Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

• Название: Жизнь-река
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» - остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники – все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии – Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г.Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

По осени, звякнув гусеницами, возле нашего дома остановился «ДТ‑54». Уже знакомый нам весёлый тракторист по прозванию Федя–танкист прибыл для вспашки противопожарных полос. Пока отец пил с ним самогонку, обсуждая предстоящую пахоту, трактор ровно тарахтел на малых оборотах.

— Давай покатаемся, — предложил Генка Колегов.

Мы забрались в кабину трактора. Трогали рычаги, нажимали педали. Самим бы проехать… Хоть самую малость.

Я уселся на замасленное сиденье, отжал ногой педаль муфты сцепления и включил передачу. Первую, как был уверен. Плавно отпустил педаль, и трактор поехал… назад.

— Тормози! На избу наедешь! — крикнул Генка Колегов и выпрыгнул из кабины.

Я посмотрел в заднее окно. До избёнки Андрея Веде два–три шага. Выжал сцепление, поставил рычаг на «нейтралку», осторожно отпустил педаль сцепления. Трактор пополз назад, сократив расстояние до избы ещё на шаг. Я несколько раз выжимал сцепление, пытался переключить на первую или вторую скорости, отпускал педаль сцепления, но трактор упрямо дёргался назад. Я упёрся ногой в эту чёртову педаль. Трактор рокотал на месте. Что делать? Держать педаль долго не смогу. Чуть ослабевает нажатие на неё — трактор ползёт назад. Я перевёл акселератор газа до отказа в верхнее положение. Обороты убавились, но мотор не глох, дрожал ровным гулом. Как заглушить его? Ещё пробую переключиться, ставлю рычаг в нейтральное положение — бесполезно. С каждой попыткой трактор всё ближе к дому Веде. Вот уже гусеницы глухо стукнули о стену, сдирая с неё саманную штукатурку.

Немцы в избе переполошились. Выглядывают испуганно в окна, выбегают на улицу. Бегают у трактора, что–то кричат по–немецки. Андрей на меня смотрит, пальцем у виска крутит, по лбу себя стучит, на избу свою показывает. Его выразительные жесты мне понятны: ты дурак совсем? Не видишь, куда прёшь? Ты сейчас дом своротишь!

Не кричи, Андрей Фёдорович! Я и сам знаю, что трактор в дом упёрся. Да только что я могу поделать с этой проклятой педалью? Толкаю рычаг туда–сюда, ставлю его на «нейтралку», отпускаю сцепление — лезет трактор на дом, хоть тресни!

Со страху мокрый я стал. Чувствую — нет больше сил давить ногой на педаль, удерживая трактор на выключенном сцеплении. Своротил бы я наверняка шаткую хибару, да хозяин её сообразил за трактористом сбегать. Тот пришёл, шатаясь, влез в кабину, скрежетнул рычагами и отъехал от избёнки. Потом сгрёб меня за ворот телогрейки и вышвырнул из кабины. Заглушил двигатель и отправился допивать с моим отцом трёхлитровую банку с самогоном.

Однажды Генка Колегов едва не сделал меня инвалидом. Мог и вообще угробить. Пошли мы с ним в лес за нашей лошадью Волгой. Буланой уже к тому времени не было. Отец променял её на гнедую будёновку — стройную, молодую кобылицу. Звон её колокольчика раздавался за кустами на опушке леса.

— Подожду тебя здесь, — сказал Генка, забираясь на стожок сена. Улёгся на нём с большой спелой головкой подсолнуха.

Я поймал Волгу, зауздал, уселся на её гладкую спину и стегнул поводком по крутым лоснящимся бокам. Я хотел показать Генке, какой я лихой наездник, всадник–будённовец. Во весь опор помчался галопом к стожку. Генка, вдруг, возьми и выскочи из–за него! Шапкой замахал, запрыгал впереди неожиданно. Волга, испугавшись, метнулась в сторону и резко затормозила, проехав передними копытами по грязи. От её резкого броска вправо я удержался, но от столь внезапной остановки съехал на шею Волги. Мгновение покачался на ушах лошади и кувырком через голову полетел на землю. Упал спиной возле острого пенька, оставшегося после срубленной берёзки. Упади я на пол метра правее — не марал бы я сейчас бумагу, не гнал бы строку за строкой.

Впрочем, я уже говорил о счастливой звезде, под которой родился, о святом Ангеле–хранителе. Попутно расскажу, что в ту осень отцу понадобился железный лом, лежащий на крыше сарая. Я взобрался на неё. Поленившись спуститься по лестнице, бросил лом вниз и прыгнул сам. Длинный лом воткнулся торчком. Я успел подумать, что лечу на него. Рассказывать долго. Всё произошло в один миг. Бросок, прыжок. И я стою на земле в полном смысле нанизанный на лом. Железный стержень прошёл за спиной под фуфайкой. Острый четырёхгранник выглядывал из–за воротника такой обыденный и совсем как будто не страшный. А ведь, жизнь и смерть разделяла всего одна сатиновая рубаха на теле.

Кто ты, мой добрый и надёжный Ангел–хранитель? Мой верный друг, заступник и помощник? Может быть, ты дух моего деда Зиновея или бабушки Марии, так и не дождавшихся внука при жизни? Или других предков?

Кто бы ты ни был, я верю в тебя, знаю, что ты всегда где–то рядом. Стараюсь не злоупотреблять твоей помощью, но сознание твоего незримого присутствия поддерживает меня в трудной ситуации, придаёт сил и стойкости. В бесшабашные школьные годы мои шалопайские поступки могли привести к трагедии. Ты оберегал меня от бед и несчастий. Низко кланяюсь, падаю ниц перед тобой за всё, что ты сделал и делаешь для меня.

Можно еще долго перечислять наши «подвиги», самыми безобидными из которых будут изготовление самопалов, бросание в воду бутылок с карбидом, с негашеной известью. В этом нет надобности: ясно и так, отчего родители не хотели, чтобы два Генки продолжали дружить. Если бы они видели, что их сыновья вытворяли, учась в Вассино, они бы враз поседели.

А было так…

Начитавшись «Рыжика», я и Генка Колегов загорелись желанием сгонять в Ташкент — город мальчишеской мечты, где море яблок, полно всякой вкусной еды, где всегда лето и не нужно никакой одежды, кроме трусов и майки. На чём сгонять? Конечно, на крышах вагонов! Рыжий беспризорник так ехал, а мы чем хуже?!

В один осенний, не совсем прекрасный день, в слякотный и холодный, вместо того, чтобы идти в школу, мы забрались на кучу зерна в кузове грузовика. Продрогшие, голодные, без копейки денег, доехали на этой машине до станции Тогучин. Отсюда нам предстоял далёкий путь в сказочный Ташкент. Дрожа от озноба, влезли в полувагон с углем, зарылись в нём, ожидая отправления. Но вот с головы состава понеслись удары автосцепок, вагон дёрнулся, со скрипом провернулись на рельсах колёса, и, убыстряя бег, поезд помчал нас всё дальше и дальше. Перепачканные углем, набившимся в карманы ватников, в кирзачи, чумазые как черти, мы лежали в угольной пыли, стучали зубами и высчитывали день прибытия в диковинную страну Узбекистан. Вот уж наедимся вволю фруктов всяких! Ешь их там — не хочу! Яблок–то мы никогда не пробовали, а в Ташкенте их — пруд пруди! Поскорее бы доехать…

На станции Восточная состав просипел воздухом тормозной магистрали, остановился. Мы выбрались на платформу. Ужасный вид наш переполошил прохожих: не то рудокопы из шахты, не то черти повылазили из преисподней!

Рядом с насыпью блестела гора застывшего битума. В деревне у нас мужики такой смолой дратву натирали, варом её называли. Ребятня откалывала кусочек вара и жевала. Это сейчас в любом киоске всяких жвачек фруктовых, мятных — на любой вкус хоть завались! А мы про такие слыхом не слыхивали. Был и у моего отца кусочек вара, изрезанный дратвой, изгрызенный моими зубами. Перед тем как подшивать валенки, отец доставал из ящичка огрызок вара, рассматривал его со всех сторон и ругался:

— Опять вар жевал! Чем буду дратву смолить? Не смей брать!

И вдруг такое богатство! Целая гора гладкой битумной лавы, растекшейся внизу огромными блинами. Мы с жадностью натолкали в карманы большие куски вара. Надолго теперь хватит жевать!

Паровоз засвистел, вагоны двинулись с места, и мы опрометью кинулись на свои «плацкартные» места на куче угля. Клацая зубами, жевали вар. Не догадались прихватить в дорогу по куску хлеба и шматку сала, и горько сожалели об этом.

Поздним вечером мы добрались до Новосибирска—Главного. Промозглая октябрьская слякоть загнала нас в вокзал. Лежать бы возле батарей парового отопления, отогреваться и спать рядом с другими оборванцами — так нет, шастать по вокзалу давай!

Пассажиры, толпами валящие навстречу, снующие беспрерывно вверх, вниз по мраморным ступеням вокзала, испуганно шарахались от нас, как от чумы, боясь испачкать свои одежды. Вар в моих карманах во время лежания у горячей батареи размягчился, а потом застыл тяжёлыми лепёшками. Таскать такие бронированные карманы надоело. Вынуть из них прилипшую смолу я не мог и оторвал карманы вместе с подкладом. На месте их теперь торчали клочья ваты. С лицами и руками, блестевшими антрацитом, словно у негров, мы толкались у витрин с бутербродами, с конфетами и булками в надежде, что кто–нибудь оставит на столике недоеденный пирожок, недопитую бутылку с кефиром. Но посетители закусочных добросовестно уплетали всё сами, бросая брезгливые взгляды на грязных оборвышей.

— Ваши документы, граждане!

Перед нами стоял усатый старшина в белом кителе с портупеей, с пистолетом на боку, в лихо заломленной милицейской фуражке с белым чехлом. Он привычно козырнул и повторил строго: