Сергей Лозунько - «Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война

• Название: «Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война
• Автор: Сергей Лозунько
• Издательство: Довіра
• Жанр: Политика
• Год: 2011
• ISBN: 978-966-507-279-9

Вторая мировая война — как принято считать — началась с агрессии Гитлера против Польши. В сентябре 1939-го Польское государство фактически перестало существовать, а его территория была «переустроена»-перераспределена между Германией, СССР и Литвой. Одним из результатов войны стали миллионы жертв среди поляков. Однако то, что Польша пострадала, не снимает с нее значительной доли вины за произошедшее, в частности — за Вторую мировую войну, стоившую человечеству 60 миллионов жизней. Ибо война — продолжение политики иными средствами. Мировая война — продолжение мировой политики. Предпосылки к войне были заложены гораздо раньше, при самом непосредственном и активном участии Польши…

---

Время уходило в бесплодных дискуссиях с поляками, неизменно находивших «десятки вопросов» для дополнительного «выяснения». Наконец Варшава придумала новую «хохму». 27 сентября в Женеве Бек вручил Барту записку с очередными условиями польского присоединения к «восточному пакту».

Теперь Польша требовала не просто участия Германии в проекте, но «включения в пакт статьи о полном сохранении в силе польско-германского соглашения в качестве базы отношений между обеими странами». Кроме того, Польша настаивала, чтобы ее избавили от каких-либо «обязательств в отношении Чехословакии» и «освобождения Польши от обязательств в отношении Литвы»[347].

Нелепость данного польского требования была очевидной. Ведь пакт задумывался именно как механизм предотвращения агрессии против всех его участников. Тут же получалось, что Польше должны были оставить свободные руки в отношении Чехословакии и Литвы. Кроме того, как мы помним, в польско-германском пакте отсутствовала клаузула о прекращении действия этого документа в случае совершения агрессии Польшей или Германией.

Поэтому, комментируя эти более чем странные польские предложения, нарком индел Литвинов абсолютно справедливо писал на имя временного поверенного в делах СССР во Франции: «Польша ставит условием также включение польско-германского соглашения в Восточный пакт. Необходимо потребовать от Польши уточнения этого условия. Если речь идет о подтверждении обязательств о ненападении, то отчего не включить и польско-советский пакт о ненападении, да и вообще это излишне, так как сам пакт будет включать пункт о ненападении. Если же Польша имеет в виду подтвердить ненападение Польши на Германию и обратно даже в случае их агрессии против других участников пакта, то это явно неприемлемо, ибо подрывает цель пакта»[348].

В конце 1934-го переговоры по «восточному пакту» усложнились ввиду убийства Луи Барту. В новом правительстве Фландена пост министра иностранных дел занял П. Лаваль, сторонник франко-германских договоренностей. В Москве опасались, что «восточный пакт» превратится из цели французской политики в инструмент давления на Германию с тем, чтобы достичь франко-германского соглашения.

Чтобы исключить какие-либо сепаратные переговоры с Гитлером, Москва настояла на подписании 5 декабря 1934 г. советско-французского протокола о том, что «каждое из этих двух государств обязуется не заключать никаких политических соглашений с Германией без предварительного совещания с другим правительством» и информировать друг друга о своих переговорах с представителями Германии, равно как и о всех политических предложениях, которые «ему будут сделаны со стороны Германии каким бы то ни было путем». К этому протоколу присоединилась и Чехословакия[349].

В конце ноября 1934-го Лаваль направил Беку согласованный с Литвиновым меморандум, составленный, как не преминул отметить советский нарком, «довольно ловко и убедительно».

Суть его сводилась к следующему. Франция разделяет позицию Польши, что в пакте должна принимать участие и Германия. Однако, подчеркивал Лаваль, это участие будет «скорее реализуемо, если Польша даст принципиальный положительный ответ и не захочет делить с Германией ответственность за провал». Если же Польша настаивает на включении в «восточный пакт» содержания польско-германского соглашения, то «надо включить также двусторонние договоры о ненападении между Польшей, СССР и Балтийскими странами». Лаваль и Литвинов вместе выработали положение меморандума, предполагающее освобождение Польши от оказания помощи Литве и Чехословакии. Заканчивался документ «призывом к союзническим чувствам и интересам»[350].

Спустя месяц Польша дала «неудовлетворительный» ответ, о чем и сообщил французский премьер Фланден советскому полпреду в Париже 4 января 1935-го: «Польша явно укрывается за Германию, полякам придется раскаиваться, что они избрали такого партнера». И пророчески добавил: «Положение Польши может оказаться фатальным»[351].

Варшава ни при каких условиях не собиралась участвовать в «восточном пакте». На публике ведя игру в «переговоры», в неофициальной обстановке польские дипломаты откровенно заявляли, что ни к какой коллективной системе безопасности на востоке Польша присоединяться не намерена. Так, 10 января 1935-го Муссолини сообщил советскому полпреду в Италии о разговоре Бека с итальянским послом в Варшаве: «Бек заявил о твердом решении Польши не присоединяться к Восточному пакту»[352].

Чем дальше — тем меньше поляки скрывали свою отрицательную позицию. При этом Варшава не могла ее внятно обосновать, что, естественно, порождало подозрения относительно характера договоренностей Польши и Германии. «Не только мы, но и весь мир недоумевает по поводу отрицательного отношения Польши к Восточному пакту, — говорил 10 февраля 1935 г. Литвинов польскому послу в СССР Лукасевичу. — А когда нет этому удовлетворительных явных объяснений, то, естественно, ищут скрытых объяснений, и на этой почве не может не развиваться некоторая подозрительность».

Какого рода подозрительность? Например, Прибалтика. Ни польско-германский, ни польско-советский пакты о ненападении, ни союз Польши с Францией не являлись гарантией от вторжения Германии в страны Прибалтики (которые могли быть не только сами по себе объектом германских притязаний, но и являться «коридором» для нападения на СССР).

«Неужели, — спрашивал Литвинов польского посла, — он серьезно думает, что литовская или латвийская армии могут служить барьером против нападения на нас Германии. Неужели он не понимает, что эти армии могут быть опрокинуты в 3 дня даже нынешним рейхсвером? Но допустим, что немцы остановятся у наших границ, захватив лишь Прибалтику. Разве Польша с этим готова мириться?».

Лукасевич пробормотал, что Германия, мол, знает, как к этому относится Польша. Литвинов это подхватил, отметив, что в германопольском протоколе нет ни слова о Прибалтике. «Стало быть, — продолжил он, — Германии может быть известно об отношении Польши к этой проблеме из другого соглашения, ни нам, никому другому неизвестного. В том-то и дело, что ни один здравомыслящий человек не допускает, чтобы Польша могла относиться равнодушно к захвату Прибалтики Германией, и раз Польша тем не менее отклоняет всякие гарантии против такой эвентуальности, то отсюда естественно предположение о наличии какого-то другого соглашения между Германией и Польшей, в котором, может быть, говорится не только о Прибалтике».

Литвинов недоумевал: если Польша так уверена в отсутствии какой-либо опасности как ей самой, так и Прибалтике и СССР, то еще менее понятно — «почему она отказывается подписать пакт, который почти ни к чему ее не обязывает и который к тому же, несомненно, улучшил бы ее отношения как с СССР, так и с Францией»?

А поскольку поляки высказывали отрицательное отношение не только к «восточному пакту», но и к готовившемуся параллельно французско-советскому договору о взаимопомощи, Литвинов не мог не озадачить польского посла и на этот счет: «Я не вижу, почему наш „союз“ с Францией — союзницей Польши — должен мешать нашим добрососедским отношениям с Польшей»[353].

Мы знаем — почему, вели речь об этом в предыдущих главах. Позиция Польши была странной, если исходить из цели недопущения агрессии в Европе. Но все становится на свои места и польская линия обретает логическую форму, если принять во внимание польско-германские договоренности, включая высоковероятные секретные протоколы, да добавить к этому также и польско-японские контакты.

На фоне противодействия Польши «восточному пакту» и советско-французскому сближению, подчеркнутому дистанцированию Варшавы от Москвы и отдалению от Парижа, польско-германские отношения, наоборот, — становились все более тесными и теплыми.

Полпред СССР в Польше писал 24 февраля 1935-го на имя Стомонякова: «Пока что германо-польский флирт продолжается вовсю: триумфальное турне с лекциями по Германии Каден-Бандровского (в то время известный польский писатель. — С. Л.), поездка представителей Варшавского и Краковского муниципалитетов в Дрезден на шопеновские торжества, выставка польской графики в ряде городов Германии, радиопереклички, поездка делегации в составе 20 человек польского министерства коммуникаций в ряд городов Германии и т. д. Польская пресса по-прежнему занимает исключительно дружественную позицию в отношении Германии, а корреспонденты „Газеты польской“ в Берлине и других городах Европы превозносят Гитлера и его политику»[354].

Одно слово — союзники!

16 марта 1935 г. Гитлер «хоронит» Версальский договор — в Германии принимается «Закон о строительстве вермахта», которым вводится всеобщая воинская повинность. Число дивизий должно было возрасти до 36, а общая численность сухопутной армии Германии достичь 500 тыс. человек. Это, конечно, для начала.