Юрий Ищенко - Одинокий колдун

• Название: Одинокий колдун
• Автор: Юрий Ищенко
• Жанр: Ужасы и Мистика

Юрий Ищенко родился в Алма-Ате, в 1968 году, в семье ссыльных с польскими и украинскими корнями. По окончании средней школы два года отработал грузчиком и в горах с геологоразведывательной партией; также ловил кузнечиков для биологов в пустыне Арала и с бригадой шабашников строил дома и дачи. В 1986-м году поступил во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет. Дипломная работа «Образ Врага в советском кино» была отмечена премией Комарова как лучшая. После института около года проработал сценаристом на киностудии «Казахфильм», участвовал в создании фильмов «Вампир» и «Стрейнджер». Как кинокритик и автор рассказов печатался в периодических изданиях Алма-Аты, Москвы, Санкт-Петербурга и Минска. С 1992 года живет в Петербурге и пишет прозу. В 1995-м в издательстве «Диамант» вышла первая книга — «огнестрельный триллер» «Черный альпинист». Книга была переиздана на Украине.

Роман «Одинокий колдун» был задуман в 1988 году, писался в 1995–1996 гг., и, наряду с прочим, является личным опытом автора в выживании на суровой местности вблизи Финского залива, данном в мистическом преломлении. Как говаривали в старину: «Лирическая канва любви и противостояния героя-колдуна и трех неистовых сестер-ведьм прочно и добротно прошита красными нитями (а также многоцветьем прочих нитей) жесткого, местами натуралистического и опасно откровенного узора на той самой канве». Вся эта вышивка сделала роман шокирующим триллером — путеводителем по миру духов и нечисти Санкт-Петербурга.

---

Колдун какое-то время неподвижно стоял перед чугунной решеткой, всматриваясь в темнеющее нутро сквера, смутно начиная ощущать, как зарождается, плодится, кишит и чему-то радуется в тамошних зарослях кустов, елей, кленов и берез неведомая и бурная жизнь. Это не были хорошо знакомые ему по лесу существа, это не походило на карнавал худосочной блеклой нечисти в сырых питерских дворах: он ощутил что-то более древнее, сильное, первородное, какое-то буйство никогда не виданных им сил.

В считанные секунды окончательно канул в чернильную тьму вечер. В черном воздухе, густом от влаги и от мельчайшей вибрации бьющей из сквера энергии, прямо под носом у колдуна вспыхнули гирлянды маленьких прерывистых огоньков. Он нагнулся, всматриваясь: по прутьям решетки ползали крохотные жуки-»светляки», и их сомкнутые фиолетовые надкрылья испускали бледно-лиловое сияние...

Урна, притулившаяся по ту сторону ограды у ближней от входа скамейки, вдруг пыхнула (как неразличимый во мгле рот уличного факира) беззвучным облаком огня — пламя распростерлось рваным ярко-красным лоскутом, оторвалось от урны и исчезло в выси. А урна занялась тихим и мерным, как у газовой конфорки, пламенем. Колебались аккуратные язычки голубого огня. Что-то звучно хрястнуло в сыром воздухе, будто перекусили свежую кость — это лопнула металлическая дужка замка на петлях ворот; дрогнула и скрипуче отворилась одна их створка, приглашая войти колдуна.

Более всего его удивляла невраждебность, какая-то величавая и безмятежная сила того, что зарождалось в сквере. И он почти без борьбы с собственными сомнениями сделал несколько шагов, пока не оказался внутри ограды. Тут было гораздо теплее. В лицо ему горячим порывом ударило что-то смрадное, спертый и горячий клуб воздуха. На миг он смог вспомнить себя мальчиком, дошкольником, ходившим в кружок юных натуралистов при Ботаническом саде: там была клетка с огромным пегим козлом, и тот брыкливый самец с закрученными рогами вот так же невыносимо вонял, ребята обходили клетку за несколько десятков метров. Колдун вынужден был засмотреться на бугристый, покрытый трещинами и заплатами асфальт дорожки, убегавшей к эстраде. Мириады насекомых покрывали асфальт: жуки, муравьи, гусеницы и барахтавшиеся нелетучие бабочки, тараканы, пауки, черви, лесные серые клопы и красные клопы-»солдатики», мокрицы и совсем меленькие древесные жучки с узенькими крепкими тельцами... Они кишели там беспорядочно, бестолково, даже не пожирая друг дружку, и весь этот разномастный поток живой плоти понемногу передвигался в сторону эстрады.

Колдуну показалось, будто в цветочных кустах на клумбе трещат и сминаются стебли, обозначая притаившихся там крупных, осторожных и наверняка хищных животных, следивших за осторожным колдуном. Из кустов выкатился (словно его в тесноте невзначай выпихнули соседи) игольчатый мягкий шар, ловко развернулся и стал огромным старым ежом, с длинными белыми ушами, прижатыми к сероватым иголкам, подвижной черной бусиной носа на узкой сердитой морде. Размером он был с упитанную домашнюю кошку — смешно фуркал и оставался бы милым, если бы не присел на миг на крохотные задние лапки, не приподнял узкую морду и не окрысился хищно на колдуна, блеснув мелкими острыми зубками, — после чего на всех четырех ножках побежал в сторону от аллеи, к прутьям шиповника.

В глубине сквера послышался, усиливаясь с каждой секундой, треск и грохот. Это разваливалась обшивка одной из стенок эстрадной «раковины», доски сыпались вниз, сминая кусты и разлетаясь по асфальтовой дорожке. А на месте стены вынырнули и отряхнулись, вскипев в свете фонаря яркой молодой зеленью листвы, тяжелые и гибкие ветви дуба.

Он понял, что произошло: восстал из кладбищенской земли, из-под гнета многовековых пластов глины, мусора, запретов священный дуб языческого кровавого идолища.

Кто-то вынырнул из-за порушенной, осевшей набок эстрады и мягкими прыжками побежал по аллее в сторону колдуна. Это была обнаженная женщина. Фонарь высветил ее худое, сильное и молодое тело с блестящей темной кожей: мерно качалась от бега крупная упругая грудь, развевалась за откинутой головой копна светлых кучерявых волос. Она вроде бы бежала изо всех сил, забирая руками воздух, выбрасывая далеко вперед длинные ноги с сухими напрягшимися мускулами, широко раскрыв яркий рот. Но приближалась очень медленно, словно бы барахтаясь в уплотненном ярком воздухе, почти не касаясь босыми маленькими ступнями парящей земли.

Колдун не успел толком разглядеть бежавшую, потому что его заставило развернуться в другую сторону и приготовиться к защите чье-то рассерженное шипение, похожее на гусиное, но громче, злее и опаснее.

На верхушку двухметровой ели снизу карабкалась птица, прогибая юное деревце и грузно качаясь на приспущенных хвойных ветках. Во всяком случае, шипящее зверье обладало и крыльями — короткими, с выступающими пучками длинных маховых перьев по краям. Крылья суматошно бились о воздух, помогая массивному телу сохранить равновесие. Оперение их было ослепительно-алым, светящимся, как раскаленные угли в топке. На неестественно длинной и, судя по переливчатому блеску, чешуйчатой шее сидела плоская змеиная голова, увенчанная большим петушиным гребнем, набрякшим от гневной крови. Покачиваясь на метровой гибкой шее, змеиная голова существа вытянулась в сторону замершего колдуна, демонстрируя черное раздвоенное жало. Размерами пернатое превосходило любого крупного лебедя, если не страуса, а ее плоская башка была не меньше двух кулаков дюжего мужика. Высвободился из хвои ее хвост, также напоминающий змеиный: чешуйчатый, толстый и короткий, раздвоенный на конце. Обоими концами хвост ловчил покрепче ухватиться за ветки, помогая пернатому выбираться на верхушку ели.

А оказавшись сверху согнутой ели, птица одним тяжелым прыжком сорвалась с нее, шумно и часто захлопала коротенькими, сверкающими алым оперением крыльями; в полуметре от асфальта превратила падение в полет, неуклюже загребая мощными когтистыми лапами и свивая шею в переливчатые кольца. Она полетела к высвободившемуся дубу. На лету ее змеиная башка несколько раз оглядывалась на колдуна, громко и презрительно шипя. Ель, все еще раскачивающаяся, дымилась. На верхних ветках обугливалась желтыми огоньками хвоя.

Колдун и раньше имел представление о Гад-птице, или Гад-курице, встречал описание в монастырских книгах, которыми потчевал его одно время спившийся священник; более того, в глухом болоте, километрах в десяти от своего озера, разок даже видел такую же. Но лесная пернатая гадина сильно проигрывала этой и размерами, и злобой: как куропатка несравнима с филином или огромной болотной выпью...

Тут же в него, все еще ошарашенного, ударилась с разбегу всем телом и повалила навзничь на асфальт та самая обнаженная женщина. Она в падении успела вцепиться в него руками, обвить ногами, прижаться твердой, как литой каучук, грудью. Густой резкий запах, исходивший от ее блестящего, чем-то намазанного тела, наподобие нашатыря, защемил и обжег колдуну ноздри; залепились мокрой пеленой глаза, и дикая горячая волна ее желания растопила его разум.

Болезненная, нестерпимая конвульсия скрутила все его тело, каждую напрягшуюся, звенящую мышцу. В несколько мгновений он сам распалился настолько, что, опережая ее проворные руки, высвободился из одежды, раздирая на себе штаны, рубашку, стягивая исподнее белье. И, высвободив пах, не целясь, не разглядывая женщину, одним судорожным рывком на хриплом вдохе вбил в ее тело свой чудовищно напрягшийся рог, — и закричал с ней одновременно, от боли и от счастья соединения...

А она впивалась жадными, сосущими губами в его бородатый рот, хватала и теребила в нетерпеливой ярости зубами кожу на его лице, руках, потом залепила ладонью его лицо; перекувырнулась вместе с ним и оказалась сверху, почти до боли сжимая ногами его бедра; все это время неистово дергалась, домогаясь окончания.

Будто бы потаенная нахрапистая рыба с плоскими зубами накрепко ухватила пастью его естество, — продвигаться в той пасти было так трудно и больно, что каждый рывок женщины давался колдуну с переливами боли, пока он погружался в глубину ее чресел. Изнемогая, успел-таки вдохнуть горячего воздуха, собрать в пучок все мышцы живота, и наконец-то выпустил из себя в чужую, раскаленную и мокрую от страсти плоть прерывистый фонтан белого семени.

Сразу после этого колдун вырвался из чуть ослабевших липких объятий женщины, все еще сотрясаясь в судорогах оргазма. Откатился в траву на обочине асфальтовой дорожки, оглушенный и совершенно обессиленный. Сочились секунды. Стекал с лица пот, также сочась из подмышек и с груди, пропитывая распахнутую рубашку и черное пальто, сбившееся в комок за спиной. Приятно холодил взмокшие волосы и мокрый лоб слабый ветерок.

Едва придя в себя, он приподнял с травы голову, огляделся. Уже потух фонарь возле эстрады, едко дымилась серая бетонная урна. Он не обнаружил рядом с собой никакой голой женщины с крепкими жадными губами и тесным раскаленным лоном. Лишь несколько зверьков с шишкообразными головами, мохнатыми короткими тельцами и узкими, как у муравьедов, рыльцами торопливо, урча и грызясь, лакали лужицы и капли его семени, пролитые при соитии на асфальт.