Валерий Могильницкий - Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник)

• Название: Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник)
• Автор: Валерий Могильницкий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-906829-06-1

Новая книга Валерия Михайловича Могильницкого «Безымянные тюльпаны» является продолжением его известных произведений о великих узниках Карлага «Звезды Гулага», «Черные розы маршала», «Не склонив головы», «В долине слез», «Великие узники Карлага». В ней собраны очерки писателя последних лет, которые публиковались в газетах «Труд», «Страна и мир», «Казахстанская правда», «Индустриальная Караганда», «Темиртауский рабочий», а также в журналах «Нива», «Простор», «Астана-плюс», «Бай-терек».

Автор книги более пятидесяти лет работает в печати, член Союза журналистов СССР и РК, академик Международной Академии информатизации, лауреат многочисленных творческих конкурсов, почетный гражданин города Жезказгана. Указом Президента РК Н.А. Назарбаева в 2011 году награжден медалью «Ерен енбегі ушін» («За трудовое отличие»). В 2013 году удостоен почетной международной награды «Святая София», а в 2014 году — престижной международной премии «Интеллект нации» (I степени в программе «Лидеры XXI века»).

Книга посвящена памяти жертв политических репрессий. Издание рассчитано на массового читателя.

---

Выдают ей и разрешение на проезд от станции Карабас до станции Ачинск Красноярской железной дороги. Там ее уже ждал Абрам Давидович Аграновский, счастливый и довольный возвращением жены.

Казалось бы, конец драме? Но не тут-то было. Сын Аграновских Валерий пишет в своей книге:

«С 17 июля 1937 года начались страдания моей мамы в „местах заключения НКВД СССР“, 11 ноября 1942 года, следует считать, маму освободили „из места заключения с прекращением дела“.

Так думаю я. Но не думает так мама и, смею обобщить, весь наш народ. То, что одной датой начались испытания и горе людей, а закончились другой датой — момент формальный. О печальной истории моих родителей можно сказать только то, что пролог завершен, но эпилога еще не было. Занавес опускать рано. Ведь это был всего лишь сорок второй год, до смерти Сталина (о чем даже подумать было невозможно) мы все прожили вместе со всей страной долгих одиннадцать лет. Еще настежь были открыты ворота ГУЛАГа, еще лилась кровь и на фронте, и в тылу, и в лагерях.

Правдой было бы сказать и то, что до ареста моих родителей бушевал всеобщий страх репрессий, как он был и после нежданной реабилитации. Режиссер не ведал усталости, занавес всегда был поднят».

И далее:

«В самом деле: сотни тысяч, если не миллионы людей, совершенно безвинных, остались там, откуда чудом вернулась мама, и муки этих людей были продлены еще на долгие годы, как минимум, до середины пятидесятых годов».

И сталинизм вовсю процветал! После возвращения Фани Абрам Давыдович посылает письмо редактору «Правды» П.Н. Поспелову. Так, мол, и так, прошу вновь принять на работу, квартира в Москве имеется. Ответ пришел только через несколько месяцев, адресован в редакцию «Красноярского рабочего»:

«Вызвать в Москву не можем.

Поспелов».

Да, в то время АД. Аграновский ушел из аппарата крайкома партии в редакцию газеты «Красноярский рабочий». Творческим людям трудно, даже невозможно было трудиться в крайкоме партии, где процветали бюрократизм, взяточничество, низкопоклонство и лицемерие. Аристов нехотя отпустил Аграновского, хорошо понимая его стремление к правде и творчеству.

В «Красноярском рабочем» А.Д. Аграновский проработал до 1946 года. Его полностью реабилитировали, восстановили в партии.

Можно было возвращаться в Москву! Фаня с радостью упаковывала небогатый скарб. «Зэковскую телогрейку возьмешь с собой?» — спросила Абрама.

— А как же! — отвечал он. — Ничего нет теплее на свете. И в Москве пригодится.

Его взяли в журнал «Огонек». Он часто ездил по командировкам, много писал о Сибири. В одной из командировок в июне 1951 года Абрам Давыдович неожиданно умер. Сердце не выдержало больших житейских невзгод, напряженного труда журналиста. Некролог о его кончине подписали А. Сурков, А. Чаковский, Б. Горбатов, Б. Полевой, М. Светлов, А. Бек, С. Смирнов и другие известные писатели.

«Все люди заменимы, незаменимых не бывает только в журналистике, литературе, искусстве», — любил повторять Абрам Давыдович. Да, он был незаменимым и остался таким. Потому что эстафету пера отца подхватили его сыновья Анатолий и Валерий, которые тоже стали незаменимыми, видными журналистами СССР. Все знают Анатолия Аграновского как спецкора газеты «Известия», Валерия Аграновского — как сотрудника газеты «Комсомольская правда». Их отец порадовался бы за них, ибо они стали вершинами советской журналистики в 60–80 годы. Конечно, этому в немалой мере способствовал личный пример их отца — отличного журналиста Абрама Аграновского. Но не стоит забывать и мать Аграновских — Фаню Абрамовну, которая создавала и поддерживала в семье творческую обстановку, вовремя кормила и поила их, засиживалась допоздна, а то и всю ночь, печатая на машинке злободневные проблемные статьи и очерки сыновей. Она пронесла через всю жизнь свою любовь к ним, к своему мужу, не отказавшись от него в самый тяжелый для него час, когда его объявили «врагом народа». Ни в чем не виновная, она достойно несла бремя заключенной Карлага, выдержала, выстояла все испытания. И преодолению трудностей она научила своих сыновей, которые впервые в советской журналистике стали писать горькую правду о нашей действительности.

Фаня Абрамовна Аграновская скончалась в 1965 году, когда ее сыновья были в зените славы. Перед кончиной она сказала им: «Я была самой счастливой матерью, я не знала равнодушия со стороны сыновей и близких мне людей».

Глава девятая Последний из живых поэтов

Когда в 80-е годы прошлого столетия я руководил в Джезказганской области литературным объединением «Слиток», то на его занятия часто приходил местный поэт Юрий Васильевич Грунин. В то время наше братское общество было довольно сильным в литературном отношении: в его рядах тогда находились такие превосходные поэты Джезказгана как Сатин-Гирей Байменов, Ольга Шиленко, Марат Ратнер, Зинаида Чумакова, Куаныш Ахметов, публицист Михаил Волков и другие. Но Юрий Васильевич Грунин как-то особо выделялся среди них и тематикой своей поэзии, и ее разработкой — строгим ритмом стиха, оригинальными рифмами… Когда он поднимался на трибуну, то небольшой зал в Доме политпросвещения, где мы собирались, как бы замирал от предчувствия чего-то необычного, свежего в поэзии… И Грунин оправдывал это предчувствие своими стихами. Ибо в то время он один владел в Джезказгане лагерной темой, причем мастерски, без прикрас, без повторов уже сказанного Солженицыным… Для нас это было потрясением! Конечно, мы знали, что Юрий Васильевич Грунин прошел тяжелый путь заключенного особого лагеря Степлага, что за его плечами «в ночах встают и падают туманы, болят зарубцевавшиеся раны». Тогда еще ходили слухи о том, что он в фашистском плену работал переводчиком в гестапо и даже написал поэму о Гитлере.

Но что не сочинят, не скажут злые завистливые языки! Кривда постепенно слетала с имени Грунина, обрастая более приятными и понятными для нас событиями, подробностями. Впервые свет правды на его жизнь пролил небезызвестный поэт и журналист Николай Марянин. В своей статье «Юрий Грунин — самый трагичный русский поэт 20 века» он писал: «Грунин родился в Симбирске весной в девятьсот двадцать первом и в конце 30-х годов в ульяновских газетах опубликовал первые свои стихотворения. Писал о любви и мирной жизни — а оказался в самом пекле войны». Грунин наверняка стал бы широко известным поэтом-фронтовиком, «но Гитлер об этом немного иначе подумал». Его воинскую часть однажды по ошибке обстреляли свои же. Последнее, что помнит поэт, — яркая вспышка и черный провал. Очнулся уже в фашистском плену. Долгие три года — немецкая речь вокруг, лай собак, колючая проволока, холод, голод и смерть друзей по лагерным нарам. Выжить в пелене плена помогла поэзия. Юрий Грунин мысленно сочинял стихи, заучивал их наизусть и каждый день, как молитву, сотни раз повторял про себя вымученные строки. Когда лагерь военнопленных освободили англичане, он в первую очередь записал всё, что накопилось в памяти. Ему предложили английское гражданство и предупредили, что в России его ждёт Сибирь. Грунин не поверил, потому что в плену все три года хранил зашитый за подкладкой комсомольский билет. Если бы немцы нашли — расстреляли бы точно. Он страшно скучал по Родине и не считал себя виноватым перед ней, «но Сталин об этом подумал иначе немного». Грунину приписали, что он якобы сочинил гимн армии Власова. Эта песня была известна еще до войны. Следователь предложил Грунину написать ее слова на бумаге. Поэт вспомнил только один куплет, но и этого хватило на десять лет лагерей. Теперь уже сталинских. И снова Юрий Грунин сочинял, заучивал и, как молитву, повторял день и ночь лагерные стихи, за которые можно было схлопотать «вышку». Десять лет от звонка до звонка — в сибирской тайге и на медных рудниках Степлага. Здесь, в казахстанском Джезказгане, он и остался после освобождения. В 1949 году на нарах зэка он написал характерное для его творчества стихотворение «Степлаг». Юрий Васильевич однажды прочитал его на собрании «Слитка»:

Ну, дождался теперь
Долгожданных всех благ?
Прибыл ты без потерь
К каторжанам в Степлаг.
В пекло медной земли
К каторжанам в спецлаг:
Хоть жалей, хоть умри,
Бездыханным здесь ляг, —
Двум смертям не бывать.
Должен медь добывать.
Вагонетки руды —
Будет хлеб за труды.
Будешь петь забывать.
Будешь медь добывать.

Не все восприняли его стихи с восторгом. Были и такие, кто заявил мне, что если и дальше на занятия «Слитка» будет приходить Грунин, читать зэковские стихи, они больше не ходоки в Политпрос.