Бен-Цион Тавгер - Мой Хеврон

• Название: Мой Хеврон
• Автор: Бен-Цион Тавгер
• Издательство: Шамир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 965-293-056-3

Книга, которую читатель держит в руках, основана на материале магнитофонных записей, сделанных профессором Тавгером в последний год жизни.

Бен-Цион Тавгер приехал в Израиль в 1972 году из Новосибирского Академгородка. Много лет потратил он на борьбу с КГБ и советскими властями за право жить на родине. За ним охотились, его преследовали, травили, пытаясь найти благовидный предлог и осудить «предателя». Но Бог был милостив — Тавгер приезжает в Израиль и по прошествии некоторого времени поселяется в Кирьят-Арба, в Хевроне.

Те, кто приехал в Израиль в 70-е годы, стали свидетелями зарождения еврейского ишува в Кирьят-Арба, героической борьбы раввина Левингера и участников движения «Гуш-Эмуним» с израильскими властями и военной администрацией за право евреев селиться и жить на всей территории Эрец-Исраэль.

Активным участником этой борьбы был и профессор Тавгер. Уже тогда, более 20 лет назад, превосходно разобравшись в ситуации, он знал, как нужно действовать, чтобы возродить еврейское присутствие в Хевроне. Он не мог смириться с тем, что евреи в своей стране не имеют права жить и молиться там, где они хотят, посещать святые места, передвигаться свободно, без опаски. «Политика» израильских властей в те годы (как, впрочем, и сейчас) ставила евреев в зависимое положение: еврей не может делать, что хочет, не оглядываясь на реакцию араба, — не понравится тому что-то — забросает еврея камнями, подожжет его машину, иными словами, найдет способ выразить свой «протест», и власти обязательно вмешаются и «утихомирят» еврея. И это в государстве, которое называет себя еврейским…

---

Десятки, если не сотни людей подходили ко мне, пожимали руку, выражая свое почтение. И для меня это было гораздо важнее, чем находиться на трибуне, установленной, кстати сказать, на еврейских могилах. Я чувствовал себя слегка смущенным, но в то же время был полон гордости.

План Ноаха состоял в том, чтобы объединить все три части кладбища и воссоздать его в первоначальном виде. Ноах стал часто ездить в архивы, библиотеки, познакомился с профессором Зеэвом Вильнаи, получил от него важные материалы. В результате выяснилось: разделение на три части — сефардскую, ашкеназскую и караимскую — произошло при короле Хусейне. Арабы рассекли кладбище двумя дорогами. Одна — асфальтированная — отделила ашкеназийскую часть, а другая — этакий крутой каменистый подъем — караимскую. Некоторые небольшие участки — наиболее древняя часть кладбища с захоронениями в пещерах — были просто захвачены арабами. Если же пойти на запад, вдоль северной стены, то здесь изменения произошли уже после Шестидневной войны. Военная администрация поставила здесь забор, который оградил не все кладбище, а лишь его большую часть. Длинный пояс, шириной примерно в десять метров, остался вне забора, как бы нейтральная зона до каменного забора арабов. Полоса эта арабами не осваивалась — побаивались, видимо, израильской власти. Но дальше кусок размером около двух соток был захвачен арабской семьей, они разбили там сад, примыкавший к их дому. Самый большой кусок кладбища был захвачен арабами в западной, ашкеназской части. И про него как будто просто все забыли. В план Ноаха соединить вместе все части кладбища включались и могилы Ишая и Рут-моавитянки. Ноах ездил к губернатору, тот обещал помочь, но мы знали: рассчитывать можно лишь на самих себя.

Начали мы с того, что сломали участок забора с северной стороны. Не весь, конечно, а сделали в нем проемы с таким расчетом, что если будут ставить новый забор, границей послужит каменный забор арабов — действительная граница кладбища.

На наши действия арабы сразу отреагировали бурно, можно сказать, перешли в наступление: на полосе шириной в десять и длиной в семьдесят метров стали срочно разбивать грядки помидоров. Сажали помидоры сразу две семьи, поделив между собой нейтральную территорию. Тогда мы откровенно применили силу: взяли столб и переставили его со старого места на новое.

В один из дней Ноах пришел на кладбище с группой туристов и увидел, как один араб пытается переставить столб. Ему помогала вся семья. С этой семьей у нас, вроде бы, сложились хорошие отношения: мы пользовались их водой для работ на кладбище, звонили с их телефона (за деньги, конечно). Ноах тут же подошел к арабам и велел не трогать столб. Если к столбу кто-то приближался, Ноах пускал в ход кулаки, и арабы от него отлетали. На место прибыла полиция и тут же стала брать показания. Араб сказал, что действительно хотел вырвать столб, но Ноах бил его так, что он отлетал метров на пять. Ноаха забрали. Скоро в полицию вызвали и меня. Поскольку у Ноаха не было опыта общения с нашей полицией, он не соглашался ставить подпись под своими показаниями. Его арестовали впервые. Сославшись на якобы плохое знание иврита, Ноах потребовал, чтобы я присутствовал в качестве переводчика. Наша версия состояла в том, что араб претендовал на территорию кладбища. На этой почве возник конфликт между соседями, и они подрались. Так полиция с наших слов и записала. Ноаха решили выпустить, но предложили оставить отпечатки пальцев. Тогда я по-русски сказал ему, чтобы ни в коем случае не делал этого. А полицейским мы сказали, что Ноах хочет посоветоваться с юристом.

В ту пору наши интересы представлял адвокат, обслуживающий движение «Ках» рава Меира Кахане. Нанимать своего юриста у нас попросту не было денег. Наши отношения с равом Меиром Кахане были очень хорошими, хотя мы и не члены его движения.

Связавшись с юристом по телефону, мы выяснили, что, согласно израильским законам, обязаны оставить отпечатки пальцев. Я положил трубку и сказал полицейским, что в Советском Союзе отпечатки пальцев берут только у уголовников, это ниже нашего достоинства, и мы отказываемся.

— Хорошо! — согласились они и разрешили Ноаху идти.

Вернувшись на кладбище, мы обнаружили, что столб исчез. Этого, собственно, и следовало ожидать. В ответ мы решили уничтожить их помидорные грядки. Вырвали саженцы и вернулись домой.

На другое утро мы пришли со значительным подкреплением и сломали забор, отделяющий две сотки, захваченные арабской семьей еще до 1967 года. Прибыл военный губернатор, полиция и помешали нам завершить акцию. На сей раз арестовывать нас не стали, лишь пригрозили и велели исправить заборы. Спешить мы с этим не стали, араб сам починил заборы, за исключением «нейтральной зоны» — там остались дыры. Эти дыры впоследствии служили воротами, мы в некотором смысле были удовлетворены.

К этому событию было интересное «послесловие».

Однажды возле Гуш-Эциона я ждал «тремпа» в Кирьят-Арба. Время было вечернее, и я уже не надеялся, что меня кто-нибудь подберет. Грузовик с зеленым, арабским номером остановился возле меня, и шофер позвал меня подняться в кабину. Я сразу его узнал — это был тот самый араб, живший рядом с кладбищем, что получал удары от Ноаха. Я влез в кабину, но сделал вид, что не знаком с ним. Я думал, что после того происшествия нам как-то неловко узнавать друг друга.

Мы поехали, и он говорит, что мы знакомы, я должен его помнить. «Я твой сосед по кладбищу», — говорит он на плохом иврите. И чтобы мою память разбудить, спрашивает: «Ну помнишь — Ноах?». Тут ему ивритских слов явно не хватило, он стал показывать кулаками: «Ноах — бокс!», а потом приставил два пальца один к другому и сказал: «Анахну соу-соу, ану соу-соу», что означало: «Мы — друзья».

Я был слегка удивлен. Но подумал, что он, собственно, прав. Он мыслит естественно. Была ссора, пусть его даже побили, но земля осталась за ним. Бывает такое между соседями. А то, что Ноах ударил его, вовсе не означает, что он его ненавидит. Просто Ноах защищал свои интересы…

Тут, кстати, я расскажу и о других наших соседях, живущих рядом с кладбищем.

Об одном я уже говорил. Этот жил немного выше, западнее по шоссе. Культурный, образованный араб, который всегда демонстрировал хорошее к нам отношение.

Но были и другие. Несколько ниже жил довольно пожилой, полноватый, улыбающийся араб, владевший богатым домом. По-видимому, он был крупным чиновником, работал где-то в муниципалитете. Я думаю, он не любил евреев. Но личные отношения между нами были довольно хорошие. Мы не были друзьями, но он всегда улыбался: «Ма шломха? (Как дела?)». Оказывал нам небольшие услуги: угощал в жаркий день водой из холодильника, давал мяту к чаю… Обычные отношения между соседями.

С противоположной стороны, на горе, было еще одно арабское семейство. Приятная семья, с десяток детей, симпатичная жена. Сам отец работал учителем в школе. Иврита он не знал, мы говорили с ним по-английски. Общались мы мало, но всегда он был с нами приветлив. Помню, как мы кинули к нему во двор тот мусор, что он выбросил на кладбище. Проблему решили очень просто: он прислал своих многочисленных сыновей, они все сами убрали. Я не имел к нему больше претензий из-за того, что он засорял кладбище, а он не обиделся, что я кинул к нему мусор обратно. Наши отношения, может быть, нельзя было назвать добрососедскими, но соседскими — вполне.

Хочу заметить, я и не искал с ними дружбы. Ведь дружба — это движение навстречу друг другу с обеих сторон. В нашем же случае ситуация особенная. Евреи пострадали в Хевроне в 1929 году. Счет остался открытым. В таких условиях дружбы с евреями должны искать они. Согласиться на дружбу я мог бы лишь при определенных условиях. Предлагать свою дружбу — мне кажется противоестественным. Это ни к чему хорошему не ведет.

К сожалению, имеются дурные примеры и со стороны великих людей. Моше Даян, например, в 1967 году, желая подчеркнуть свою дружбу, «подарил» шейху Джабри Меарат га-Махпела. Не знаю, называлось ли это подарком, но Меарат Га-Махпела была объявлена мечетью.

На мой взгляд, арабы ведут себя более естественно. Когда наши войска вошли в Хеврон, они вывесили белые простыни, встречали наших солдат «с хлебом-солью», давая понять, что чувствуют за собою вину, что ищут с нами дружбы. Моше Даян же, да и не только он, почему-то считал, что именно еврей должен искать дружбы с гоями, первым проявлять инициативу. Но арабы, к сожалению, в силу своего мировоззрения понимают это превратно.

Чтобы пояснить, приведу еще один пример, из более позднего времени.

В 1977 году к власти пришел Менахем Бегин. Произошел «политический переворот», правящей партией стал Ликуд. И сразу же мы почувствовали изменения в атмосфере Хеврона. Об этом могу свидетельствовать лично я, да и многие жители Кирьят-Арба.

Сам военный губернатор тогда высказался: