Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

   — «На праздники боярам ездить четвёркою», — прочитал государь написанное.

   — Так они тебе и поехали четвёркою! — хмыкнул Тарас. — Твои конюха впрягают двенадцать лошадей, и бояре ездят дюжиной.

   — А будут четвёркою!

   — Хе!

   — Четвёркою! — Царь хотел пхнуть карлу локтем, но попал в спинку стула.

   — Вот оно, как злиться-то! — хохотал Тараска, но пожалел. — Зашибся.

   — А ну тебя! — Фёдор Алексеевич вздохнул и написал: — «На свадьбы, сговоры и во дни великих торжеств ездить боярам в шесть лошадей».

   — А окольничим тройкою, что ли? — ехидничал Тарас. — Думным дворянам — парою, дворянам — одной, купцам, знать, — на гусаках, крестьянам — на тараканах.

   — Замолчи, дурак! Всякому высокому чиновному народу летом ездить в каретах, зимой в санях — парою. Стольникам, стряпчим, дворянам зимой — на одной лошади, летом — верхом. И чтоб никаких карет.

Пришёл Алексей Тимофеевич Лихачёв:

   — Твоё царское дело исполнено, великий государь. В Изюме был нынче размен. У татар выкуплено из плена три тысячи человек. Воистину благолюбивый подарок к твоей свадьбе.

   — Василий-то Борисович успеет ли к венчанью? — радостно заволновался Фёдор Алексеевич. — Надо послать гонцов, чтоб везли боярина скорейше!

   — Государь! Государь! — У Лихачёва в глазах слёзы стояли. — Горчайшего страстотерпца нашего опять ведь умыкнули!

   — Кто? Куда? Господи!

Карла Тараска проскакал по комнате на венике:

   — Умыкнули! Умыкнули! За всех Шереметевых боярин Васька отдувается. Уж такие пупы земли Русской!

Воевода Василий Борисович Шереметев, изменнически проданный татарам ясновельможным мерзавцем Потоцким, вот уже двадцать лет томился в плену.

   — Мне говорили, Василия Борисовича в Азов доставили для отпуска домой, — сказал государь растерянно.

   — Привезли, уже и корабль был готов. Да прискакали из Бахчисарая от хана его люди. Посадили Василия Борисовича на коня и умчали обратно в Крым.

Царь опустил голову. Подбежал Тараска, заглянул снизу в глаза:

   — Закручинился?

Фёдор Алексеевич погладил шута по голове:

   — Я ждал Василия Борисовича на мою свадьбу... Вижу, вижу крымскую затею. Хан Мурад-Гирей собирается устроить торг. Хочет продать нам мир задорого. Чует моё сердце, запросы за Василия Борисовича пойдут немыслимые, — глянул на Лихачёва. — Запиши-ка, Алексей Тимофеевич, для памяти... В Крым послать надобно стольника нашего Василия Тяпкина. При короле был, Мурад-Гирею такой посол в честь.

Лихачёв, пристроясь на краешке стола, заносил на бумагу царские пожелания.

   — А кого бы в дьяки? — спросил его царь. — У старых, сослуживших многие службы, одна спесь. Татар на переговорах надобно не злить, а ласкать. Назови мне грамотного умного человека, да чтоб в летах был молодых.

Алексей Тимофеевич сказал не задумываясь:

   — Да хотя бы учителя его высочества Петра Алексеевича!

   — Зотова?

   — У Никиты ума не одна, а все две палаты. Он вроде бы и по-татарски может.

   — Запиши, — согласился царь.

Лихачёв всё, что надо было, доложил, а прощаться медлил. Фёдор Алексеевич уловил это.

   — Что-то ты у меня, Алексей Тимофеевич, хитрым стал. Чего томишься?

   — Ох, государь! — Постельник покраснел. — Челобитную на Золотом крыльце по сердоболию принял. Юная дева в ноги мне кинулась. Прости, великий государь.

   — О чём просит?

   — Приказные люди имение расхищают, из дома уносят что дороже, что краше... Батюшка этой девы перед смертью в грехах покаялся, а приказные люди допросили священника про грехи-то и судом грозят.

Царь взял челобитную, начал читать и вдруг вскочил, лист на пол бросил:

   — Идолопоклонники!

   — Смилуйся, государь! — перепугался Лихачёв. — Ничего не было про истуканов!

Фёдор Алексеевич проворно нагнулся за листком, поднёс к глазам Лихачёва, пальцем указал строку:

   — Читай!

   — «Чтобы великий государь пожаловал, умилосердился как Бог...»

   — Нашли бога!

Лихачёв принялся отбивать поклоны.

   — Виноват, государь! Не досмотрел. Многие ведь этак пишут.

   — А коли многие, садись за стол и сочиняй указ. Кто впредь будет именовать наше величество Богом, подвергнется опале. Пусть иначе просят.

Ждал, когда Лихачёв запишет.

   — Прочитай, что у тебя.

   — «И то слово, Бог, в челобитных писать непристойно. Если кто впредь дерзнёт так писать — быть в великой опале. Писать надобно: «Для приключившегося праздника и для его государского многолетнего здравия».

   — Так-то лучше, — согласился Фёдор Алексеевич. — А по челобитью: дело прекратить, всё, что растащили, — вернуть. Саму же челобитную отвези святейшему Иоакиму. Тайна исповеди должна быть нерушимой. Пусть патриарх свой указ напишет: священников в приказах допрашивать только о завещаниях, изустно при них сделанных, но уж никак не о грехах. — И вдруг улыбнулся: — А я тебе, Алексей Тимофеевич, славное дело сыскал. Но — молчу. Узнаешь после свадьбы.

Разрумянился, стал как мальчик. Как прежний ласковый Федя, царскими заботами не обременённый.

5

Венчался великий государь самодержец всея России Фёдор Алексеевич с Агафьей Семёновной Грушецкой в день Иоанна Многострадального, 18 июля 1680 года. Венчал святейший патриарх Иоаким.

За неделю до торжества бояре, окольничие и все высокие чины получили царский указ: ради великого государева праздника при венчании и на свадьбе всем быть в золотом платье, а у кого нет — будут сидеть в тёмном углу между Столовой и Сборной палатами.

Золотом сияла свадьба. Однако ж пировали не так, как деды, — сорок дней и ночей кряду. Покушали царских пирогов денёк — и довольно.

   — Мочи у меня нет — неделю за столами сидеть, — признался Фёдор Алексеевич старику Одоевскому. — Вон поляки — проели, пропили своё царство, а на деньги столько добрых дел можно устроить.

Долгие пиры отменил, но старого обычая — приёма поздравлений и подарков — нарушить не посмел.

Царское счастье как не позолотить, подарок — лучшее о себе напоминание.

Среди первых дарителей явился пред царские очи боярин Иван Михайлович Милославский. Сиял улыбкою.

   — Великий государь, дозволь поднести царице Агафье Семёновне — дивному цвету на земле Русской — от сердца моего!

Тут Фёдор Алексеевич как бровями-то шевельнул, как поднялся с трона тучей да как посошком-то царским об пол вдарил:

   — От сердца, говоришь? В твоём сердце черви погибели счастью моему.

Величав был Иван Михайлович, а затрясся будто лист осиновый:

   — Смилуйся, самодержец! По глупости моей доверился навету — стыд и срам моим сединам. Возношу имя преславной царицы-государыни к высочайшему престолу...

Фёдор Алексеевич ещё разок посошком стукнул:

   — Умолкни, Иван! Ты прежде непотребностью на всю Москву поносил Агафью Семёновну... А вышло не по-твоему, дарами хочешь свои плутни закрыть. Забирай свои дарений. Да поскорее.

При боярах этакое сказано было. Поволокся Иван Михайлович из Грановитой палаты, едва жив. В единый миг здоровьишком оскудел. Царское слово разит как молния. Уже на следующий день из десяти приказов один оставили.

А новым людям ради царского счастья — награды. Ивана Максимовича Языкова самодержец возвёл в чины окольничего и оружейничего. Получил окольничего думный дьяк Иван Васильевич Заборовский — племянница в царицах, родственников Агафьи Семёновны Василия да Михаила Фокиных-Грушецких записали в стольники, а Алексей Тимофеевич Лихачёв был пожалован в постельничьи с ключом. И, как великую милость, указал ему государь составить историю Московского царства. Боярство было сказано любимцу Фёдора Алексеевича крайчему Василию Одоевскому. Новый боярин получил в управление приказ Большой казны, Хлебный, Дворцовый, Судный приказы.

Покончив с кремлёвскими ликованиями, Фёдор Алексеевич уехал с царицею в Измайлово, прочь от суеты и нарочитого славословия.

Агафья Семёновна одарила своего суженого такою нежностью, таким благодарным теплом, что он признался ей:

— Воистину! Без тебя был я половиной, а ныне целый человек. Одно мы с тобой, Агафьюшка. Берег Господь нас друг для друга. Никакими молитвами не отдарить милость Его.

   — Отдарим! — всею душой сказалось у Агафьи Семёновны.

   — Да чем же?

   — Любовью нашей. Бог любящим радуется.

И она касалась височком плеча его, и молчали они, слушая, как счастье перетекает по их жилочкам.

А как гуляли по саду, на цветы глядели, Агафья Семёновна сказала:

   — Государь мой, за дарованное нам Господом Богом и Богородицей супружество хотела бы я сделать доброе дело для самых несчастных людей, у коих и надежды даже не осталось никакой.