Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

• Название: Гретель и тьма
• Автор: Элайза Грэнвилл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-698-4

Таинственный, завораживающий, почти колдовской роман двойного плетения, сказка, до ужаса похожая на действительность, наваждение понарошку и взаправду — вот что ожидает вас под этой обложкой. Вена, 1899 год. У знаменитого психоаналитика Йозефа Бройера — едва ли не самая странная пациентка за всю его практику. Девушку нашли возле дома помешанных, бритую наголо, нагую, безымянную, без чувств. Не девушка, а сломанный цветок. Йозеф назвал ее Лили — незнакомка напомнила ему любимый цветок. С этого дня Лили нашла убежище в доме доктора. Она уверяла, что у нее нет имени, что она ничего не чувствует, что она ничего не помнит и вообще, она, может, и не человек вовсе. Доктор Бройер не просто заинтригован — он зачарован. Германия, много лет спустя. У маленькой Кристы очень занятой папа: он работает в лазарете со «зверолюдьми», и Кристе приходится играть одной или слушать сказки няни — сказки странные, темные, страшные. И когда все вокруг постепенно делается столь же жутким, как ее любимые истории, и уж ни сморгнуть, ни проснуться, ни сбросить чары, — Криста учится повелевать этой кошмарной сказкой наяву. «Гретель и тьма» — удивительный роман о том, что порой мир причудливей самой изощренной сказки, но если в сказке зло всегда можно победить, то в реальной жизни все гораздо сложнее. Элайза Грэнвилл — увлеченный исследователь сказки, сказочного символизма и влияния немецкого романтизма и германской мифологии на историю Третьего Рейха.

---

— Лучше делай, что тебе велят, и иди спать, а не то пожалеешь.

— Нет.

— Ладно, — говорит Грет бодро, — что ж, нет так нет. Что тут поделаешь. Boggelmann[69] скоро придет, а дверь-то нараспашку.

— Папа говорит, не бывает никаких бабаек.

— Вот как? Он образованный человек, может, и прав. Нам с тобой осталось лишь подождать да поглядеть.

Начинается бум-бум-бум, и я выползаю, беспокойно гляжу на черную лестницу в кухню, почти уверенная, что уже течет по ступенькам здоровенная черная тень. И тут понимаю, что шум этот — от Грет, она месит тесто на завтра. Она откашливается и поет:

Es tanzt ein Bi-Ba-Butzemann
In unserm Haus herum, dideldum,
Es tanzt ein Bi-Ba-Butzemann
In unserm Haus herum.

Er wirft sein Säcklein her und hin,
Was ist wohl in dem Säcklein drin?
Es tanzt ein Bi-Ba-Butzemann
In unserm Haus herum[70].

Я высовываю голову.

— А что у Бабая в мешке?

— Ой, то да сё. — Она еще сколько-то мурлычет мелодию, а потом начинает по новой: — Вот он пляшет вокруг дома…

— Там еда?

— Он думает, что да. В основном — клочки да кусочки непослушных детишек, а иногда и целиком. Его еще прозывают der Kinderfresser[71]…

— Мне не страшно.

— Хорошо. — Грет пытается схватить меня, но я опять отползаю, прочь от ее руки, а она ходит вокруг стола и старается меня поймать. — Хочешь еще послушать про Детоглота?

— Нет.

— Люди говорят, он чудище с планеты Сатурн. Он темный, коренастый, нос у него крючком, а одет в длинное черное пальто. Нижняя губа у него такая здоровенная, что плюхает ему по груди. Ручищи длинные — чтобы просовывать в двери и забирать малышей. Давным-давно он натворил кое-что очень скверное…

— Что?

— Такое ужасное, что я тебе не скажу. Да и вообще забыла. Потому как чем бы оно там ни было, der Kinderfresser оказался проклят вечно бродить по земле, а настоящего дома у него нет. Он так сотни лет уже ходит. Ночью ворует детей, которые не спят. И — ам-ням-ням — днем их глотает. Сёрп-сёрп — сосет их кровушку. Хрусть-хрусть-ам-ам — перемалывает им все косточки. — Тут Грет умолкает. — Тихо! Слышала?

— Что?

— Пубум-пум-пум, будто мешок тащат по земле.

— Н-нет.

— А ты послушай хорошенько, еще слышно чок-чок — это он, пока бродил, одну ногу износил, и приходится ему ходить деревянной ногой. — Грет присаживается на корточки и шепчет: — Вот что он на самом деле ищет — добрую новую ногу себе. — Она поглаживает меня по бедру. — Пока ни одна не подошла, но он все ищет.

Я взвизгиваю и съеживаюсь в самый маленький комочек, в какой могу, но Грет меня схватила, тащит ногами вперед на свет и отправляет к лестнице резким шлепком по заду.

Папа говорит, что нашел кому за мной днем приглядывать. Я очень крепко прижимаю к себе Лотти и молчу.

— Она пообещала научить тебя рукоделию. Шитью. Вязанию. — Он делает вид, что улыбается. — Мило, правда?

Теперь он не заставляет меня вынуть палец изо рта. Ломает рогалик на маленькие кусочки и до появления дамы выпивает четыре чашки кофе. Это очень старая ведьма, брови-гусеницы — та самая, что сидела в кухне в углу, когда я обожгла пальцы сливовым сиропом. Черный кот не с нею, но она сама вся в черном и принесла свою волшебную палку — опирается на нее, чтобы все думали, будто это клюка. Я пялюсь в пол.

— Поздоровайся с фрау Швиттер. — Папа подталкивает меня. — Криста, где твое воспитание? — Он виновато откашливается. — Боюсь, моя дочь сейчас отказывается разговаривать с кем бы то ни было.

Ведьма смеется.

— Я вырастила семерых детей и двенадцать внуков и чего только не повидала, герр доктор. — Она умолкает, но я чувствую, что она смотрит на меня. — Криста, тебя заколдовали, что ли?

Бросаю быстрый взгляд — и вижу, что глаза у нее маленькие и очень ярко-синие, они сияют среди морщин, как будто вообще не с этого лица. Зубы у нее странные: по одному длинному с каждой стороны, а между ними — немного. Как только папа уходит, она постукивает по мне своей палкой.

— Ну-ка. Скажи мне, Криста, как зовут твою куклу?

— Лотти.

— Ага, по крайней мере теперь ясно, что кошка тебе язык не откусила. — Она достает клубок серой шерсти, отматывает длинную нитку. — Давай займемся делом. Сегодня я покажу тебе, как вязать.

— Не хочу.

— Сделаешь славный зимний шарф для Лотти. — Ведьма Швиттер хлопает по сиденью рядом с собой. — Иди сюда, сядь.

— Нет. — Делаю три шага назад, но она уже начинает разматывать шерсть, против часовой стрелки, и глаз с моего лица не сводит — должно быть, заклинание притяжения, потому что ноги мои идут к ней, не спросив меня.

— Так-то лучше. Сядь прямо. Смотри внимательно. Вот как это делается. Сначала делаем петлю, так… — Она вдруг тюкает меня по руке своим коготком. — Ты что, слишком бестолковая, чтобы это освоить, Криста? У тебя и впрямь с головой не все в порядке?

— Нет.

— Тогда смотри и учись.

Я мучаюсь с костяными спицами и с уродливой, серой, как дождь, шерстью, спускаю петли, тяну то слишком сильно, и пряжа рвется, то недостаточно, и вязанье делается похожим на драную паутину. Трижды я швыряю это все на пол, и трижды ведьма заставляет меня подобрать путаницу и продолжать. Наконец она разрешает мне отложить вязание.

— Завтра еще поработаем.

— Нет.

— И почему же это, скажи мне?

— Не хочу. Это противно. Я не хочу ни вязать, ни шить. Своими руками что-то делают только бедняки. Папа отведет меня в магазин, и я там куплю Лотти шарф красивого цвета.

— Вот оно что?

— Да. — Я внимательно смотрю на ведьму: у нее рука — на клюке. — Папа сказал, что я и не должна делать, как вы скажете. Вам полагается присматривать, чтобы со мной ничего не стряслось.

Ведьма квохчет. Поднимает свою палку и постукивает мне по плечу — я вздрагиваю.

— Тем не менее, Криста, всем девочкам нужно учиться трудолюбию. Завтра продолжишь то, что сегодня начала.

— Нет. — Я тру плечо и сильно щиплю его, чтоб непременно остался след. — Я расскажу папе, как сильно вы меня стукнули, и он вас прогонит, как Эльке.

— Lügen haben kurze Beine, дитя мое. — Она опять смеется. — Да, как гласит старая поговорка, у лжи короткие ноги, она обычно возвращается и тебя преследует. Теперь почитай тихонько свою книжку. Мне надо дать глазам отдохнуть пять минут.

Мы с Лотти садимся в углу и слушаем, как у старой ведьмы отдыхают глаза: хры-хры… Она храпит, пока в одиннадцать Урсель не приносит мне молоко и пирог. Я еще не голодная, потому что мы ходили на разведку и скверная Шарлотта украла в спальне шоколад. Мы его очень не торопясь съели, а затем снова пересказали Ханселя и Гретель. На сей раз мать не может заставить детей пойти в лес и потому убегает сама.

Когда ведьма просыпается, она заставляет меня упражняться в письме, а сама болтает со своими подругами. Мне все равно. Когда вырасту, я стану знаменитым писателем, как Кэрролл Льюис или Элли Франкен Баум, но девочки в моих книгах будут путешественницами, станут водить самолеты и сражаться в битвах, а не играть в норах с белыми кроликами или плясать по кирпичным дорожкам с дурацким пугалом и человеком из металла. После обеда ведьма дает мне маленький квадратик льна с напечатанным рисунком и разноцветные шелковые нитки.

— Давай, Криста. — Она вдевает нитку в иголку и показывает мне, как гладкими маленькими стежками вышивать лепесточки. — Вышивать красивое — хороший способ времяпрепровождения для юных дам.

— Не хочу. — Стискиваю кулаки.

— Надо.

— Нет. — Рука ее стискивает палку, но сейчас-то я наготове. Убираюсь в другой угол комнаты. — Вы меня не заставите.

Урсель, зайдя собрать тарелки, цокает языком.

— Теперь вы понимаете, что Эльке приходилось терпеть. Это не просто непослушание. Никакого уважения. Никакого умения вести себя в обществе. Не представляю, о чем думает ее папаша. — Она понижает голос до шепота: — Если она не исправится, не удивлюсь, коли это созданье кончит с черным Winkel[72]. — Обе смотрят на меня.

— Не при таком отце, — бормочет фрау Швиттер.

— Это верно, — соглашается Урсель, сгребая мой размазанный пирог, — но он-то не вечный. Придется ей рано или поздно вырасти. А если нет…

— За деньги, что он мне платит, — шепчет старая ведьма, покосившись на меня, словно бы удостоверяясь, что я не слушаю, — она может проказничать сколько влезет. Чем хуже она себя ведет, тем больше я могу просить плату, и потому, что до меня, то в ближайшие недели пусть хоть с самим дьяволом пляшет, если желает. — Пожимает плечами. — Ее будущее меня не касается.

Я достаю свой альбом и до самого прихода папы рисую безобразных старых ведьм, которые падают с метел и разбиваются вдребезги. У всех у них Winkel — здоровенные черные лычки, как у солдат, но прямо на лицах. Я на рисунках тоже есть — улыбаюсь и очень хорошо себя веду им назло. Когда фрау Швиттер хочет посмотреть, чем я занимаюсь, я кладу черный карандаш на бок и закрашиваю все наглухо, делаю ночь, оставляю место лишь для одной большой желтой звезды. Пою ей «Мигай, мигай», и ей очень нравится: