Елена Колядина - Цветочный крест • Потешная ракета

• Название: Цветочный крест • Потешная ракета
• Автор: Елена Колядина
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2016
• ISBN: 978-80-7499-204-9

Один из самых знаменитых и обсуждаемых романов в истории премии «Русский Букер» теперь в одной книге с продолжением. Героиня «Цветочного креста» и «Потешной ракеты» юная Феодосья Строгонова и непримиримый священнослужитель отец Логгин, пытающийся наставлять её на путь истинный, вновь заставляют каждого читателя дать свой собственный ответ на извечный вопрос: «Что есть грех и что есть святость?».

---

– Ну?! – удивился Истома. – Чего-то я такоего не слыхал.

– Как же? Самоеды-лопари в Сивере живут, ведаешь про таких? Потому самоеды и зовутся, что сами себя едят! А татарцы – чадами питаются. Вот ведь как… Я теперь точно знаю, что оне табак в Русь завезли. Отец Нифонт рекши, что тот, кто курит табачное – творит богомерзкое. Дьяволу угождает! От табачного дыма в голове гниет и в костях тож. Истомушка! Брось ты эту отраву! Как бы не отлучило, оборони Господь, зелье сие тебя от святой церкви! Брось…

– Брошу, ласточка моя, – смиренно согласился Истома. – Вот как со двора выйду, так в первый же сугроб и брошу рог и табак с ним.

То, что Истома с такой легкостью и как известное наверняка изрек об своем уходе со двора, а значит, от нее, Феодосьи, опечалило девицу. Но испросить, когда вернется Истома назад, и вернется ли вообще, и будет ли посягать ея в брак, али просто уведет с собой, Феодосья побоялась. Что как сообщит скоморох, что не любит ея? Или изречет, что не нужна ему согрешившая девица? Что как уйдет без возврата? Нет, лучше не знать худого, не думать об нем, авось каким-нибудь чудесным образом окажется, что примет батюшка скомороха с распростертыми объятиями, изгнав тошного Юду, и станет Феодосья супругой Истомы прямо сей же день! «Это уж я совсем размечталась», – впрочем, со вздохом подумала Феодосья. И дабы отгородиться от печальных мыслей и горьких предчувствий, Феодосья завела речь совсем об другом, не любострастном.

– Истомушка, а ты как мыслишь, есть на Месяце звери али птицы? Или одне черти там скачут?

– Чего это ты вдруг? – удивился скоморох.

– У меня шитье есть… Твердь земная и небесная… Хочешь, покажу?

– Ну покажи, – согласился Истома. – Вот забавная ты…

Феодосья вытянула с одра скомканную рубаху, надела ее.

– Не облекайся в портище, – потянул за подол скоморох. – Так лепнее… Дай еще на красоту твою светозарную полюбоваться.

– Ой, нет, Истомушка, грех это – нагой быть. Отец Логгин днями меня на исповеди вопросил: не подглядывала ли за наготой срамной? – отказалась Феодосья. Воспоминание об исповеди вырвало из ея груди прерывистый вздох, истолковавший Истоме, что согрешение свое полагает Феодосия зело великим!

– Это только твои кощунницы с голым пупом пляшут, – с горделивым осуждением изрекла Феодосья.

– Какие же оне мои? У меня плясавиц нет. Оне – сам по себе. На что оне мне нужны? Идут себе с ватагой и идут, не гнать же?

Прищурившись, мол, говори, говори, но, тем не менее, радостная, Феодосья одернула подол и побежала к резному влагалищу с рукоделиями. Достала синий шелк с золотой вышивкой.

– Зри!

– Ишь ты! – удивился Истома.

– Истомушка, ты как думаешь? Небесная твердь впереди солнца али позади?

– Позади, конечно. Иначе солнца через твердь не видно было бы.

– И я так мыслю! – обрадовалась Феодосья. – Точно так! А то некоторые говорят, мол, солнце позади тверди и светит через дырку, для него проверченную. А почему же эта дырка всегда разной величины?

– Али ты астрономию изучала? – изумился скоморох.

– Что?

– Аз рекши: где ты звездозаконие изучала? Какой звездоблюститель тебя обучил? Али в Тотьме астрономы есть? Не всех еще в кипятке сварили?

– Чует мое сердце, что звездоблюститель в Тотьме один – аз! – скромно пояснила Феодосия. – Вопросила нынче одного мужа про Месяц, так он изрек, что зверей на ем нет, потому что очень он маленький, разве только врабей али мышь на ем и удержится. Ну не глуп ли? Я думаю, не так уж Месяц и мал. Древо издалека тоже еле видно, а чем ближе к нему подбираешься, тем оно выше, могучее. Я мыслю, что и с Месяцем так же. А Юда – дурень просто. Ну никак не может быть Месяц меньше избы, верно? А в избе вон колико всякого добра вмещается!

– Это какой же Юда? – не вступив в дискуссию о размерах Месяца, нарочито грозно испросил Истома. – Не жених ли, собака?

На самом деле ревновать он и не собирался, более того, желал бы, чтоб у Феодосьи был суженый, покрывший его, Истомы, любодейство. Но не переносил Истома соперников ни в каком деле. «Прочь с дороги!» – был его любимый жизненный клич.

– Где? Об ком ты? Юда? Нет, это так, сродственник один дальний, – пролепетала Феодосья.

И опала с радостным вздохом душой, что обмятая дежа: «Ревнует меня Истомушка, любит…»

Истома подтолкнул поудобнее взголовье и сел, обминая в руках шитье.

– Мыслю аз, – прищурился он, – что есть кто-то на Месяце. Вот только – кто? Иной раз прямо чувствуешь, что некто тебя зрит. Обернешься – никого, чистое поле, один Месяц светит. Как начну, бывало, об этом думать, глядя на звезды, так аж разум за разум захватывает!

– И у меня тож! – промолвила Феодосья. – Может, на Месяце птицы одне? Летят же стаи каждую осень. А – куда? Коли твердь земная в окияне плавает, то куда птицы улетают? Не иначе, на Месяц!

– Навряд ли. Птицы – Божьи твари, а все Божье на земле живет.

– Я иногда думаю, а почему Господь… – Феодосья опасливо оглянулась и понизила голос до шепота. – Почему он так создал, а не по-иному? Почему елда мужская снаружи, а женские лядвии – внутри? Из чего делается радуга на небе? Ясно, что из цветного тумана. Но где он в остальное время лежит? Почему над Сухоной цветных туманов не бывает? Почему люди ртом говорят? Почему не носом высвистывают?

– Эх ты, забавная… – покачал головой Истома. – Это как раз понятно проще простого. А как бы ты тогда сказала: хлеб? Ну-ка? Высвисти носом: хле-е-еб!

– Хы-ы… ы-ы… – наморщила нос Феодосья.

– А-а! Не получается!

– А мы бы хлеб рекли так: фью-ють!

– Только иноверцы некрещеные вместо «хлеб Господен» фьюкают. Все бы кругом иноверцами стали. Вот как!

– Господь именно нам, русичам, дал понятный язык, – прибаяла Феодосья. – Потому что любит нас. Брат Путила рассказывал, что в Москве видал иноземных немцев. Ни одного словеса не разобрать, все только «гр! др!» Потому и назвал их Боженька: немцы. Немые! Смех, а не язык. Вот уж наказал Господь! Путила рекши, икон даже у немцев нет! Молись, на что хочешь, хоть на камень! Ой, наказал!..

– Наказал… – думая о чем-то своем, повторил Истома.

– Истомушка, да ты меня не слушаешь? О чем ты мыслишь?

Феодосия присела поближе к скомороху, поцеловала его в грудь, в плечи, быстро осыпала невесомыми прикосновениями уст щеки, скулы. Прикоснулась к густым кудрям, завешавшим лоб.

– Отчего ты не на пробор кудри носишь? Надо власы на пробор расчесывать, как делали святые апостолы, ученики Христа.

– Не святой аз, Феодосьюшка, – промолвил Истома, отводя Феодосьину длань. – Это ты у меня ласточка безгрешная, вот и власа твои на две стороны расчесаны, на две косы… А при мне-то святых вон выносить надо, чтоб не оскорбились оне глумами актера, так что ношу власы, как придется.

– Две косы девице надо носить, а не одну, чтоб одинокой не остаться, так тетка Матрена речет.

– Да такая велико лепная княгиня, как ты, разве засидится одна?

Феодосья шутливо покрасовалась, подержав косы в руках. И вновь ухватилась за Истомину буйную голову.

– Нет, дай я тебе кудри учешу, хочешь – с елеем?

Феодосья приподняла перстами пахнущие дымом волосы скомороха и провела по лбу.

– Что это? – сперва рассеянно сказал она.

Потом удивилась, не веря своим зеницам.

И в ужасе отдернула руку.

Как она раньше не узрела? Господи! Господи!!

– Али ты буквиц никогда не зрела? – холодно спросил Истома.

– Буки… Истомушка, что же это?

Рубец, едва заживший, болезненно-розовый, особенно страшный в неверных колебаниях свечного пламени, рваным, диким мясом изгибался буквицей «буки».

– Бунтовщик… Сиречь – разбойник, – едва слышно пробормотала Феодосья и поднесла перста, хранящие каленую печать, к своим устам.

Ей хотелось облегчить боль Истомы, покрыв шрам поцелуями, вытянув из него устами муки огненные. Но рубец был так отвратителен, что в первое мгновение Феодосья не смогла осилить отвращение и прильнуть к нему губами. И потому поднесла перста, хранившие прикосновение, к губам – хотя бы так, не касаясь выболевшего мяса, приласкать Истомушку. Но дотронувшись до своих губ, она болезненно всхлипнула и, словно устыдившись собственной брезгливости, вдруг рьяно прильнула ко лбу скомороха.

– Да кто же заклеймил тебя, Истомушка, какой изверг?

В первый миг, когда Феодосья только разглядела преступную буквицу и явственно была поражена, Истома готовился извергнути грубо самые гадкие словеса. «Что, не знала, что буке давала? – должна была услышать Феодосья. – Всю обедню аз тебе говном испакостил?» И еще тьма срамословий слетелась к скомороху на язык. Но последние словеса Феодосьи изменили намерение Истомы. Не то чтобы он проникся и умилился ея жалостью, нет. Просто умыслил Истома, что простодушная Феодосья приняла клеймо за напрасное, ошибочное страдание. Ей, благолепной домашней девице, и в главу не пришло, что ее синеглазый Истомушка может быть разбойником! Разве разбойники такие?! Разве могут читать оне поэтические стихи? Ласкать? Целовать? Дрочить с нежностию? Называть «любушкой» и «ласточкой»?! И, желая еще раз любострастно смеситься с девицей, Истома ухватился за предположение Феодосьи.