному аборигену любой ценой хотелось быть выше других. Он скачет бедняга. Скачет, но не летает.

…Твой острый сверкающий след. Гений.

Эти всхлипы и вздохи, и позы.