Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]

• Название: Дни и годы[Из книги воспоминаний]
• Автор: Афанасий Коптелов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Критики были правы: мое перо все еще в значительной мере принадлежало газетчику.

* * *

Старый Бийск был для меня милым городком, милым потому, что здесь жили отважные и непоседливые люди, освобождавшие Алтай от колчаковцев, те, кто боролся за становление советской власти, кто двигал народное просвещение и развеивал мещанский застой. В революционное предгрозье эти люди обитали на окраинах, возле лесопилки, на Зеленом Клине, ежегодно затопляемом весенним половодьем, и вблизи кожевенного завода да текстильной фабрики, снабжавшей край брезентом и грубой мешковиной. Теперь многие из них перебрались в центр городка, в купеческие особняки, но еще не успели навести порядок на его улицах. Купцы, наживавшие миллионы на торговле с Монголией, обманным путем обиравшие кочевое население горных районов, не потратили ни копейки на мостовую. От «отцов города» осталось единственное благоустройство — дощатые тротуары, кое-где успевшие погнить.

Наша редакция — на бойком месте Советской улицы.

Вход, понятно, с улицы.

В маленькой комнатке, где лавочник обычно подсчитывал дневную выручку, кабинет редактора. Дальше — просторный зал для всех нас. Тут и секретарь редакции, и заведующие отделами, и литсотрудники, и художник, занятый гравюрами на линолеуме для очередного номера (линолеум для этой цели сдирали с полов богатых купеческих домов), и даже редкостный по тем временам машинописец, стучавший по клавишам всеми пальцами, не прерывая при этом разговора с автором рукописи. Из нашего зала хороший обзор: глянешь в одно окно — паперть помпезного Успенского собора, на сооружение которого купцы не пожалели денег, глянешь в другое — старинная казачья церковь, построенная двести лет назад, когда тут была еще Би-Катунская крепость с чугунными пушками, нацеленными на Заречье, где кочевали алтайские племена до их добровольного присоединения к России. Сохранить бы эту церковь, как архитектурный памятник, но ее сочли ветхой и обрекли на слом. Более того — взорвали на площади нарядную Троицкую церковь, подлинный памятник зодчества. Объяснили: кирпич пойдет на новые дома. Но глыбы оказались такими громадными, что к ним не подступишься ни с кувалдой, ни с ломом. Так и лежала груда добрый десяток лет.

Между казачьей церковью и Успенским собором — обширный вход на базар, где дощатые ларьки выстроились рядами до самого обрыва к Бие. Потому-то мимо наших окон идут и идут люди. Одни спешат за покупками на базар, другие — в собор на моленье. Но в этом людском круговороте мы давно приметили старика среднего роста, с белой бородой, закрывающей половину груди. Он всегда придерживался нашего тротуара. Шел степенно. Не спешил даже тогда, когда звоном всех колоколов сзывали богомольцев в собор. И базар его не интересовал. Своей прогулкой он как бы выполнял долг перед горожанами: пусть помнят о минувшем. На его голове и летом и зимой была неизменная островерхая буденовка с кумачовой звездой. На шинели с малиновыми застежками горел боевой орден Красного Знамени. А на левом боку покачивалась шашка с серебряным эфесом. Горожане почтительно уступали ему дорогу, в особенности тогда, когда он шел возле проломов в полусгнивших тротуарах.

Иногда он исчезал из города на несколько недель, и мы уже знали — уехал погостить в Барнаул или в родную деревню Рассказиху, знали, что и там вот так же похаживает по улицам. После гостевой отлучки он снова появлялся у нас в Бийске, словно по-хозяйски проверял: «Все ли у вас тут в порядке?» И кто-нибудь из нас, увидев его первым, непременно сообщал всей редакции: — Федор Степанович вернулся!

Это был партизан Гуляев. Если бы в те годы существовал пользующийся всеобщим уважением корпус Героев Советского Союза, то Федора Степановича, несомненно, удостоили бы этого высокого звания.

Перенесемся в 1919 год. Красная армия, тесня колчаковцев, грозным валом перекатывалась через Уральский хребет, который белогвардейцы хвастливо объявили неприступным. А в тылу у них, словно костры в ночи, разгорались очаги народного восстания. Не хватало кумача на шапки. Не хватало природных снадобий для самодельного пороха. Стараясь погасить костры народного гнева, колчаковцы бросали во все концы Сибири отряды отборных карателей. Горели подожженные ими деревни и стыли на ветру тела повешенных, а народный гнев полыхал все сильнее и сильнее. Партизанские отряды сливались в полки, формировались народные дивизии, на освобожденных территориях возникали советские республики. Дни белогвардейщины шли на ущерб. Но издыхающий зверь еще наносил смертельные укусы, превращал селения в груды пепла.

Один из карательных отрядов, гоняясь за партизанами, разведал, что их «гнездо» в лесной деревне Бобровке. А как по бездорожью пробраться туда и захватить врасплох? Без знатока местности не обойтись. На лесном кордоне нашелся старик, готовый пойти проводником. Надежный, — в избе у него полный угол икон. В глубину леса двинулись в сумерки — в Бобровке навалятся на спящих партизан. Всех покрошат, получат благодарность от самого Колчака, Верховного правителя. У старика иная думка: в глухом лесу — Гнилое болото, его не заметят, примут за лужайку и вломятся на конях. А он знает тропку и перебежит возле трясины. От пуль на первое время схоронится в темных кустах. Дальше ему известна каждая сосна, и он добежит куда нужно, поднимет своих.

Так и случилось: в болоте кони увязли, а старик, перебежав по кочкам, кричал:

— Сюда, ваше благородье! Тут дорожка! Чуток правее. Сюда, сюда! Еще правее!

Возле того болота друзья старика, подоспевшие из Бобровки, и прикончили карателей.

А когда вымели всю нечисть железной метлой, Гуляеву сказали в губревкоме:

— Поезжай-ка ты, Степаныч, в Москву. Отвези поклон Ленину.

В столице, в главном штабе Красной армии Федор Гуляев первым делом повидался с Буденным. Там их сняли на карточку. Рядышком. Семен Михайлович, полуобнимая старика, положил ему, руку на плечо. А потом повезли Федора Степановича в Кремль, к самому Ильичу. Расспрашивая немногословного старика, Ленин не удержался от восторга:

— Ай, да сибиряк! Настоящий Сусанин! В новых условиях повторил его подвиг! Слыхали о Сусанине

Нет, Федор Степанович не слыхал об Иване Сусанине.

— Так мы к вашей фамилии, — сказал Ленин, добавим фамилию того давнего героя.

И Федор Степанович из деревни Рассказиха нынешнего Алтайского края стал Гуляевым-Сусаниным. Тогда же он был награжден орденом Красного Знамени, ему вручили армейское обмундирование и шашку с серебряным эфесом. А Владимир Ильич попросил старика отвезти в Сибирь два венка, один возложить на братскую могилу вблизи места его подвига, другой — в Барнауле, на проспекте, где покоятся герои революции.

А потом выяснилось: кроме Федора Степановича, такие же подвиги в других районах Сибири совершили Иван Пешков и Никита Молчанов.

* * *

С малых лет я полюбил печатное слово, и газета стала необходимым спутником моей жизни. А началось вот с чего. В 1914 году в нашем селе Залесово открылось почтовое отделение — редкий для того времени случай. 3а почтой круглый год три раза в неделю ездил на паре откормленных лошадей Михей Казаков, отец моего друга, учившегося уже в третьем классе школы (это и сдружило нас, мальчуганов). Михей уезжал вечером в большое село Сорокино, за тридцать пять верст, и к рассвету привозил к нам почту в громадном кожаном мешке с железными застежками, схваченными увесистым амбарным замком. С ним ездил охранник, вооруженный наганом, хотя и не случалось ни одного почтового ограбления. Когда началась война, письма в нашу волость стали приходить такими грудами, что начальник почты был не в силах управиться с ними. А я к тому времени прослыл «грамотеем», и начальник приветил меня. Я стал помогать ему разбирать огромнейшую почту: письма в соседние деревни раскладывал по полочкам. А той порой у крыльца двухэтажного дома парадным крыльцом собиралась в ожидании писем с фронта такая толпа солдаток, что они заполняли всю улицу. Начальник вручал мне стопу писем, адресованных в наше село, и я с сознанием долга нес их вниз. Остановившись на крыльце, выкрикивал фамилии и отдавал в толпу письмо за письмом. Таким было мое первое, как сказали бы сейчас, общественное поручение. Раздав письма, я снова подымался на второй этаж, а там начальник — о, чудо из чудес! — бережливо доставал из кожаной утробы пачки газет, источавшие незнакомый ранее, приятный запах типографской краски. Почему-то первой в моих руках оказалась большая газета с крупными буквами «Жизнь Алтая». Ох, сколько в ней было новостей! Со всего света! Газета знала все! Я первым делом бежал глазами по строчка новостей с «Театров военных действий». Прочту и побегу рассказывать соседям. Но ведь не прочтешь на почте все четыре страницы. Взять бы газету с собой. Начальник сказал: «Нельзя — подписчик ждет, спросит». Подписчик! А нельзя ли и мне стать таким счастливчиком. Оказывается можно. И я стал получать газету с бумажным пояском, на котором было оттиснуто: «Залесово, господину Коптелову А.Л.». Вот как! Господином стал! Как-то я прочел на газетном листе: «Типографии газеты «Жизнь Алтая» требуются вертельщики». Сбежать бы туда! Там все время можно держать в руках свежую газету! Но начальник почты разочаровал: печатные машины огромные, и вертеть колесо может только крепкий мужик. Значит, еще не пришла пора убежать из дома в далекий город Барнаул. А вот газету, оказывается, можно выписать даже не одну, только нашлись бы деньги. И я подписался на «Народную жизнь». Что же еще ближе нам, деревенским? И стал приходить из Кургана журнальчик «Союза маслодельных артелей». Там — о сепараторах, предлагаемых шведской фирмой «Альфа-Лаваль», и о продаже масла в Лондон. Зачем мне это? Но ожегшись на молоке не стал дуть на воду, — выписал из Петрограда газету «Копейка». Дешево и знатно! В ней даже больше новостей, чем в барнаульской «Жизни Алтая». Тут, думалось, мне тогда, весь мир!