Иван Дроздов - Подземный меридиан

• Название: Подземный меридиан
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: «Московский рабочий»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1972

Роман «Подземный меридиан» уже публиковался ранее под названием «Покоренный «Атаман». Для настоящего издания автор значительно переработал его, дополнил новым материалом и дал своему произведению новое название. Роман И. Дроздова является результатом кропотливого изучения жизни горняков на Урале и в Донбассе, где автор часто бывал, работая корреспондентом газеты «Известия». В нем рассказывается о героическом труде шахтеров, о той напряженной борьбе за технический прогресс в горных работах, которая развернулась в наши дни, проводится мысль об извечной мечте добытчиков хлеба индустрии — о безлюдной выемке угля. Герои произведения действуют не только в шахтах, научно-исследовательских институтах — они активно участвуют во многих общественных процессах, которыми отмечено наше время. В романе большое место отведено и духовной жизни рабочих, ученых, деятелей культуры.

М. «Московский рабочий». 1972 г.

---

— Не тот Баринов, Мария Павловна. Святослав Баринов, младший из династии. Не то чтобы строптив он или на язык скор — нет, наоборот, в дискуссии вступает неохотно, а вот недолюбливает его бригадир. За что? Ума не приложу. Думается мне, в рюмку Баринов не заглядывает, а бригадир тяготение к вину имеет. И любит, когда горняки его угощают. Так, может, потому сегодня и покривил душой бригадир, представил к награде другого, а мы все, дурьи головы, на поводу у него пошли. Вот и свершили несправедливость. — Помолчав, Селезнев добавил: — Бариновы все таковы, вся династия. Они отношение к людям и труду от старика Егора Афанасьевича унаследовали. Сорок пять лет старик в лаве проработал, а душой никогда не покривил.

— На одной шахте сорок пять лет?

— На нашей, «Зеленодольской». В прежнее время её «Шубинкой» звали. По имени шахтного домового… Шубина. Слышали про Шубина?

— Нет, — покачала головой Мария.

— Э-эх, живете в горняцком краю, а про Шубина не знаете. Да он, по старому горняцкому поверью, в каждой шахте проживает. Хозяин подземного царства и хранитель сокровищ. Другие говорят, один он на все шахты, а только из одной в другую переходит, за порядком наблюдает. Что не по нему, так с шахтеров спросит: одного–другого придавит или придушит, а то пожар учинит и дальше проследует. На нашу шахту сердит был Шубин, много душ он здесь загубил, за то и «Шубинкой» её прозвали.

— Вы, Александр Петрович, будто страшную сказку мне рассказываете, — проговорила Маша, чувствуя, как по телу её мурашки пробегают.

— Я ещё когда студентом был и на «Зеленодольской» практику проходил, Егор Афанасьевич мне шахту показывал. Он здесь все закоулочки знает.

— А сейчас Егор Афанасьевич приходит на шахту?

— Как нe приходит! В месяц раз или два спускается в лаву и отбойным молоточком уголек рубает. Не может он без шахты.

— А мне он шахту не покажет?

— Попрошу старика. Думаю, с великим удовольствием проведет он вас по лавам. Да я и сам, если позволите…

— Нет–нет! — взмолилась Мария. — Не смею отрывать вас от дела. К тому же и познакомиться со стариком хочу. Может, он меня и домой пригласит. Я бы тогда и семью его увидела, и как живет он.

Тут снова вошла секретарша.

— Баринов пришел!

Маша удивилась — точно по сценарию развертывается действие. Она, конечно, была уверена: сейчас увидит старого шахтера.

— В красный уголок его пригласите, — сказал Селезнев и обратился к Марии: — Пойдемте.

Они прошли в красный уголок, и здесь Мария увидела парня лет двадцати. Он с достоинством сказал:

— Здравствуйте!

В его темно–синих глазах угадывалось смущение, но он был совершенно спокоен. «Молодой Баринов», — догадалась Мария. А Селезнев подошел к столу, сбросил с него покрывало. И тут все увидели белоснежного медведя, завернутого в целлофан, голубенькие детские валеночки и детский костюмчик в красивой и тоже прозрачной упаковке.

Селезнев протянул парню руку, сказал:

— Ну, Святослав, поздравляю с первенцем и прошу принять подарок сыну. От имени шахты, шахтеров прошу.

Парень тут и зарделся. Лицо и шея его налились малиновым цветом, глаза увлажнились… Он пожимал руки то Селезневу, то Марии и говорил: «Спасибо… Спасибо…» Потом неловко сгреб подарки и так лее неловко вышел.

— Это вы о нем мне рассказывали? — спросила Мария, улыбаясь и пряча волнение, которое охватило и её.

Она была растрогана вниманием начальника шахты к рабочему, благородством их отношений, наконец, самим фактом рождения сына у такого славного парня, каким показался ей Баринов. Она только никак не могла понять, как это такой красивый, скромный молодой человек может не нравиться бригадиру? Селезневу сказала: «Хорош брат у Дениса Баринова и похож на него — как две капли воды. Я, правда, Дениса издалека со сцены видела да ещё на портретах, когда его в областной Совет депутатом выбирали. С приятной усмешкой и, видно, с характером парень».

Селезнев задумался. Его карие подвижные глаза вновь устремились в пустой угол кабинета. Как бы рассуждая сам с собой, сказал:

— Да, хороший парень Святослав. Редкой души человек. Впрочем, Бариновы все таковы. Потом предложил Марии:

— Хотите, съездим к старику Баринову. Посмотрите, как он живет, а если пожелаете, останетесь у них на все три дня. На зеленой заезженной «Волге» они ехали по главной улице горняцкого поселка. Невдалеке от ворот шахты догнали молодого отца, нагруженного подарками. Селезнев кивнул ему, и Святослав Баринов, отвечая начальнику шахты, чуть не выронил мишку. Маше очень хотелось повернуться, взглянуть ещё раз на младшего из династии Бариновых, но чувство такта её удержало.

Старика Мария и Селезнев нашли у пивного ларька — «гадюшника», как назвал потом сам Егор Афанасьевич это питейное заведение.

— Петрович!.. Свежее пиво! — встретил Баринов начальника шахты. И косо, но без зла и без любопытства взглянул на Марию, стоявшую у дверцы машины. В голосе его и в движениях не было ни суеты, ни лести, — он, так же как и его сын, младший Баринов, говорил спокойно, с чувством своей силы и достоинства.

Маша подивилась молодому блеску темно–синих глаз — они, так же как и у сына, излучали добродушную приветливость, были настежь открыты перед человеком, и все–таки, несмотря на это, Маша не могла долго выдержать бариновского взгляда: казалось, строгий учитель смотрит ей в душу, слышит и знает все её тайные мысли.

— А мы к тебе, Афанасьич, — сказал Селезнев.

— Милости прошу, сейчас и пойдем.

Мало–помалу их обступили люди, большею частью шахтеры с «Зеленодольской», — и кто из них посмелее, здоровался с Селезневым, кто предлагал кружечку, а кто–то кричал Маше:

— Идите сюда, девушка, мы вас пивом угостим. Не стесняйтесь. Мы здесь, как немцы и чехи, пиво все пьем, разве что только столбы воздерживаются.

А щуплый пожилой человек в клетчатой рубашке, видимо принявший не только пива, но и ерша, протиснулся к Баринову, взмолился:

— Афанасьич, голубчик! Скажи ты им, ради бога, был ведь я капитаном третьего ранга?.. Ну, скажи, — не верят, черти полосатые.

Кто–то из толпы гудел:

— Этак ты после пятой кружки и до адмирала дойдешь.

— Зря потешаетесь над человеком, — остановил шумевшего Баринов. — Правду он говорит. Я его сразу–то после войны и сам видел в морской форме.

Как есть капитан!

Баринов чокнулся с «капитаном», осушил кружку. И сказал ребятам:

— Бывайте, я пошёл.

— Просьба к тебе Афанасьич, — сказал Селезнев, когда они подошли к машине, — посели у себя Марию Павловну на три дня. Артистка она из нашего театра, ей шахтерский быт нужно изучать.

— Если, конечно, я вас не стесню, — смущенно проговорила Маша.

— Отчего же стесните? Места у нас много, живите на здоровье. — С минуту погодя обратился к Маше: — Значит, на сцене представляете?

— На сцене, — кивнула Маша.

— Ну что ж, ладно.

Ехали долго молча. Но потом Селезнев спросил старика:

— А правда, Афанасьич, тот… малорослый–то, капитаном был? Баринов ответил не сразу:

— Он хоть неказистый с виду, а духом человек сильный. Мне с ним и в деле случалось бывать. Может, помните, в Западной лаве кровлю гасили. Работа по колено в воде, духота, редкий больше недели выдерживал, а он — ничего, в другое место не просился. — И тихо, раздумчиво добавил: — Капитаном он не был, а на флоте служил. И не на корабле будто, а в береговой артиллерии.

— Врет он, выходит.

— Ну, не совсем врет, душа у него так устроена.

Пригрел у сердца голубую мечту и сам же в нее поверил. Душа яркого, значит, просит, вот он и выдумал капитанство. Далеко, непонятно и звучит хорошо: капитан!.. А что рядом, не в счет. Он однажды этот Вдовин, фамилия у него такая, в лаве над бездной повис. Схватился за электрический проводок и висит. Его током бьет, а он не охнет — только зубы стиснул и висит. Под ним, пожалуй, метров двести было — самолеты на такой высоте летают, а он минут десять висел на тоненьком проводке. Потом мы из уступа веревку ему бросили. Ишь ведь сила какая в человеке!.. Откуда берется?

Селезнев не перебивал Баринова, и Маша слушала, затаив дыхание. Она не могла понять, как это в лаве можно висеть, но, когда Афанасьевич сказал о самолетах, живо представила и высоту, и болтающегося над бездной человека. Ей снова захотелось взглянуть на Вдовина, услышать его притчу о капитанстве и вместе с Афанасьевичем заверить всех людей: да, да — был этот человек капитаном. Обязательно был!

В доме Бариновых гостье отвели комнату на втором этаже, в мезонине, с видом на степь, покрытую невысокими, туполобыми холмами, увитую шлейфами предвечерних туманов. Они стелились над балками, по дну которых бежала к прудам и озерам откачанная из шахтных штреков вода. Степь уставала от дневного солнцепека, она млела и нежилась в неярких лучах вечернего солнца; и шкивы на шахтных копрах к вечеру, казалось, убавляли свой бег, вращались не так резко, как днем, — спицы не сливались в единый темный круг, а резво мельтешили, оживляя пространство живыми кружевами. Из–за холмов, туманов, а иногда просто розовой дали выползали поезда — все больше с углем, и бежали они, словно игрушечные, по своим маршрутам. Маша, присев на балконе в плетеное кресло, провожала их взглядом. У нее были свежи впечатления дня, и ей казалось, что это продолжает свое движение поток угля, начатый в шахте, и что Селезнев, и Егор Афанасьевич, и все те горняки, которых она видела на шахте, а затем у пивного ларька, — это они нагружают составы, указывают им направление. Казалось, вот она сейчас закроет глаза и увидит Селезнева над каким–то пультом управления, его протянутую вперед руку, услышит гул лавы, громоподобный скрежет угольных комбайнов…