Валентин Пронин - Царь Саул

• Название: Царь Саул
• Автор: Валентин Пронин
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9533-4313-8

Царь Саул (1029–1005 гг. до н. э.) — едва ли не самый почитаемый из древних правителей Израиля. По легенде, он был призван на царство еврейским народом, вопреки воле судей и пророков, руководивших в те времена жизнью страны. Ведя непрерывные войны с агрессивными соседями, Саулу в итоге удалось собрать разрозненные земли колен Израилевых в единое государство. Однако преждевременная гибель Саула и его сыновей помешала основанию его династии…

---

Эти божки, духи, баалы казались удобными и пригодными в хозяйстве, житейских передрягах, душевных и телесных, — наконец в укрощении обычных природных явлений. А что уж говорить о страшном демоне, хозяине безводной пустыни, которого звали Баал-Зебуб. Не принеся ему в жертву козлёнка, невозможно было и думать о путешествии через обширные пустые пространства — через сухую степь, где рыскали львы, а в каменных глыбах поджидал добычу чудовищный чешуйчатохвостый скимен[9] с раздвоенным языком.

Немало мужчин из колен Эшраэля брали в жёны домовитых, ухоженных, искусных в любви дочерей Ханаана, или светловолосых статных уроженок северной области Митанни[10], или темнокожих, с синей татуировкой на щеках, гибких и пылких женщин аммореев, женщин Мохаба, Амалика, Амона. Соответствующим образом поступали некоторые вдовы и девственницы из городов Эшраэля, вступая в брак с мужчинами этих народов, с идолопоклонниками, не знающими обрезания (которое соблюдают и красноватые полуобнажённые жители Мицраима-Египта).

Время шло, люди ибрим погрязли в грехах, и грозный бог Ягбе, видя их предательство, жаждал отмщения.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Чахлая смоковница с растрескавшейся корой чудом росла на краю пустыни. Она выжила благодаря скуповатому источнику, издавна поившему её. Смоковница едва дотягивалась корнями до подземной водяной жилы, и часть её сучьев ещё одевалась зеленовато-бурой листвой. Даже в зимний месяц «шебат» солнце к полудню начинало палить нещадно, и широкие пальчатые листья уныло повисали от нестерпимого зноя.

Тишина не нарушалась ни единым звуком — ни порывом Петра, ни криком птицы, ни визгливым плачем шакала. Пустынная змея вытекала иногда из-под камня маслянисто поблескивавшей струйкой, свиваясь и скользя на песке. Её подвижные иероглифы оживляли на несколько мгновений кладку из нетёсанных булыжников, выбеленные солнцем кости животных и чуть заметные кострища — следы неведомых путников.

Однако и здесь изредка происходило движение. Слоистым маревом дрожал воздух, осыпался внезапно покат далёкого холмя, нечто отличающееся от каменисто-солончаковой равнины приближалось смутным пятном. В воздухе плыло тонкое пение, печальный и хрупкий звон, и опытное ухо безошибочно определяло бряцание бубенцов.

Обозначалась презрительно взирающая вокруг голова верблюда с кистями и побрякушками, а высоко над ней коричневое, морщинистое лицо седобородого мадьянита[11] в полупропылённом белом наголовнике с чёрным войлочным кольцом вокруг головы. За первым верблюдом медленно ступали двадцать пять таких же уродливых дромадеров, отягощённых вьюками в зелёнополосых чехлах. После верблюдов длинной вереницей смиренно семенили копытами горок крупных ослов, несущих мешки с товарами, кувшины в соломенных плетёнках, сумы с ячменём и сушёными финиками. На некоторых сидели люди, закутавшиеся в складчато-широкие одежды, так что видны были только чёрные угли глаз.

Рядом с караваном шагали караванщики в бурнусах и кожаных башмаках. Тут же шли воины охраны: египетские пехотинцы в безрукавных синих рубахах, кожаных передниках, острым углом свисавших до колен, с копьями, щитами, украшенными изображением скарабея[12], и коротким бронзовым мечом у правого бедра; ливийцы, светлокожие и светлоглазые, в маленьких шапочках, с обнажённым торсом и перекинутым через плечо бурым плащом, — выросшие в пустыне, они утомляются меньше других и, опираясь на дротики, сунув за пояс клювоподобные топоры, беспечно переговариваются между собой. Случались в сопровождении каравана и чёрные воины из страны Куш в красных набедренных повязках — у них деревянные щиты и копья с лезвием шириной в ладонь, луки и колчаны, полные оперённых стрел.

На десятом по счету верблюде восседал под парасолем, защищавшим его от солнечных лучей, представитель номарха[13] Рехмиу сиятельный господин Нахт. Бритое, костлявое лицо знатного египтянина под оранжевым головным платком выражало брюзгливое спокойствие. Изредка египтянин выпрастывал из-под белых одежд худую руку с ярко вспыхивавшим золотым браслетом и бросал в рот шарик зеленоватого гашиша — «зерно лотоса», который поддерживал бодрость тела и ясность мыслей. Перед Нахтом, скорчившись, цеплялся ногами за верблюжьи бока со свалявшейся рыжей шерстью негритёнок лет двенадцати. Он держал опахало из страусовых перьев и по знаку хозяина старательно овевал капризного чиновника.

По правую сторону от Нахта ехал на сером муле низкорослый человек с заострённой клином бородой, в выгоревшем лиловом кидаре[14] и полосатом халате с широкими рукавами. К его поясу были привязаны фаянсовые бутылочки, деревянные коробочки, кожаные мешочки, а также (в специальной сумке) принадлежности для письма: вощёные дощечки, тростниковые палочки и чернила из внутренностей каракатицы. Такие чернила употреблялись для посланий номархам, князьям и даже царям. А подверженные порче папирусы хранились свёрнутыми трубкой в медных кувшинах. По всей видимости, клинобородый коротыш в лиловом кидаре являлся врачевателем и одновременно писцом.

С высоты своего верблюда представитель номарха изредка обращался к сидевшему на муле. Тот услужливо отвечал, изображая при этом чрезвычайное почтение:

— Я всячески удивляюсь мудрости нашего повелителя господина Рехмиу, а также и твоей проницательности, сиятельный Нахт. Посылать караван с подарками в Хаттушаш сейчас не имеет смысла. Вся великая держава хеттов рухнула в одночасье под напором яростных воинов ахайя[15], захвативших столицу и разогнавших армию, несмотря на её хвалёные колесницы и оружие из железа. Так карают боги за спесь, жестокость и нечестивость. Я был в городах хеттов всего год назад. Достойно изумления, что такая обширная и могучая держава не устояла. Правда, завоеватели тоже имеют железные мечи и хорошие колесницы.

— Кто эти «ахайя»? Не близки ли они пресловутым «народам моря»?

— Да, сиятельный, это близкие им люди. Вероятно, их поймут говорящие на похожем языке и живущие здесь неподалёку пеласги. Но мы ведь решили изменить наш обычный путь через их города и пойдём землями Ханаана на восток. Подарки и послание номарха но указанию самого великого фараона — да будет счастливой его жизнь до и после смерти! — мы повезём к звезде Междуречья, в многоликий и многочисленный город Царских ворот[16]. Долог путь к Ваб-Иллу, но ничего нет приятнее, чем увидеть зубчатые стены великой столицы. Мы пойдём через земли Эфраима, Манаше и Лтера — племён Эшраэля. Мы повернём через Хеброн, через Ярусалем, а, перейдя реку Ярдон, сквозь пустынные степи «тоху» достигнем средоточия Эпро и Хиддекеля[17]. Мы войдём в город путём, где двигаются в праздники шествия многомудрых жрецов и толпы разноплеменного народа. А там нас ждут знаменитые базары предместья Баб-Нар-Куталабири, за которым лежат жилые кварталы, сады, царский дворец и главный храм из возносящихся к небу ступеней и нареченный Эсагила Этеменанки…

Маленький человечек с узкой бородой даже заёрзал на спине мула от сладостной торжественности своей речи и поклонился до самой гривы господину Нахту.

— Каким образом ты успел побывать в столицах ныне злосчастных хеттов и благоденствующих вавилонян? И когда боги помогли тебе изучить столько наречий, Гист?

— Такова воля всемогущих богов, — произнёс в ответ многоречивый Гист, развлекая своими рассуждениями хозяина. — Мой отец, голубоглазый хуррит[18], служил воином-пятидесятником у князей Митанни; он был высок ростом и очень силён. — Гист развёл руками с шутливым видом, будто противопоставляя собственное незавидное телосложение достоинствам своего отца. — В одном из походов он пленил юную еввусейку[19] и жил с ней несколько лет как с женой. Потом отец погиб в каком-то сражении. Его родственники разрешили моей матери вернуться к своему племени. Так я с детства усвоил язык хурритов — митаннийцев, похожий на язык хеттов. Позже я узнал наречие единоплеменников моей матери и близко живущих племён народа ибрим, научившись произносить в различных случаях звуки «б» и «в», «ш» вместо «с», и наоборот, которые люди двенадцати колен Эшраэля произносят неоднозначно. Через три года мать вышла замуж за почтенного хананея[20], по имени Элимелех, торговавшего зерном и маслом в городе Сихеме. Он научил меня клиновидным прописям и приличному поведению в обществе благополучных людей. Когда я достиг отроческого возраста, меня отдали попечению купца из благословенной страны Кеме. Я оказался среди подданных великого фараона — да будет возвеличено имя его вечно! — и был пристроен слугой в храм Тота[21].

— И что же дальше?

— За усердие и понятливость меня сделали учеником храмовой школы. Я закончил её с письменным разрешением врачевать больных и вести переписку по торговым и даже государственным нуждам. Разумеется, я был только помощником опытных писцов. Но мой наставник, многопочтенный Неферкер, усиленно хлопотал, чтобы мои скромные навыки были замечены высокопоставленными людьми. Уже тогда меня прозвали «шестиязыкий Гист». Я знал не только благозвучный язык Черной Земли, но также наречия хеттов и пеласгов, как я упомянул ранее. Помнил я и говор племени моей матери, и язык людей ибрим, а также язык и письменность Ханаана. Вскоре мне пришлось усвоить словесные обороты изысканных вавилонян. Меня стали посылать с посольскими караванами. Как переводчику в далёких варварских странах, мне было разрешено отрастить бороду, чтобы не слишком отличаться от хананеев, митаннийцев или жителей Сидона. Конечно, подданным фараона носить бороду не подобает. Но я больше находился в разъездах по всему миру, чем на берегах священного Нила.