Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

   — Государь мой, за дарованное нам Господом Богом и Богородицей супружество хотела бы я сделать доброе дело для самых несчастных людей, у коих и надежды даже не осталось никакой.

Поцеловал Фёдор Алексеевич царицыны пальчики и согласился:

   — Будь голубицею народу нашему. Принесут тебе самые горестные разбойные дела, а ты уж решай, как сердце тебе скажет.

Вернулись в Москву через неделю, а у Фёдора Алексеевича слово памятливое. В тот же день подали Агафье Семёновне челобитные и всякие доносы и дознания.

Одна крестьянка, Владимирской земли дочь, за злое дело отсекла мужу голову косой. По старому закону бабу окопали: в землю зарыли, одна голова наружу. Смерть долгая, мученическая.

Духовенство града Владимира прислало к царю скорого гонца с челобитьем: злодейку-бабу помиловать бы, достать из земли и постричь в иноческий чин.

От страха Божьего пошли по Агафье Семёновне мурашки ледяные, но одолела душевную немочь, пожаловала владимирское духовенство: пусть возьмут бабу на исправление.

А следующих три дела о том же, о злодейках, прибивших до смерти мужей. Все из московских слобод: купчиха, стрелецкая жена, жена пономаря. И дальше не легче. Кому хотят руку сечь, кому ногу и руку, кому персты.

   — Какая страшная жизнь! — Агафья Семёновна, рассказывая супругу о чтении бумаг, слёзок не удержала.

Фёдор Алексеевич просмотрел челобитья и разгневался:

   — Что за непослушание! Я в прошлом году отменил казни, плодящие калек!

Позвал к себе на Верх Башмакова. Тотчас были составлены грозные указы, писари заскрипели перьями, гонцы готовили лошадей. Кончай, кончай, Русь, с кровавым дикарством — добрый царь на столе твоём!

В эти же самые дни счастья своего Фёдор Алексеевич представил Думе указ о Золотой палате. Золотая палата должна была заняться расправными делами, навести в них порядок. Главою Золотой палаты царь назначил Никиту Ивановича Одоевского — составителя Уложения — свода законов Московского царства.

На этом же заседании Думы Фёдор Алексеевич произвёл замену старой формулы: «Государь указал, и бояре приговорили» — на новую: «По указу великого государя бояре приговорили». Вроде бы то же самое, а власти у бояр убыло.

6

Ласковым августовским днём Фёдор Алексеевич привёз царицу в Хорошево. Коли две жизни стали одной, так и все радости, все привязанности — другу сердца.

Кони — чудо творения. А в Хорошеве были собраны царские любимцы. В одних стойлах — валашские, золотые. Было видно, как они радуются своему хозяину. Склоняли головы, ожидая ласки.

   — Вот они, живые, тёплые, а как сон! — Агафья Семёновна дотрагивалась до лошадей и тихонечко смеялась, счастливая, как дитя.

Фёдор Алексеевич возликовал сердцем, видя, что и эта радость у них одна, повёл и показал чёрных красавцев.

   — Все из Польши. Яростное племя! В сражении грызут врагов не хуже собак.

С коней и впрямь будто пламень слетал, трепетали от нетерпения принять на себя хозяина, нести его, пожираящали.

Агафья Семёновна и чёрных коней приласкала. И диво дивное — дозволили касаться себя.

   — Для них простор — счастье.

   — Ах, верно! Верно! — Фёдору Алексеевичу хотелось взять Агафью Семёновну на руки, нести, целовать, но ведь конюхи смотрят.

В другой конюшне стояли белые как снег арабы. Эти требовали почитания молчаливого. И Агафья Семёновна молчала, но глаза-то, глаза говорили, и всё-то сокровенное, всё-то самое-самое!

В этой же конюшне у Фёдора Алексеевича стояли туркменские кони. Высокие, серебряной масти в чёрную крапинку.

   — Ах, хорошо быть царями! — воскликнула Агафья Семёновна, и Фёдор Алексеевич рассмеялся.

   — У меня ещё конюшня есть.

В этой стояли кони-громады. Тяжелоглавые, с грудью как два щита, с ногами могучими, волосатыми.

   — Я хочу устроить конезавод в Рязани да в Мценске, — сказал Фёдор Алексеевич. — Таких бы коней да каждому бы крестьянину. Гляди, какая силища! Стог увезут. А пашню пахать! Любую дерновину одолеют, лишь только сошку держи! Тысячу бы таких лошадей. А где тысяча, там и две. Я переведу кляч в России. Моё царство будет — конное. По коню на двор — бедность прочь, по два коня — хозяину поклон, по три — вот и богачи. Мы нашим деткам, Агафьюшка, оставим богатую Россию.

   — Господи! Услышь слова мужа моего! — Агафья Семёновна перекрестилась.

   — Хочешь прокатиться? — Глаза у Фёдора Алексеевича светились по-мальчишески, с озорством. — Ты не бойся, лошадь подберём смирную.

   — Ну уж нет! — Агафья Семёновна даже раскраснелась. — Сама укажу, какая по мне.

И подвела к чёрной кобыле, к огню живому.

Тогда и он взял чёрную.

Поле было без краю, по полю колокольчики. И скакали они конь о конь. Ветер, ревнуя к конскому бегу, ударил в седоков, норовя сдёрнуть с седел, оземь вдарить. Порывами нападал, но смирился. А смирясь, ещё и помогал коням пускать зелено-синие версты под копыта.

Унеслись в неведомое. Остановили коней посреди земли и неба, поглядели друг на друга. И сказал Фёдор Алексеевич:

   — Царица моя! Роди мне сына.

И ответила Агафья Семёновна:

   — Царь — жизнь моя! Я тебе семерых рожу.

   — Агафьюшка! Рожай! Коней хватит. Вдесятером скакать будем!

Вернулись в Москву, готовые дарить счастьем первого встречного, а Фёдора Алексеевича монах Заиконоспасского монастыря ожидает.

   — Старец Симеон нынче соборовался. Просил у тебя, великий государь, прощения. Иконку вот прислал, благословляет.

Симеон Полоцкий болел уже третью неделю, но Фёдору Алексеевичу не думалось о плохом, учителю всего-то шестьдесят с годом. Тотчас послал впереди себя врачей и сам поехал на Никольскую.

Фёдор Алексеевич любил бывать в Заиконоспасской обители — сё святая крепость книжников. Монастырь основал Борис Годунов в первые, счастливые годы своего правления. Отсюда собирался нести свет науки по градам и весям России.

Ехали ради многолюдья медленно, хотя впереди кареты бежали скороходы. Народ царю радовался. Иные, кланяясь, на колени вставали.

Вдоль Никольской сплошь иконные лавки, в иных — книги.

   — А чего ради святейший Иоаким перевёл школу из типографии в Богоявленский монастырь? — спросил Фёдор Алексеевич Симеонова посланца.

Лицо монаха было знакомое, а где его видел — не приходило на ум.

Инок поклонился:

   — Прости, великий государь! Не любит святейший нашего старца. Учёности не любит.

Фёдор Алексеевич вздохнул: суровость патриарха была какая-то поперечная. Даже к царским просьбам глух. Трижды просил его вернуть святейшему Никону архиерейство, перевести в Воскресенский монастырь — молчит.

Проехали Святые ворота. За величавым Спасским собором, поставленным батюшкой Алексеем Михайловичем, вдоль Китайгородской стены строили учительский корпус для академии. И вдруг испугалось сердце, защемило. Без отца Симеона патриарх Иоаким всю науку заморозит. Для святейшего латынь и римский папа — одно слово.

Старец Симеон встретил царя благодарной улыбкой. Он был в рясе, лежал поверх одеяла, подушки поставлены горкой. Сделал движение подняться, но Фёдор Алексеевич остановил его, сам уложил ноги учителя на постель.

   — Отдыхай, отче! Врачи сказали, лучшее лекарство для тебя — отдохновение. Скорее поправишься.

   — Святая ложь — всё-таки ложь. — Симеон прикрыл глаза. — Мало мне осталось, великий государь. Поторопимся... Без учёных людей, без академии — царство как без крыл. Наука возносит человека к горнему миру, наукою прирастает сила царств и народов. Слышишь ли ты меня?

   — Слышу, отче. Твои слова мне заповедь.

   — Его тебе оставляю, — указал глазами на посланца своего. — Четверо у меня было учеников. Сильвестр Медведев — лучший. Высокого ума человек.

   — Медведев! — Царь узнал наконец монаха. — Я же тебя расспрашивал года три тому назад — отчего постригаешься? В клобуке не признал. Помню твоё челобитье: «Ничто в мире лучше, яко глава крепкого тела, егда умна, здрава». Здравые головы — благодеяние царства.

Фёдор Алексеевич сел на стул, рядом с постелью, взял Симеона за руку. Рука была ледяная. Слёзы хлынули в горло.

   — Отче! Что ещё сделать — говори.

Губы у Симеона были сухие, разлепил трудно.

   — Облегчи участь Артамона Сергеевича. Он — почитатель учёных людей. Сгодился бы... — Умирающий нахмурился, но тотчас снова просветлел лицом. — Знаешь, что перед глазами-то? Батюшки твоего Коломенский дворец. Истинное русское чудо!

До зело красный, прехитро созданный,
Честности царствей депо сготовленный,
Красоту его мощно есть ровняти
Соломоновой прекрасной палате...

Сильвестр тебе стихи отныне станет писать. Научен... У Сильвестра возьми устав академии. Ты вели... допускать его... до себя.