Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

• Название: Жизнь-река
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» - остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники – все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии – Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г.Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

Наломал Никита дров через колено. Ох, наломал…

В прошлый раз, помнится, я рассказывал, как мать везла меня в Вассино, в школу. В восьмой класс. Коротая время, что–то рассказывала, но мне запомнилось лишь, как она с надеждой в голосе сказала:

— Скоро при коммунизме жить будем.

— Это как?

— Всего много будет. Все будут жить хорошо. Всё бесплатно будет. Наедимся и яблок, и конфет щиколадных, и морожинного.

— А что это такое — морожинное?

— Ну, это такая сметана сладкая, замороженная на палочке.

— Здорово! А долго ждать?

— Хрущёв заявил: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Не долго, стало быть, осталось. А потом бери, что хочешь. Каждому по потребности… Говорят, так и пообещал…

— Я возьму себе новый велик, фонарик китайский и фотоаппарат «ФЭД». И ещё радиоприёмник карманный, на батарейке.

— Но-о, Волга! Поедем побыстрее. Чёрт-и с ним, с техникумом этим. В Вассино десять классов закончишь, в сельхозинститут пойдешь. Агрономом станешь. Как Мелентик … В пролётке ездишь будешь…

— Я в мореходку хочу…

— На кой чёрт тебе эта мореходка? Она где?

— Во Владивостоке.

— У-у… Ничего дурней не придумал? А ехать туды на какие шиши? Нет, уж, давай тут, к нам ближе. Но-о, Волга!

— Не хочу в агрономы. Кукурузу сеять?!

— А хошь бы и кукурузу. Об этом сейчас по радио каждый день трандычат. Программу коммунизма выполнять — такую задачу Хрущёв поставил. Поскорее бы начали выполнять. Житуха будет у людей — помирать не надо!

Эх, мать! Не знала ты, как не знали и миллионы таких же обманутых хрущёвской пропагандой людей. Не коммунизма то была программа, а «лапшизма». С высоких трибун им «вешали лапшу на уши», а они верили.

В 1956‑м ХХ-й партсъезд состоялся. С него–то хрущёвская «оттепель» и началась.

Первым делом дорвавшийся до власти Никита вылил ушат помоев на «отца всех времён и народов» Сталина — Джугашвили. Разделал Иосифа Виссарионовича под «орех». Развенчал все заслуги диктатора. Культ личности ему пришил. Во всех смертных грехах обвинил. Мстил за сына, военного лётчика, старшего лейтенанта Леонида Хрущёва, застрелившего в пьяном кураже друга–офицера. Леонид пропал без вести в воздушном бою над вражеской территорией, и даже подозревался в сдаче в плен немцам. Полетели вырванные из учебников листы с портретами ещё недавно всесильного грузина. В печках вместо дров запылали многотомные сочинения Иосифа Виссарионовича. Загремели с пьедесталов бюсты вождя. На свалку истории Никита Хрущёв отправил товарища Сталина и в прямом смысле этого слова — выдворил его набальзамированное тело из мавзолея.

Понеслись по городам и весям хрущёвские указы и указания, приказы и приказания. Укрупнять колхозы и совхозы. Стирать грань между городом и селом. Запретить содержание скота в личном подворье больше одной головы. И повсеместно сеять кукурузу! Где родит или не родит, а только сеять её везде и баста! За то и прозвали Никиту Хрущёва — «кукурузником».

Отправлял он Юрия Гагарина в космос и встречал на ковровой дорожке после полёта. На международной трибуне башмаком потрясал, угрожая империалистам. На межконтинентальные наши ракеты с ядерными боеголовками намекал:

— Если на нас капнете — мы вас обольём!

Целину поднимал, залежные земли распахивал. Элеваторами урожай не обеспечил, большую часть зерна сгноил. Гидроэлектростанции возводил на сибирских реках, заилил берега водохранилищ. Панельные дома — «хрущёвки» с комнатушками–клетушками строил. «Оттепелью» «обогрел». Позволил на Сталина грязь лить, всем моськам на дохлого льва лаять. В литературе, в искусстве, в спорте «знатоком» себя показал:

— Эта книга — чепуха! То не картина — мазня! Что это за спорт — шахматы? Давайте ещё в домино будем соревнования устраивать.

«Смычку» города с деревней проводил. Разбежались из многих сёл люди, не захотели «смыкаться». Из Вооружённых сил миллион двести тысяч офицеров сократил. В 1963‑м году великую злачную державу — СССР без хлеба умудрился оставить. «Стратега» из себя воображал:

— Зачем нам авианосцы? Пусть их дураки–американцы строят!

В сельском хозяйстве Никита вообще «дока»: запросто мог сказать учёным, кто из них умный, а кто балда.

— Академик Лысенко? Умный! Мальцев — деревенщина!

И так обо всём, обо всех: категорично, безаппеляционно, самоуверенно и самонадеянно.

Много ещё чего начудил Хрущёв, но в памяти народа запомнился как Никита — «кукурузник».

Анекдоты бессчётно про него рассказывали. Такой, например:

Попал Хрущёв на тот свет. Идёт с чертом. Навстречу Карл Маркс. На груди автора «Капитала» значок «ТК».

Спрашивает Хрущёв у черта:

— Что это у него такое — ТК?

— Теоретик коммунизма, — отвечает чёрт.

Идут дальше. Видят Ленина. У него значок «ТК».

— А у этого что?

— Творец коммунизма.

Дальше идут. Сталина повстречали. «ТК» и у него.

— А у этого что?

— Тиран коммунизма, — объяснил чёрт и Хрущёву прилепил «ТК».

— А я кто?

— Тварь кукурузная! — засмеялся чёрт. Сгреб Никитку в охапку и в котел с кипящей смолой бросил.

Или такой анекдот.

Специалист–экстрасенс с завязанными глазами пытается определить наличие ума у Хрущёва, ощупывает его, говорит удивлённо–озадаченно:

— Не пойму… Если это голова, то где здесь ум? А если это задница, то где здесь всё остальное?

Маленький, толстый мужичишка без признаков волос на голове, с бородавкой на лице, розовощёкий, жирненький, похожий на поросёнка, напрочь убил в людях веру в лучшую жизнь. Демагогией, бескультурьем, бросанием высокопарных, но пустых слов на ветер, невыполнением данных обещаний клоун политической арены лишил народ последней надежды выбраться из нужды. Вся хрущёвская «программа построения коммунизма через двадцать лет», — блеф, болтовня, враньё, трепатня, пустозвонство, брехня, ложь. Этот набор синонимов можно заменить всего одним словом — одурачивание.

Вот и получается: трепло он кукурузное и ничего больше.

Так было…

Мать натянула вожжи, и Волга остановилась у серого, приземистого дома столетней давности.

— Вот здесь, сынок, будешь жить, — подвязывая повод к забору, сказала мать.

Я осмотрелся. Вассино — старинное село. Дома покосились. Резьба на их карнизах и наличниках потрескалась, обломалась. У прогнивших, готовых упасть заборов, крапива, полынь, роются свиньи. Грязная, в глубоких колеях проезжая часть улицы. Мрачно. Уныло. Скучно.

Мать договорилась с хозяевами о цене за мое проживание и поспешила уехать.

Хозяин — высокий старик, участник первой мировой войны. На стене его фотография: бравый солдат в папахе и с шашкой облокотился на круглый столик. На дверном косяке в хозяйском доме висит обшарпанный фонарик — военный трофей с австрийского фронта. Дед сидел на лавке с самокруткой и весь день дымил самосадом. Кашлял, плевал на пол и растирал плевок ногой.

Хозяйка — тощая, шустрая бабка в замызганном сатиновом платье непонятного цвета. На голове небрежно намотанная шаль. На босых, грязных ногах дырявые калоши. Бабка шныряла по дому, громко сморкаясь в передник, измазанный сажей, отчего и лицо, и руки её тоже были в саже. Выходила за дверь с помойными вёдрами и выплескивала нечистоты прямо с крыльца.

Хозяйская внучка Люба — нескладная дылда–десятиклассница. В коричневом форменном платье с черным сарафаном, с белыми манжетами на рукавах и белым вышитым воротничком. Неразговорчивая, необщительная. Молча погромыхивала тяжёлым утюгом, наполненным раскаленными углями, гладила атласную ленту и вплетала её в косу. На верёвочке, натянутой под потолком, висели синие трусы Любы с плохо отстиранными на них бурыми пятнами.

Хозяева со мной говорили мало. Так, несколько незначительных слов, нехотя брошенных через плечо:

— Ну, чё, квартирант, как дела?

— Нормально.

— Ну–ну…

Вот и весь разговор.

Люба на меня вообще внимания не обращала. Как будто стул, на котором я делал уроки с ней за одним столом, был пустым. Когда хозяева ужинали, пили чай с конфетами и печеньем, меня к столу не приглашали. Ел я или нет — это их не интересовало. В комнатушке Любы, где мне дозволялось делать уроки, я потихоньку развязывал сумку, доставал всегда одно и то же: зачерствелую буханку испечённого матерью в русской печи хлеба, шмат сала и банку с домашним коровьим маслом. Всухомятку набивал живот классической «гарной» пищей. Но мечта любого хохла — сало опротивело мне настолько, что и теперь оно не очень мне к душе. Сало скоро осклизло, а масло прогоркло. И то, и другое я выбросил. Грыз хлеб. Тем и жил.

Неприветливые хозяева для ночлега определили мне полати — настил из досок под потолком в прихожей. Спать там было жарко, душно и пыльно. В щелях шуршали тараканы. Я раздевался догола и просыпался от бегающих по мне гадких, отвратительных насекомых.