Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

• Название: Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2
• Автор: Анатолий Мордвинов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0413-4, 978-5-9950-0415-8

Впервые в полном объеме публикуются воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II А. А. Мордвинова.

Во второй части («Отречение Государя. Жизнь в царской Ставке без царя») даны описания внутренних переживаний императора, его реакции на происходящее, а также личностные оценки автора Николаю II и его ближайшему окружению. В третьей части («Мои тюрьмы») представлен подробный рассказ о нескольких арестах автора, пребывании в тюрьмах и неудачной попытке покинуть Россию. Здесь же публикуются отдельные мемуары Мордвинова: «Мои встречи с девушкой, именующей себя спасенной великой княжной Анастасией Николаевной» и «Каким я знал моего государя и каким знали его другие».

Издание расширяет и дополняет круг источников по истории России начала XX века, Дома Романовых, последнего императора Николая II и одной из самых трагических страниц – его отречения и гибели монархии.

---

Все это я хорошо знал из личного опыта, будучи сам опекуном и малолетнего, и взрослого лица.

Что именно так я говорил Нарышкину и именно в этих выражениях, я помню очень твердо и ясно чувствую и теперь, что и он был совершенно согласен со мной.

Удалось ли Нарышкину доложить об этом государю или хотя бы графу Фредериксу или обратить внимание депутатов – я не знаю.

В те минуты моя память не была еще так подавлена, как час спустя, около 12 часов ночи, когда весть о все же состоявшемся, несмотря ни на что, отречении в пользу Михаила Александровича чем-то тягучим, давящим, невыносимым начала медленно окутывать мое сознание.

Поэтому лишь как сквозь густой туман вспоминаю я и возвращение Нарышкина и графа Фредерикса от государя, и довольно несвязное их сообщение о происходивших во время переговоров подробностях.

Рассказ Шульгина, напечатанный в газетах и который я впоследствии прочел, многое возобновил в моей памяти.

За небольшими исключениями[6] он, в общем, верен и правдиво рисует картину приема членов Думы.

«Мы вошли в салон-вагон, – передает Шульгин. – Здесь находился министр Двора граф Фредерикс и еще какой-то генерал, фамилии которого я не запомнил. Через несколько секунд вошел царь. Он был в форме одного из Кавказских полков. Лицо его решительно не выражало ничего больше, чем во всякое другое время. Он поздоровался с нами скорее любезно, чем холодно, подав руку. Затем он сел, указав нам жестом сесть, а Гучкова попросил сесть рядом с собою за маленьким столиком. Фредерикс сел немного подальше. Я сел напротив царя, а генерал в углу, где записывал все происходящее. В это время вошел генерал Рузский, извинился, поздоровался и сел против царя, рядом со мной. Первым начал говорить Гучков. Он говорил долго, гладко, даже стройно, не касаясь прошлого, излагая только настоящее положение и выяснив, до какой бездны мы дошли. Во время своей речи Гучков сидел, не глядя на царя, положив правую руку на стол и опустив глаза. Он не видел лица царя, и поэтому ему легче было договорить все до конца. Он и сказал все до конца, закончив, что единственный выход – отречение в пользу Алексея Николаевича с назначением регентом Михаила Александровича. В это время генерал Рузский наклонился ко мне и сказал: «Это дело решенное». Еще во время речи Гучкова Рузский сказал мне шепотом: «По шоссе из Петрограда движутся сюда автомобили, наполненные людьми. Я велел их задержать». Когда Гучков кончил, заговорил царь. Его голос и манеры были гораздо более деловиты и спокойны. Совершенно спокойно, как о самом обыденном, он сказал:

– Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от престола. До 3 часов дня я готов был пойти на отречение в пользу моего сына, но затем я понял, что расстаться с моим сыном я не способен.

Тут он сделал очень короткую остановку и продолжал:

– Вы это, надеюсь, поймете. Поэтому я решил отречься в пользу брата.

После этих слов он замолчал, ожидая ответа. Так как это предложение застало нас врасплох, то мы посоветовались около 15 минут, после чего Гучков заявил, что не чувствует себя в силах вмешиваться в отцовские чувства и считает невозможным в этой области какое бы то ни было давление».

«Была у меня, кроме того, – говорит в другом рассказе Шульгин, – и немного иезуитская мысль. Может быть, – думал я, – государь не имеет права отречься в пользу того, кого он выбрал, и пусть на всякий случай отречение будет не совсем правильным. Кроме того, малолетний царь не мог бы установить конституционный строй, что возможно для Михаила».

В другой статье Шульгин более подробно объясняет свои мысли: «Кроме того, большой вопрос, может ли регент принести присягу на верность конституции за малолетнего императора. Между тем такая присяга при настоящих обстоятельствах совершенно необходима. Таким образом, мы выразили согласие на отречение в пользу Михаила Александровича. После этого царь спросил нас, можем ли мы принять на себя известную ответственность, дать гарантию в том, что акт отречения действительно успокоит страну и не вызовет каких-нибудь осложнений[7]. На это мы ответили, что, насколько мы можем предвидеть, мы осложнений не видим».

После этого государь встал и вышел в соседний вагон подписывать акт. Приблизительно около четверти двенадцатого царь вновь вошел в наш вагон, держа в руках листки небольшого формата.

– Вот акт об отречении, прочтите! – сказал он.

Мы прочитали акт вполголоса. Затем я попросил вставить после слов: «заповедаю брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа» и т. д., вставить слова «принеся в том всенародную присягу». Царь согласился и приписал эти слова, изменив одно слово, так что вышло: «принеся всенародную присягу». Акт был написан на двух-трех листочках небольшого[8] формата на пишущей машинке. На заглавном листе слева стояло «Ставка», а справа «Начальнику Штаба». Подпись царя была сделана карандашом. После этого состоялся обмен рукопожатий.

Когда я посмотрел на часы, было без двенадцати минут полночь».

* * *

Я помню, что, когда это случилось, у меня мелькнула мысль: «Как хорошо, что это было 2 марта (?!), а не 1-е»[9]. После этого было прощание. Мне кажется, что злых чувств ни с той, ни с другой стороны в это мгновение не было. С внешней стороны царь был совершенно спокоен, но скорее дружественен, чем холоден».

Действительно, около 12 часов ночи Гучков и Шульгин, не имея еще в руках манифеста, покинули наш поезд и ушли к Рузскому. Больше мы их не видали.

Перед уходом они старались успокоить графа Фредерикса, встревоженного судьбой своей жены, и говорили нам, что «Временное правительство возьмет на себя заботы о том, чтобы этому достойному старцу не было сделано никакого зла».

Отречение от престола бесповоротно состоялось, но еще не было окончательно оформлено.

В проекте манифеста, каким-то образом уже к тому времени предупредительно полученном из Ставки, потребовались небольшие дополнения: 1) о присяге конституции будущего монарха и 2) вместо имени наследника цесаревича надо было вставить имя великого князя Михаила Александровича.

Как я узнал через день от начальника дипломатической канцелярии в Ставке Базили, этот проект был, по поручению генерала Алексеева, составлен в спешной ночной работе самим Базили, совместно с генералом Лукомским.

Чьими указаниями и чьей инициативой руководствовался спервоначала генерал Алексеев, отдавая такое распоряжение, до сих пор остается мне неизвестным.

Об этом много спорили тогда, спорят, вероятно, с не меньшим взваливанием вины друг на друга и теперь – эти недостойные часы и дни еще долго будут хранить в себе много загадочного и бояться яркого, но сурового света истины…

Вопрос о том, кто с такой предупредительностью дал указание Ставке о заготовлении манифеста об отречении и, в особенности, когда именно это распоряжение последовало, уже в те дни интересовал меня необычайно – он ведь был во всех отношениях так показателен!!! Но как тогда, так и теперь, после долгих лет и чтения всевозможных опубликованных документов, я до сих пор не мог его выяснить с достаточной ясностью. Генерал Лукомский в своих воспоминаниях говорит: «Поздно вечером 1/14 марта генерал Рузский прислал телеграмму, что государь приказал составить проект Манифеста об отречении и чтобы этот проект передать по прямому проводу генералу Рузскому.

Я вызвал генерала Базили, и мы составили проект, который и был передан генералу Рузскому.

По приказанию генерала Алексеева, после передачи манифеста в Псков, об этом было сообщено в Петроград Родзянко».

В другом месте генерал Лукомский поправляет замеченную им ошибку и говорит, что «телеграмма о составлении Манифеста не могла быть получена, как он ранее установил, 1 марта поздно вечером, а вероятно, лишь 2 марта после 3 часов дня».

Когда Базили прибыл к нам, в Орше, в императорский поезд, он нам говорил, что он и генерал Лукомский работали над составлением манифеста «почти всю ночь».

Это же подтверждали и другие очевидцы Ставки, рассказывая, что: «Базили, придя в штабную столовую утром 2 марта, говорил, что он всю ночь не спал и работал, составляя по поручению генерала Алексеева с генералом Лукомским манифест об отречении».

В тщательно собранных генералом Рузским подробных документах об этих днях копии этой телеграммы с приказанием государя о составлении проекта манифеста не имеется.

Вообще там, вероятно, много телеграмм пропущено.

Находятся лишь весьма глухие указания, что проект Манифеста был получен из Ставки неизвестно когда в Пскове, так как генерал Данилов в своей телеграмме из Пскова в Ставку от 2 марта в 8 часов 35 минут вечера только между прочим упоминает, что «проект Манифеста отправлен в вагон генерала Рузского».