Бен-Цион Тавгер - Мой Хеврон

• Название: Мой Хеврон
• Автор: Бен-Цион Тавгер
• Издательство: Шамир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 965-293-056-3

Книга, которую читатель держит в руках, основана на материале магнитофонных записей, сделанных профессором Тавгером в последний год жизни.

Бен-Цион Тавгер приехал в Израиль в 1972 году из Новосибирского Академгородка. Много лет потратил он на борьбу с КГБ и советскими властями за право жить на родине. За ним охотились, его преследовали, травили, пытаясь найти благовидный предлог и осудить «предателя». Но Бог был милостив — Тавгер приезжает в Израиль и по прошествии некоторого времени поселяется в Кирьят-Арба, в Хевроне.

Те, кто приехал в Израиль в 70-е годы, стали свидетелями зарождения еврейского ишува в Кирьят-Арба, героической борьбы раввина Левингера и участников движения «Гуш-Эмуним» с израильскими властями и военной администрацией за право евреев селиться и жить на всей территории Эрец-Исраэль.

Активным участником этой борьбы был и профессор Тавгер. Уже тогда, более 20 лет назад, превосходно разобравшись в ситуации, он знал, как нужно действовать, чтобы возродить еврейское присутствие в Хевроне. Он не мог смириться с тем, что евреи в своей стране не имеют права жить и молиться там, где они хотят, посещать святые места, передвигаться свободно, без опаски. «Политика» израильских властей в те годы (как, впрочем, и сейчас) ставила евреев в зависимое положение: еврей не может делать, что хочет, не оглядываясь на реакцию араба, — не понравится тому что-то — забросает еврея камнями, подожжет его машину, иными словами, найдет способ выразить свой «протест», и власти обязательно вмешаются и «утихомирят» еврея. И это в государстве, которое называет себя еврейским…

---

Кстати, несколько слов о нем. Он был студентом Бар-Иланского университета, знал, что я профессор, и относился ко мне с почтением. Однако отношения между нами так и не сложились, поскольку поведение его меня крайне разочаровывало. Был как-то случай: мы с ребятами вывесили над Меарат га-Махпела израильский флаг. Под крышей была незаметная ниша, в нее мы и просунули флаг, а саму нишу замуровали. Этот офицер страшно перепугался, поднял шум. И сам (а может, по приказу свыше) вызвался этот флаг сорвать. Идти предстояло по карнизу крыши, на большой высоте, что было опасно. Он пошел, добрался до флага и сорвал его, сделав это с таким видом, будто это была, по крайней мере, свастика, а не его национальный, государственный символ. И проявил при этом немало смелости, решимости, но ни капли смекалки… Если бы у этого студента была пара извилин, он бы быстро сообразил, что этот флаг можно достать изнутри, из той же ниши, а не лезть на крышу.

И тогда я, помню, подумал: принял бы я его в университет, если бы был ректором? Пожалуй нет, ибо слишком уж он несообразителен.

Тем временем гудящая толпа арабов приближалась. В ресторане работала женщина по имени Майя, всего два месяца назад приехавшая из России; иврита она почти не знала.

— Бен-Цион, — спросила меня Майя, — что означает «гафгана»?

— Демонстрация! — перевел я ей. Но было видно, что она плохо понимала, что происходит на самом деле. Уж слишком эта демонстрация не была похожа на Первомай в Москве. Шуму действительно было много, посетители ресторана с перепугу залезли под столы, а Элинсон, державший в руках фотокамеру, вбежал в ресторан и сменил камеру на пистолет. Когда же огромный камень, разбив стекло, упал на прилавок, Майя, похоже, все поняла.

И тут прозвучали первые выстрелы. Мы начали стрелять в сторону толпы, поверх голов. Цви стрелял очередями из автомата, а я — из пистолета. Стрелял из своего пистолета и Элинсон. Толпа находилась от нас примерно в полусотне метров. Стрельба ее остановила, но камни продолжали лететь. Элиэзер Бройер подбирал их и со всей силой швырял обратно.

И тут Цви предпринял нечто невероятное. Бросился к своей машине, завел ее и направил прямо на толпу. Я был поражен его смелостью. В него полетел град камней, все стекла в машине были тут же выбиты. Если бы машина застряла, его могли бы убить, и я предложил Элиэзеру бежать следом для подмоги. Мы побежали вперед, кидая камни. Из всех окон и дверей высовывались арабы. Я кричал им, чтобы они ушли в дома и заперли двери.

Откровенно говоря, я боялся, что и они присоединятся к бушующей толпе, тогда на нас посыпались бы камни отовсюду.

Полиции, естественно, не было. Два солдата в будке возле ресторана были насмерть перепуганы: боялись толпы и боялись открыть огонь, чтобы не нарушить приказа. Тряслись со страху — и ждали. Чего ждали? Смерти своей, что ли? Я считаю вполне правильным, что в тот момент мы «взяли закон в свои руки».

Цви со своей машиной не удалось обратить толпу в бегство. Машина наткнулась на груду камней, он с трудом взял назад, даже не заметив, что между колесами застряла железная бочка. Когда он подогнал машину к ресторану, мы увидели, что не уцелело ни одного стекла, ни одной фары, весь кузов был побит и измят. До сих пор поражаюсь: как он на такое решился? Во всяком случае, толпа осталась на месте, не пытаясь приблизиться. Тем временем, сверху, со стороны Кирьят-Арба прибывали машины. Улицы были узкие, развернуться было негде, а среди них были и арабские машины. Мы с Элиэзером их останавливали, проверяли. В машинах этих могли быть камни, могло находиться оружие, взрывчатка и вообще Бог знает что…

12. Реакция на самооборону

События, произошедшие в Хевроне в Пурим, имели самые разнообразные последствия.

Прежде всего у нас, в Кирьят-Арба. Ее жители были горды, что могут защитить себя сами. Но были и такие, что имели иное мнение, — прежде всего известный, всеми уважаемый наш адвокат Эльяким Гаэцни. Он сразу же обвинил во всем нас. Не знаю, из каких источников к нему поступала информация, но он откровенно заявил, что меня следует отдать под суд. И — напророчил. В конце концов меня действительно отдали под суд. Но тогда никто этого не предполагал, кроме Гаэцни.

Спустя месяца два нас с Элиэзером вызвали в полицию. Существенных обвинений не предъявили. К суду был привлечен рав Левингер. Собственно говоря, судить можно было всех жителей Кирьят-Арба, которые «взяли закон в свои руки».

Чтобы поподробнее выяснить, как происходили события, к нам приезжал депутат Кнессета Йосеф Сарид — Йоси, как он любит себя называть. В Кирьят-Арба он не заезжал, а побывал только в Хевроне. Там он выяснил, будто трое поселенцев «непозволительно» вели себя по отношению к арабам Хеврона. Относительно меня Сарид заявил, что уверен в моей причастности ко всему происшедшему, но арабы, мол, боятся свидетельствовать против меня.

В ответ я написал ему открытое письмо. Оно было напечатано у нас в «Йедионе». Позже журналист Йегуда Литани многое использовал из него в своих публикациях в газете «Га-Арец».

Я писал, что Иоси Сариду вовсе незачем было обращаться к арабам. Во всех своих так называемых «преступлениях» я признаюсь сам. И все подробно изложил. Как в Пурим разбирал арабские завалы и баррикады, как помогал выводить автобусы с туристами из-под града камней. Написал и о прошлых своих «преступлениях»: о раскопках на месте синагоги «Авраам-авину», о том, как сломал там забор в загоне для скота, принадлежавшем арабу. Согласно документам, выданным и официально оформленным израильскими властями, араб этот имел на загон все права, заплатил за него, а я не возместил арабу убытков. Подробно изложил, какие работы провел на кладбище. Как наводил там порядок, как вел себя в Меарат га-Махпела. Словом, признался во всех своих «нарушениях и бесчинствах».

Иоси Сарид ответил мне быстро. Он, видимо, понял едкий юмор моих признаний и ответил несколько странно. Он писал, что не намерен привлекать меня к суду, поскольку у нас с ним имеются идеологические разногласия.

Ответ его тоже был напечатан в газетах. Забавно, что газета «Га-Арец» вполне серьезно отнеслась к стилю моего письма. Видимо, с юмором у ее издателей не все благополучно. Значительные отрывки из моего письма «Га-Арец» цитировала полностью как доказательство того, что я действительно уголовник, признающийся в собственных преступлениях. Но не потрудилась отметить, что это «преступления» с точки зрения Иоси Сарида и Йегуды Литани, а не израильского закона.

Один суд все-таки состоялся — над лидером Кирьят-Арба равом Левингером. Он обвинялся в оскорблении чести израильского офицера. Суд был показательным и проходил в Хевроне. Свидетелями обвинения выступали упомянутый офицер и начальник пограничной охраны. При даче показаний начальник явно нервничал, его что-то мучило. Неожиданно он схватил ТАНАХ и срывающимся от слез голосом воскликнул: «Скажу всю правду!» И признался,что на него было оказано давление, что он не хотел выступать на суде, скрывался, но его нашли и твердо велели: «Ты должен говорить, как нужно!». Но теперь он считает необходимым рассказать, как поселенцы спасли ему жизнь, как вел себя в смертельно опасной ситуации Цви Кацовер, как помогли ему я, Элиэзер и Шмуэль. Потом слушание продолжалось уже при закрытых дверях, поскольку он говорил то, что не должны были слушать все. Позже нам стало известно, о чем все же он говорил: несмотря на погромную ситуацию в Хевроне, войска введены не были. Он лично обращался по этому вопросу к военному губернатору, но тот солдат не прислал. Солдаты появились только тогда, когда самое страшное уже было позади и баррикады разобраны. И только для того, чтобы арестовать евреев.

Судил рава Левингера военный суд, который не отличался объективностью и был назначен военной администрацией. Истец и прокурор — от них же, только защитник гражданский. Рав Левингер был оправдан. В связи с этим в Кирьят-Арба состоялась дружеская вечеринка. В адрес рава Левингера было сказано много теплых слов, выступали юристы, друзья. Рав Левингер был явно тронут.

После этих событий поведение наших солдат в Хевроне несколько изменилось: они стали останавливать арабов, требуя разобрать камни на дорогах, горящие покрышки, баррикады. Хоть чему-то научились от нас, жителей Кирьят-Арба. Бывало раньше, столкнувшись с чем-либо подобным, солдаты впадали в панику, по нескольку часов ждали, пока не прибудут люди из муниципалитета и не расчистят улицу. Теперь же все было проще.

Но у военных это получалось не так естественно, как у нас. Когда мы с Элиэзером останавливали арабов, требуя заняться расчисткой, это выглядело как обращение соседа к соседу: они жители Хеврона, и мы жители Хеврона, оба мол, заинтересованы в чистоте и порядке своего города, в элементарной безопасности движения на дорогах. Арабы с пониманием относились к нашим просьбам, были заинтересованы в хороших с нами отношениях. Когда же обращался с подобной просьбой солдат или офицер, то арабы делали удивленный вид. Поэтому солдаты чувствовали себя не так уверенно.