Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

• Название: Гретель и тьма
• Автор: Элайза Грэнвилл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-698-4

Таинственный, завораживающий, почти колдовской роман двойного плетения, сказка, до ужаса похожая на действительность, наваждение понарошку и взаправду — вот что ожидает вас под этой обложкой. Вена, 1899 год. У знаменитого психоаналитика Йозефа Бройера — едва ли не самая странная пациентка за всю его практику. Девушку нашли возле дома помешанных, бритую наголо, нагую, безымянную, без чувств. Не девушка, а сломанный цветок. Йозеф назвал ее Лили — незнакомка напомнила ему любимый цветок. С этого дня Лили нашла убежище в доме доктора. Она уверяла, что у нее нет имени, что она ничего не чувствует, что она ничего не помнит и вообще, она, может, и не человек вовсе. Доктор Бройер не просто заинтригован — он зачарован. Германия, много лет спустя. У маленькой Кристы очень занятой папа: он работает в лазарете со «зверолюдьми», и Кристе приходится играть одной или слушать сказки няни — сказки странные, темные, страшные. И когда все вокруг постепенно делается столь же жутким, как ее любимые истории, и уж ни сморгнуть, ни проснуться, ни сбросить чары, — Криста учится повелевать этой кошмарной сказкой наяву. «Гретель и тьма» — удивительный роман о том, что порой мир причудливей самой изощренной сказки, но если в сказке зло всегда можно победить, то в реальной жизни все гораздо сложнее. Элайза Грэнвилл — увлеченный исследователь сказки, сказочного символизма и влияния немецкого романтизма и германской мифологии на историю Третьего Рейха.

---

— Да-а. — Человек отпустил его запястье, и по ребрам ему ударило чем-то — Беньямину показалось, кувалдой. Он перекатился на бок, пытаясь увернуться. Следующий удар, безошибочно нацеленный по почкам, пришелся сбоку спины, между ребрами и бедренной костью. В воздухе расцвели черные хризантемы, и Беньямин почувствовал, что падает в глубокую пропасть. В сознание его вернули маленькие руки, шарившие у него по карманам.

— Забирай пальто, — шептал голос у него над ухом. — Хорошая ткань. Продать такое — раз плюнуть.

— Пшли прочь. — Беньямин с трудом встал на колени и отпихнул их. — Херовы шлюхи старые.

— Херов забулдыга, — прилетел грубый ответ, Беньямин согнулся пополам, и его вырвало.

Стиснув зубы, он наконец поднялся на ноги. Карманы его, как и желудок, теперь были пусты: забрали все до последнего геллера, выданного доктором, авторучку и даже несвежий носовой платок.

Четыре

Стою за дверью и слушаю, как Эльке жалуется папе на мое непослушание. Ну и врунья же она. Не воровала я никакого пирога. И слов плохих не говорила, и руку ей не царапала.

— Да, да, — говорит папа голосом, который означает нет. — Я понимаю, насколько вам все это непросто, но стоит учесть…

Эльке перебивает его:

— Печальное случается со многими детьми. Девочке все равно нужна дисциплина.

— Это уж мне решать. — Молчание. Затем он говорит: — Что-нибудь еще? — Понятно, что ему хочется уйти, но Эльке не закончила. Она как мой заводной морячок. Заведешь его — и он будет колотить в свой барабанчик; и ничто не могло его остановить — пока Грет на него случайно не наступила.

— Безделье — мать пороков. Вашему ребенку нужно какое-нибудь занятие. Почему она не в школе? Неправильно это. Вам надо отправить ее в школу.

На сей раз молчание затягивается, и в нем слышится такое потрескивание, какое бывает в воздухе перед грозой. Я затаиваю дыханье. Была бы тут Грет, мы бы спрятались под лестницей, чтобы гроза не спалила нас в угольки.

— Моя дочь отправится в школу, когда закончится лето. — Я услышала, как он отодвигает стул. — Спасибо, фрау Шмидт, что заглянули. Я поговорю с Кристой…

— Поговорите? Вы с ней поговорите? — Эльке повышает голос: — А наказать ее? Этой девочке следует взгреть зад. Будь она моей дочерью…

От восторга я обхватываю себя руками — сейчас будет гроза.

— Довольно! — орет папа. — Она не ваша дочь. — Топ-топ — это его башмаки, он ходит взад-вперед по комнате. Его тень падает в дверную щель, и я отступаю, не дыша. — Как и любому ребенку, — продолжает он тише, — Кристе нужно время, чтобы привыкнуть к сиротству без матери. Могут быть и другие мелкие трудности. Если вы не в силах иметь с ними дело…

— Справлюсь, — говорит Эльке сердито.

— Превосходно, — говорит папа. — У меня все...пока.

Я удираю в свое потайное место. Лотти просит рассказать ей про Ханселя и Гретель. Это ее любимая сказка. В прошлый раз мы засунули Эльке и ее мерзких старых подружек в духовку. А сегодня сделаем так, чтобы они сначала чуть не умерли, — накормим их отравленным хлебом. А потом раздуем огонь так, чтобы духовка раскалилась докрасна. Шум от них, когда они застучат кулаками в дверку, — как грохот сковородки, когда Грет готовила «Яна в кармане». Она говорила, что это Ян пытается выбраться, пока не сварился заживо, но папа сказал, что это просто поддон от пудинга подпрыгивает на тагане. Когда все стихает, мы осторожно открываем дверку и видим там лишь обрывки жженой бумаги. Я швыряю их в воздух, и их слова уносит ветер.

Папа потом спрашивает меня про то, что ему доложила Эльке.

— Ты воруешь с кухни, Криста? — Я мотаю головой. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Не воровала? Хорошо. Теперь скажи: ты поцарапала Эльке?

Я делаю круглые глаза.

— Нет, папа.

— А плохие слова говорила? Она утверждает, что ты ее грубо обзывала.

— Как я ее грубо обзывала? — спрашиваю я с опаской. Но он не отвечает, и мне понятно, что ей не очень-то поверил. — Я ничего плохого не делала, папа. Это она вредничает.

— Пусть и так, — говорит папа. — Я бы хотел, чтобы ты извинилась перед Эльке за то, что огорчила ее. Пожалуйста. Ради меня.

Я хмурюсь и отвешиваю губу.

— Зачем?

— Затем, — отвечает он устало, — что мне нужно, чтобы она за тобой присматривала, пока я на работе.

— Почему я не могу ходить с тобой в лазарет?

— Не говори глупости, Криста. — Он достает бурый бумажный пакет. — Смотри, что я тебе принес — славную черемуху.

Папа угощает меня черемухой, когда я обещаю извиниться. Забираю Лотти в сад, и мы считаем там косточки и смотрим, как далеко я их могу плюнуть:

Eins, zwei, Polizei[55],
Три, четыре, бригадир,
Пять, шесть, злая карга…

Эльке находит у меня в волосах колтун и дерет его расческой.

— Ай! Ай! Не надо, больно.

Она принимается плести мне косу и дергает так сильно, что у меня будто каждый волосок вытаскивают с корнем: пинь-пинь-пинь, — Грет так прореживала редиску.

— Прекрати этот дурацкий ор, — шипит она мне в ухо, — иначе я тебе такое устрою — мало не покажется. — Она завязывает по красной ленте на каждой косе, сжав губы так, что рот у нее делается похожим на скрученный кончик колбасы, а затем убирает мне волосы с лица и закрепляет их заколками.

— Вынь их. Слишком туго.

— Оставь их в покое. Допивай молоко. Быстро. Мне недосуг все утро плясать тут вокруг тебя.

— Не буду. — Пихаю чашку, она заваливается, и я смотрю, как молоко течет по столу: широкая белая река, она уносит камни крошек и исчезает за край, как сливочный водопад. Следом катится чашка, подскакивает на линолеуме и разлетается на несколько осколков.

— Ах ты маленькая… — Эльке заносит руку и шлепает меня по ноге так, что от ее пальцев остаются красные отпечатки. Я пытаюсь вспомнить грубые слова, которые Грет произносила себе под нос, когда гаснул огонь или не подходило тесто.

— Hure! — воплю я. — Miststück![56]

Эльке в бешенстве.

— Как ты меня назвала?

— Шлюха. Шлюха. Шлюха. Сука. Сука. Паскуда. — Прочесываю память — ищу слово, которое Грет кричала горничной из соседнего дома. — Nutter![57]

Лицо у Эльке делается того же цвета, что и пролитое мной молоко. Теперь она хватает меня, вцепляется в плечо и разворачивает меня, чтобы всыпать десяток ударов мне по попе. Я машу руками, но они коротки, до Эльке не дотянуться, однако мне удается укусить ее за руку. Икаю и воплю от ярости, и мне вдруг нужно в туалет.

Но поздно — а мне все равно. Я все еще брыкаюсь и пытаюсь дать ей сдачи, а сики уже текут у меня по ногам.

Еще одна ведьма высовывает голову из-за двери.

— Все ли ладно, Эльке?

— Глянь, что она натворила! Посмотри на это безобразие. Еще и обмочилась. У мерзкой малявки не все дома. Ей место там, с остальными дикарями. — Она оборачивается ко мне: — Иди мойся, грязная тварь.

Лотти говорит, что надо найти папу, но ворота в зоопарк закрыты. Поскольку я засыпаю, спрятавшись в цветущем кусте красной смородины, Эльке добирается до папы первой. На сей раз лицо у него очень серьезное.

— Криста, Эльке говорит, что ты не извинилась, хотя мне обещала. Но, что еще хуже, сегодня утром ты намеренно разбила какую-то посуду. Мало того, — тут он отводит взгляд, и я понимаю, что будет дальше, — она сказала, что ты теперь нечиста в личных привычках. Это правда?

— Она кричала и била меня. — Я принимаюсь плакать, но сквозь пальцы подглядываю за ним. — Я не удержалась… я так испугалась, папа.

Глаза у папы округляются.

— Она тебя ударила?

— Много-много раз. — Я показываю ему отпечатки на ноге и объясняю, как мне теперь больно сидеть.

— А с чего все началось? Почему она кричала?

— Она хотела, чтоб я поторопилась, и я уронила чашку. Я н-н-нечаянно.

— Понятно.

Он супится, и я, обнаглев, добавляю:

— Терпеть не могу Эльке, sie ist ein gemeines Stück[58].

— Криста! — У папы потрясенный вид. — Ты где нахваталась таких грубостей? — Он ждет ответа, но я сжимаю губы и закрываю рот ладонью. — Могу лишь предположить, что ты подслушала, как между собой разговаривают мужчины. Я с ними потолкую. Эльке… не такая. Тем не менее она явно не подходит для ухода за ребенком из приличной семьи.

Эльке выгоняют. Я прячусь за папой, но выглядываю, чтоб над ней посмеяться. Ранним утром он говорит, что я буду ходить с ним в лазарет, пока не найдут новую даму, за мной присматривать. Ни одна из местных женщин не годится. Он вздыхает над моими волосами и принимается плести их снова и снова, но косы у него выходят кривые и неодинаковые.

— Я хочу, чтобы меня заплетала Грет. Пошли за Грет.