Иван Дроздов - Горячая верста

• Название: Горячая верста
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: «Современник»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1973

Новый роман Ивана Дроздова «Горячая верста» посвящен жизни советских людей, наших современников. Рабочий Павел Лаптев, академик Фомин, инженер Настя Фомина, столичный ученый Бродов… Каждый проходит перед читателем со своей судьбой и со своим характером. Большинство героев романа трудится на металлургическом заводе, но автор широко представляет и мир интеллигенции, изображает борьбу страстей и взглядов, показывает личную жизнь и быт людей разных поколений и разного общественного положения. Много места в романе отведено молодым людям, теме любви и дружбы.

---

Директор института был тут же, он появлялся в пролете то с Брызгаловым, то с начальником цеха, а то сидел на главном пульте у Павла Лаптева и наблюдал за работой стана и своего друга.

Стан работал обычным порядком. Ученые приноравливались к его остановкам, старались не вызывать дополнительных простоев.

Когда стан, с грохотом пустив под валки последнюю, раскатанную в грубой клети, заготовку, замирал под фонтанами шипящей горячей воды, на пост к Лаптеву летели по переговорному устройству вопросы: «Сколько будем стоять?», «Надолго ли?». А «Белый» — его звали Костей, спрашивал: «Могу ли на час вынуть запоминающее устройство из счетчика готовой продукции?» И если получал разрешение, то группа его, а она вся состояла из молодых ученых, срывалась как со старта, бежала к счетной машине.

Павел Лаптев вошел в заговор с главным вальцовщиком Настей Фоминой, и они, по своему усмотрению, продлевали иногда простой стана на несколько минут, чтобы дать ученым и конструкторам побольше времени для разборки отдельных узлов. Но зато в часы работы стана Павел Лаптев задавал режим, позволявший ему наверстать упущенное. Он в эти ответственные дни не забывал и о том, что лист надо давать полной мерой, что продукцию стана ждет только что вошедший в строй и набиравший не по дням, а по часам силу автомобильный гигант на Волге.

Почти каждый день к нему на пост заходил директор завода Николай Иванович Брызгалов. Вместе с ним заходил и Бродов. Директор был к нему внимателен, но в длинные беседы не вдавался. Стоял за спиной Лаптева, смотрел на быстро текущую ленту горячего листа. Ничего не говорил он и Лаптеву, а Лаптев ничего не спрашивал у директора. Павел знал его заботу, его постоянную тревогу. Лист, лист, лист… Стоило им снизить дневную порцию на несколько десятков тонн, как на второй же день из Москвы, с Волги, из многих городов страны летели телеграммы, телефонные звонки: «Режете!» И директор успокаивал, обещал, директор шел к Лаптеву и молча стоял у него за спиной. Как и Лаптев, как и Настя Фомина, он бы очень хотел остановить на день–другой стан и предоставить ученым столичного института и своим конструкторам — их он бросил на помощь ученым — возможность спокойно трудиться. Но жизнь не давала такой передышки, и он просил ученых делать свои дела, не рассчитывая на длительные остановки стана.

Егор стоял со своей неизменной «пикой» на старом месте и во время остановок стана, вместе с Феликсом и Настей Фоминой, рисовал на листе ватмана летучую газету «Молния». Настя то и дело отлучалась по делам стана, Феликс писал статьи. Он уже написал подборку юмористических миниатюр, расписался под ними, теперь принялся за статью серьезную.

— Подпишем твоей фамилией, — сказал Егору.

— Ты сам подписывай, — ответил Егор, выводя ярким красным цветом острые, как всплески электрических разрядов, буквы заголовка: «Молния».

— Не могу же я под каждой заметкой!.. Смотри, я уже подписал подборку заметок. Злых, насмешливых. Кучу врагов наживу.

— Ладно. Подписывай.

Феликс писал. Он решил воспользоваться случаем и выполнить задание Папа. Ну, пусть не в многотиражке, в цеховом листке «Молния» — не все ли равно! Там, где–то на ученом совете, ещё сильнее прозвучит свидетельство с места, сам Лаптев подписал.

Тут Феликс задумался. Его осенила мысль: «Сам Лаптев… Павел Лаптев!.. Подпишу без имени, просто Лаптев, а Пап может сыграть на фамилии. Так и скажет: «Сам Лаптев, знаменитый прокатчик, подписал. Кто будет разбираться? Проверять!..»

Идея показалась такой счастливой и заманчивой, что Феликс отошел от фанерного листа, на котором был разложен ватманский лист. Взглянул на Егора: тот вместе с двумя заводскими конструкторами вставлял начинку в прибор. Тут же рядом стоял Вадим Бродов и что–то записывал в блокнот, видимо, новую схему прибора, разработанную конструкторами по заданию Брызгалова. Вадим был рад, что название прибора осталось прежним и авторство его не затронуто — так распорядился директор, и сейчас это распоряжение воплощалось в жизнь.

Феликс решил им не мешать. Он уже склонился над ватманом и хотел писать очередную фразу, но подумал: «Молния» в одном экземпляре. Как же Пап… заполучит её?..» Вначале, было, явился ответ: «Повисит два–три дня, сниму, отдам ему». Но тут же пришла другая мысль: «Сфотографировать! Размножить и раздать, кому надо!..»

Обрадованный этой неожиданной, и как ему казалось, смелой мыслью, он стал выводить фламастером: «Стан могуч, спору нет, но пока он скрипит и кашляет и то и дело останавливается, точно у него одышка. То лист начнет косить, то валки полетят, а то рольганги…»

Подошел Егор. Прочитал. Возразил: — Валки не ломаются.

— А, черт! — бросил Феликс на ватманский лист фламастер. — Валки виноваты или ещё что — какая разница!..

Видя, что Егор сомневается, продолжал:

— Ты, когда крючком на лист налегаешь, разве знаешь, отчего он, проклятый, косит. Нам важно внимание к неполадкам привлечь — пусть скорее доводят.

Снова склонился над листом. Видя, что Егор стоит над плечом, вновь заговорил:

— Нельзя все черным мазать, давай сладенького подпустим, сиропчику: «Мы хоть и рядовые прокатчики, но можем судить о смелости конструкторов, создававших стан. Они не боялись перегрузок, верили в потенциальные возможности современных материалов, но факт остается фактом: механические системы подводят прокатчиков, стан на проектную мощность не выходит. Кто тут виноват — сами судите!..»

Феликс говорил искренне, горячо. Егор верил в его благие намерения и не вдумывался в смысл статьи. Разглядывал рисунки, заставки, заголовки…

В переговорном устройстве раздалось: «Внимание! Включаем стан!» Егор встал на свое место, взял кочергу.

2

Егора ждали во Дворце культуры — там сегодня последняя репетиция, но он вместе с конструкторами под руководством Вадима Бродова заканчивал монтаж новой схемы «Видеорук». Давно закончилась смена, он дважды собирался уходить, но Вадим Михайлович не то в шутку, не то всерьез покрикивал на него:

— С поля боя убегать? Ну, знаешь… это, брат, дезертирство.

И Егор, покачивая головой и улыбаясь, вновь брался за инструмент.

Подошла Настя. Уставшая, присела на фанерный лист, только что служивший членам редколлегии «Молнии» письменным столом. Теперь летучая стенгазета висела на самом видном месте в цехе — перед входом в душевую, на красиво оформленном щите для приказов и объявлений.

— А у «Молнии» толпится народ, — сообщила Настя. — Всем нравится.

— А тебе? — спросил Егор, заметно смутившись от того, что впервые в рабочей обстановке назвал Настю на ты. Украдкой взглянул на Бродова, тот был увлечен работой и не слушал молодых людей.

— Мне тоже, — проговорила Настя, глядя на Егора и поправляя выбившийся из–под серой шапочки локон волос. — Я только статью твою не дочитала до конца. Шибко умная, к тому же уверена, что все в ней правильно.

— Напрасно. Надо бы прочесть вначале, а потом вывешивать. Вдруг что напутали? В нем шевельнулась тревога, он и сам толком не читал статью, ну да ладно, Феликс лишнего не напишет.

— Шли бы домой. Который день на вечер остаетесь.

— Ну вот, опять «Шли бы…» Почему просто не сказать. «Иди домой, Настя» Вы этим своим тоном, Егор Павлович, все время держите меня на расстоянии. А мне хочется поближе к вам, в друзья напрашиваюсь.

Егора словно обожгла Настина речь. Он в ней услышал игру сильного со слабым, старшего с младшим, независимого с зависимым. Если раньше в её словах нет–нет да и проскользнет снисходительное участие, то теперь в них он услышал едва ли не жалость. И глубоко оскорбился её тоном. Припаивал контакты на панели и чувствовал, как теплая влажная волна заливает лицо, шею, уши. Надо бы сказать что–нибудь едкое, остроумное — такое, чтоб силу его услышала, нежелание покровительства и сердобольного снисхождения. Но в голове ничего не находилось умного и пристойного,

— Я тебе мешаю, Егор? — с обидой в голосе спросила Настя.

— Нет, нет, я все думаю, как бы вам ответить.

Добрый вы человек, Настасья Юрьевна… — Он теперь решил называть её только на вы. — Едва узнали меня, а уж и дружбу предлагаете. А что если как я вашим благодушным доверием злоупотреблять стану. Ведь человек я рабочий, грубоватый, и как вы, в семье академика, не обучен и не воспитан. Не слишком ли доверяетесь людям?..

Настя смотрела на него серьезно, с грустной глубокой думой. С губ её слетела улыбка, у носа обозначилась едва заметная складка. Ей не шло выражение задумчивости, но она сейчас не заботилась о том, как выглядит, какое впечатление производит. Чутким сердцем уловила обиду Егора, но не могла понять причин её зарождения. Конечно, её разговор о дружбе не очень умен, и есть в нем какая–то доля бестактности, высокомерия, но как Настя поняла с первых встреч Егора, в нем достаточно широты, чтобы верно понимать и юмор, и иронию, и стремление собеседника заключить в пустую болтовню намеки на что–то важное и серьезное. «На что он обиделся?» — терзалась Настя догадками. И странное дело, сама несмотря на эту его обиду, нисколько не обижалась на Егора, не винила его ни в узости мышления, ни в мелочной уязвленности. Наоборот, где–то глубоко–глубоко в сознании ворохнулась радостная надежда, счастливая мысль о любви. «Да, так легко ранимы бывают влюбленные, — думала Настя, делая вид, что оглядывает линию стана, ищет кого–то, а сама изредка и тайком посматривала на углубившегося в дело Егора. — Они каждый пустяк принимают, как посягательство на чувство, которым живут, без которого не мыслят жизни. Может, и Егор… может, он…»