Елена Колядина - Цветочный крест • Потешная ракета

• Название: Цветочный крест • Потешная ракета
• Автор: Елена Колядина
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2016
• ISBN: 978-80-7499-204-9

Один из самых знаменитых и обсуждаемых романов в истории премии «Русский Букер» теперь в одной книге с продолжением. Героиня «Цветочного креста» и «Потешной ракеты» юная Феодосья Строгонова и непримиримый священнослужитель отец Логгин, пытающийся наставлять её на путь истинный, вновь заставляют каждого читателя дать свой собственный ответ на извечный вопрос: «Что есть грех и что есть святость?».

---

– Дабы изготовить обсадные трубы, брать надобно осину. Из-за ея осинового тела, – с жаром вещал Юда, для вящей убедительности поднимая над столом деревянную ложку.

– Тело на тело – доброе дело, – пробормотала Матрена, не открывая глаз.

Повитуха и Василиса давно уж заснули, привалившись друг к другу на сундуке. Филином закатывала очеса и Мария. И лишь Феодосия бденно внимала рассказу Юды.

– Наставление по бурению скважин как говорит? Не дуб, не сосна, а – осина! Это всякий древодель знает: дуб не гниет, шиповник какой-нибудь тоже не подвержен пеньковой гнили. А у осины в спелом возрасте…

– Спелая, ой, спелая! Сорок два года, а манда, как ягода, – бормотнула с сундука Матрена.

– …центральная часть ствола, по-другому говоря, нутро, сгнивает. Гниль-то мягкая, и легко ея изринуть.

– На что она нужна, гниль-то? – не размежая вежей, пошлепала губами Матрена. – Мертвых срать возить?

Холопка, лупившая зенки на коробе возле двери, хихикнула в ладонь.

Юда нахмурился и пошевелил белесыми бровями. Но баяния не прервал. А начал молвить, каким инструментом извергают самую осиновую гниль.

Топорща глаза и выгибая удивленно уста, Феодосия выслушала Юдину притчицу про удивительный инструмент – железную фрезу, изготовленную тотемскими железоделами. И то сказать, вящи были в Тотьме кузнечные мастера. Кузни их огнедышащие, крытые землей с зеленым мохом, стояли, во избежание пожаров, по окраине города. Кузнецы и сами в толк взять не могли, каким кудесным образом твердокаменное железо в огне становилось податливым, как побитая жена? И потому в деле своем полагались не столь на науку ремесла, сколь на заговоры. Но, так или иначе, ковали тотемские железоделы и крошечные рукодельные ножницы, и огромадные колокола, и звонкие иглы, и святые вериги, и Богоугодные кресты, и дьявольски искусные фрезы. Именно фрезой тотемские солевары и удаляли из осины гнилую сердцевину. Оставалась опосля такого сверления деревянная труба толщиной в полторы Феодосьиных ладошки. Елду эту осиновую сушили, а высыхая, становилась она твердой, как государево слово. Кремень прямо, а не осина! Ни взять было такую каменную трубу ни топором древоделя, ни зубами тещиными! Поддавалась она только грамоте тотемских розмыслей, или, как выразился бы книжный отец Логгин, инженеров. Таких, как Юда Ларионов.

– Обработка ея весьма затруднена, – гнул свое Юда. – Но обработать надо! Для первой обсадной трубы берется ствол с комлем, с той, стало быть, частью, которой осина вверзается в тотемскую нашу мать сыру землю. Изнутри, по губе комля, аз с древоделями и работниками сымаю кромку, дабы стал край завостренным. Обиваем этот нижний край, то бишь подол, осины железом. Кромка должна стать вострой, как нож!

Феодосия вспомнила нож, висевший на чресле Истомы, и взгляд ея затуманился…

«Заскучала», – с досадой отметил Юда. Но лишь громче и подробнее продолжил изъяснять Феодосье суть действий обсадной колонны.

– Нож сей равномерно подрезает стенки в земле по губе скважины, – грохотал Юда, могучими конопатыми дланями изображая подрезание стенок. – Обсадная колонна свободно, под собственным весом опускается долу…

Глаза Феодосии сделались с поволокой.

– …а грунт попадает в ея нутро. Для извлечения его берем вторую трубу, из древа с железным оконечником, либо целиком железную. Сия вторая труба привязана сверху веревкой к вороту…

– Брань на вороту не виснет… – помутила приоткрытыми очесами Матрена.

– …да, к вороту… Либо – к блоку. Эта вторая балда невелика…

– Невелика на балде бородавка, а все манде прибавка, – сквозь дрему вновь бормотнула Матрена.

– …ея поднимают на вороте, а потом резко низвергают долу, и она втыкается в землю. Опосля этого трубу поднимают и извлекают из нея застрявшую землицу. И эдак бурится земная твердь, пока не дойдет обсадная труба до соленой подземной реки. Тогда извергнется солевой рассол!.. Закачивают его в варницу, где самая-то соль с Божьей помощью и вываривается. Но ежели рассолу немного, то одной скважиной не разбогатеешь…

– Одной жопой всех не обсерешь… – встряла повитуха.

– Баба Матрена! – обсердилась Феодосья. – И к чему рекши такое срамословие? Ни к селу, ни к городу!

Не то чтобы матерные лаи не слыхивали в Феодосьином доме. Были они в Тотьме в большом ходу, как и по всей Московии. И хотя духовные особы срамословие осуждали, без лая какое на Руси дело с точки сдвинется?! Но Феодосья в вопросе срамных словесов непривычным образом отличалась от золовки Марии или любой другой бабы. Претила ей, аквамарину небесному, матерная хула.

– Чего, Феодосьюшка? – встрепенулась повитуха. – Никак я придремала маленько с устатку да во сонме чего лишнего бормотнула?

– Пока ты сонмилась, черт тебя за язык дергал, баба Матрена?! – серчала Феодосья.

– Ну будет, будет… – зазевала повитуха и перекрестилась. Потом напустила на себя озабоченный вид. – Князь молодой не обижает тебя, Феодосьюшка?

– Нет, нет! – с досадой махнула ладонью Феодосья. – Беседуем мы.

– Ну, ежели чего, аз не дремлю…

– Не беспокойтесь, баба Матрена, я Феодосью не обижу ни словом, ни вещью.

– Добро. Беседуйте, беседуйте, голуби мои, – сквозь зевание прогундосила повитуха и тут же уснула.

Посвистывала носом Мария. Пользуясь случаем, похрапывала на коробе возле печи холопка. Тишину нарушал лишь слабый плач братика Зотейки за стеной да заунывные вои доилицы Агашки – доя Зотейку грудью, она тянула колыбельную песню.

Феодосия пребывала на росстани чувств. Вернее, хотелось ей себя убедить, что на перекрестке она и не знает, что делать? То ли глядеть вослед уходящему Истоме? То ли вернуться по знакомой тропинке домой и, воздыхая по скомороху, прилепиться все же с Божьего и батюшкиного благословения к Юде Ларионову? То ли побежать еще какой другой дорогой – много их расходится петушиным хвостом от росстани в чистом поле. Не признавалась себе Феодосья, боялась признаться, что росстань ея душевная давно уж осталась позади, и бежит она, Феодосья, вослед ватаге скоморохов, и ждет, что вот-вот, за поворотом, увидит она желанную фигуру в длинном диковинном охабне; и крикнет Феодосья на весь свет: «Истомушка-а!» – и обернется Истома, засмеется, и бросится навстречу, и охапит крепко-крепко, и совлечет оголовник, и станет целовать в ланиты и выю… «Ой, Господи, прости мне мое умовредие!»

Поздно, поздно, Феодосьюшка, грешна уж ты…

– Что? – переспросил Юда, услышав, как тихонько охнула Феодосья.

Он совсем не то хотел сказать вожделенной своей Феодосье! «Какая сухота тебя томити, светлость моя? – мыслил изречь Юда. – Расскажи мне, и будем совоздыхати вместе. А как станешь ты мне сочетанная жена, успокою твое томление нежным дрочением, крепким целованием».

Вот что хотел изречь Юда. Но вместо этого сказал хмуро:

– Что?

И, дабы не сидеть в молчании, тут же еще пуще углубился в инженерные тонкости соляного промысла.

Феодосья смутилась. «Зачем слушаю аз баяние Юды, населяя его надеждами? Ведь он мое внимание к беседе принимает за воздыхание? Виделась аз с ним всего один раз, и то успел он промолвить, что погубила я его душу с первого взгляда. Не честнее ли признаться ему, что люблю другого? Но рассказ его о чертежах зело интересен. Что как и мне поведать ему о карте земной тверди? Господи, что как и мне бы стать розмыслей?! Разве только мужи могут быть инженерами? Отец Логгин рек, была в Греции женщина-розмысля, Гипатия из Александрии. Будь я Гипатией, шла бы с ватагой Истомы и чертила нам путь по звездам…»

– Есть ли у тебя принадлежности для чертежей? – вдруг спросила Феодосия.

– Готовальня арабская, – удивленно ответствовал Юда. – К чему тебе?

– Да так… – вздохнула Феодосия.

«Вот незадача, – подумала она. – То ли слушать про готовальню, усиливая возжелание Юдино, то ли сразу дать отлуп? А поможет ли мое откровение? Доложит он батюшке про мою сухоту по Истоме, и запрут меня в келью под заклеп? Ой, но как же интересно про науку книжную поговорить! А! Продолжу беседу. Когда еще с таким книжным розмыслей побеседую?»

– А что, Юда, могли бы тотемкие кузнецы выковать мне железную лестницу до самого Месяца?

– Почто до Месяца? – заподозрив подвох, спросил Юда.

Но Феодосия была серьезна.

– Очень уж хочется побродить сверху, на земную твердь поглядеть, поозирать окияны. Я однажды на кровлю нашего дома влезла, так эдакие оризонты увидела!..

– Месяц маленький, – снисходительно усмехнулся Юда. – Его вон ногтем прикрыть можно. Где там бродить? Да и пустой он. Ничего на ем нет, один желтый камень. Соли уж там точно нет! А коли так, нечего людям на Месяце и деять.

– А может, и не каменный Месяц? Может, и не пустой? Лес издалека тоже неживым кажется. А придешь – и белочки в ем, и зайцы, и волки, и медведь.

– Белочки… – любовно повторил Юда. И вдруг осмелел и ласково посулил: – Как поженимся, за такие-то мысли бить я тебя буду кажинный день. Бить да любить, любить да бить…