Валерий Митрохин - Афорист

• Название: Афорист
• Автор: Валерий Митрохин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992

---

Свеча имеет ореол, разумеется, когда горит.

И чтобы увидеть его, нужно отдалиться от пламени на некоторое, но не слишком большое, расстояние. Особенно хорошо это видно ночью, или туманным днём.

Муст — Вовс:

— Меня раздражают инородцы. Они вопиюще не такие, как мы. Я понимаю: это плохо, что я так нетерпим. Но что делать. Я у себя дома. Я хочу, чтоб у меня дома было всё так, как мне приятно.

— Ну, чем же они не такие, брат?

— Хотя бы тем, что вопят койотами. Для них подобные возгласы стали естественным отправлением восторга. Это потому, что они растеряли всё своё и теперь заимствуют что попало, что им кажется модным. Противно!

— Но, Муст, это же мелочь!

— А меня она ввергает в ярость. Что это они себе вообразили! Тут не Койотия им. Тут наша с тобой Аборигения.

— Ну, а как же иначе им кричать, если весь мир давно уже вопит койотом. Что ж, по–твоему, им кричать ослиными голосами?!

— Они достойны только презрения, поскольку растеряли все свои национальные признаки.

— Ты поражаешь меня, брат.

— У меня сердце поэта, Вовс! Оно болит у меня по всякому поводу. Скажу тебе, Вовс, раз и навсегда: для меня они одинаковы — и куцапы, и холопцы. И те, и другие занимают нашу территорию.

— Но ведь холопцы за нас. Они против куцапов.

— Нам они не нужны. Без помощников обойдёмся.

Из разговоров:

— Великое счастье испытать волю Божью.

— Ты хочешь забрать большую часть своих лет досрочно? Или оставишь их без призора?

— Мал, мёл, мел, мил, мол, мул, мыл, мял, мал.

Ретроспектива

Много лет назад Семивёрстов — Пиза:

— А ты всё такой же языкатый, Пиза!

— Значит, мы с тобой не стареем, Семивёрстов, коль не изменились.

— Может быть, — усомнился Чемпион.

— Слушай, я давно ищу с тобой встречи. Хочу сделать заманчивое предложение.

— Какое же?

— Предлагаю тебе жениться на моей сестрёнке. Баба она ничего. Особенно — характером. И, по–моему, в твоём вкусе.

— Но… я…

— Не думай! Она всё ещё девица — не терял тона Пиза, — но очень шустрая. Поэтому я тороплюсь. Давай, спеши наперехват.

— Шустрая! Как раз таких не…

— Перестань, — снова перебил Пиза, — в моём роду все женщины отличаются верностью до гроба.

— Но я её никогда не видал!

— Не ври! Сколько раз ко мне приходил, столько же раз и видел её.

— Когда же это было!

— Десять лет назад.

— Ого!

— Ну что «ого»! Неужели у тебя такая слабая память?

— Твоей сестры не помню. — Семивёрстов вдруг представил себе старую деву с чёрными усами.

— Естественно, ты мог не обращать внимания на неё. Ведь малышке тогда было шесть с небольшим лет.

— Вот именно, что с небольшим.

— Не в размерах суть. Ты же знаешь, — частил Пиза, — ну а что дальше скажешь?

— Как хоть зовут её?

— О, у неё оригинальное имя — Тама.

— У вас тут у всех, что ни имечко, то…

— Мы любим звучные имена, ты прав!

О, как чудесна была бы жизнь, если бы мы довольствовались одними реальными бедствиями, не преклоняя слуха к призракам и химерам нашего ума…

Не питайте помыслы неспокойные. Лука, 12, 29.

Необходимые друг другу люди обязательно встречаются. Другое дело, ко времени это случается или нет. Нередко встреча опаздывает. Но бывает и преждевременной.

Залив был полон парусов, словно майский луг цветами. Тама — не женщина, а жасмин.

Тама лежала на камне. И волна, перекатывающаяся через него, перекатывалась и через неё. Вода завихрялась у неё под мышками и в промежности. И эта нежная турбулентность — эти каскады и каскадики создавали зрелище поистине гармоническое. Всё было в нём: и картавый говорок апрельского ручья, и летнее золото волос, и осенняя смуглота сосцов и белоснежный огонь смеха… О, женщина!

Потом она сидела босая, поджав пальцы ног. Все женщины так делают, когда босые.

— Кажется, обо мне ты знаешь больше, чем я сам.

— Просто, мои знания — это мои чувства. Опыт женщины — её чувства. Тем он богаче, чем разнообразнее.

Судьба назвала их. Они были приговорены ею к тому, что меж ними случилось.

Так начиналась эта любовь. То была последняя любовь.

Тама — Пизе:

— Это земля ягод и цветов, моря и солнца и самого вкусного на свете хлеба. Ещё: самых красивых женщин, но не разврата. Ты и такие, как ты, пытаетесь её своим позорным бизнесом сделать такой.

Щемящее чувство утраты порой нахлынет. Накатит, обдаст… Семивёрстов.

Ной, геНий, гНэй, акмоНай, солёНый, нагоНяй, иНей.

— Где она сейчас?

— Вне пределов досягаемости.

Трёп на улице:

— Лучше жить в глухой провинции у моря.

— Согласен. Но не постоянно.

Анчоус — ослепительно белая деревня. Это от песка, камней и солнца она такая. Кое–кому кажется, что и от соли, но это не так. Соль не везде, как песок, солнце, камни. Она только в одном месте. В бурте возле рыбацкого сарая.

В Анчоусе

Они подходили к дому. У зеленой калиточки как раз остановился велосипедист и давай звонить.

— Почтальон — пояснил Пиза. — И чего трезвонить, там же есть ящик.

На крыльцо вышла высокая девушка в длинном рыбацком фартуке.

— А вот и сестрёнка. Судя по аромату — рыбу жарит.

Почтальон протянул ей пакет. Она расписалась в книжечке.

— Заказное письмо получила, — комментировал Пиза.

Они уже подходили к штакетнику, увитому хмелем и плющом. Не обратив никакого внимания на брата и его спутника, блондинка, повернувшись, заспешила в дом. А почтальон, глядя ей вослед, вдруг схватился за грудь и покачнулся. Семивёрстов бросился к нему, подхватил, поддержал.

— Что с тобой, земляк?!

Немолодой уже мужик широко открытыми, невидящими глазами смотрел на него, хватая воздух перекошенным ртом.

— Вот зараза! — услыхал Семивёрстов восхищённо–возмущённый голос друга. Обернулся к нему и скользнул вслед за его взглядом. По дорожке к дому, сверкая ягодицами, уходила Тама.

Продышавшийся почтальон, потрясённо крякнув, неловко пошёл, ведя велосипед: прочь, прочь, прочь. А над притихшим заливом истерически хохотала чайка.

— Маху дала — обронил Пиза, открывая калиточку. — Междумах допустила.

Ам, ем, ём, им, ям, ом, юм, эм, ум.

Искусственный спутник жизни, — так обозначил себя Пиза накануне развода со второй женой.

Чемпионом стать нельзя. Чемпионами рождаются. Их, чемпионов, сразу видно. И те из тренеров — настоящие тренеры, кто способен разглядеть чемпиона среди иных ещё задолго до его побед. Автор.

В светлом туннеле оптики копошились волны залива.

Чемпион знал наверняка: рано или позже Чин появится в сверкающей перспективе этой оптики, чтобы остаться в ней навсегда.

Из прочих разговоров:

— Извини. У нас такой замусоренный город. Плохо убирается. Потому что дворникам мало платят.

— Они построили дома на склоне живописной горы. А потом выяснилось, что под боком деревни, в урочище — кладбище радиоактивных отходов.

— Ым, сделай мне чашечку взвару, как всегда.

Сутенёр — философ, познавший суть вещей и эксплуатирующий суть вещей в корыстных целях. Пиза.

Соловьи в раю зимуют. Автор.

Если зайца долго бить по голове, научится спички зажигать. Чехов.

Степь сжимается в гармошку. Начинается предгорье. Потихоньку, понемножку поднимаемся наверх. И закладывает уши, и першит легонько в горле от высокой хвои горной, голубой, как белкин мех.

— Дядя Соя, но ведь вы умер!

— Не думай за это. Просто я перешёл на нелегальное положение.

— Но ведь закопали тебя!

— То был другой вместо меня.

— О! Господи!

— О нём ни слова. У нас не принято. Иначе и тебя закопают.

— Все дороги ведут в ад?

— Именно… Но ты слушай дальше: обо мне позаботились. Есть у нас человековод Жилда. Все телопроизводители под его началом. Он для нас и бригадир и учётчик!

— Дядя! Откуда вы взялся?

— Из Окаянии, то бишь Окоёмии. Автомолётом.

— Но как так можно. Чтоб?..

— Меня взял один э… Тофелем звать.

— Не то, не то вы говоришь. Разве оттуда можно… и что это такое автомолёт?

— Ну, такая вещь. С виду на рояль смахивает. Очень вместительный транспорт. Правда, много топлива жрёт…

— А на каком топливе он работает?

— На рапсовом масле.

— Что–ооо?

— В Окоёмии, то бишь в Окаянии тысячи полей засеяны рапсом, сотни маслодавилень. Очень экологичное горючее. После него эфир чистый.

Мажар затряс головой. Принялся ощупываться. И особенно тщательно обследовал поверхность всклокоченной своей головы.