Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том второй
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1225-2, 978-5-9953-0311-4

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

— Ум как соль, он хорош и необходим как добавка к чему-нибудь, а не сам по себе, — ответил Хайкл с обидой на то, что она постоянно упоминает логойчанина.

Ей нравились его прямые резкие ответы. Он говорил, как молодой Цемах, хотя сам Цемах, кажется, никогда не был молодым. Слава встала и, не задумываясь, погладила Хайкла по лицу. Ее обнаженные руки с плотными мускулами буквально ослепили его. Мгновение он таращился на ее полную грудь в вырезе безрукавки, а потом обхватил ее обеими руками, как клещами. Прижался к ней коленями, грудью. Его дыхание обжигало ее лицо, его зубы были стиснуты, как замок несгораемой кассы, из глотки вырвался хрип. Но когда раввинша-соблазнительница попыталась его оттолкнуть, он позволил ей это сделать.

Слава ощущала дрожь в коленях и локтях. Ее лицо тускло светилось, как угли от недавнего огня. Она стояла, опустив ресницы, ощупывала свой высокий лоб и несколько раз содрогнулась всем телом. Она приходила в себя после сладкого опьянения, ее сердце щемило из-за потерянных лет без любви и без удовлетворения желаний. Но, взглянув на Хайкла, она улыбнулась — таким жалким он выглядел. Он стоял, оцепеневший и перепуганный, боясь, что она выгонит его.

— Снимайте пальто и садитесь! — приказала она.

Он уже сидел на стуле, а она еще улыбалась, грозя ему пальцем. Чтобы они могли смотреть друг другу в глаза, она хотела загладить впечатление от его поступка, превратив все в милую шалость мальчишки по отношению к старшей сестре. Она велела ему сесть поудобнее и рассказать о своем доме или пусть говорит о лесе так же красиво, как на прогулке. Теперь она видит, что он действительно поэт, как говорит о нем Мойше Хаят-логойчанин. Может быть, он хочет почитать ей свои стихи? Пишет ли он и о женщинах тоже? А о ней он напишет?

Вечером пришел логойчанин. Слава обустроила комнату в наревской гостинице уютно, как свою ломжинскую квартиру. На столе стояла лампа с абажуром, освещавшая только лица, а все вокруг тонуло во мраке, и на ногах сидящих теплым покрывалом лежали тени. Слава была одета в темно-синее платье, зачесанные назад волосы сверкали, как будто она только что вошла в дом из-под легкого весеннего дождя. Минутами она еще ощущала в своем теле отзвуки дневной бури, порожденной Хайклом. Однако ее вечерний гость был парнем совсем другого типа. Он казался ей таким смешным, пытаясь выглядеть светским, что его даже было жалко.

Входя, логойчанин снял шляпу и не выпускал ее из рук, пока Слава не показала, куда ее положить. Сколько раз она ни просила гостя снять пальто, он не снимал его, как будто зашел лишь мимоходом, на пару минут. Его лицо было плохо выбрито, со свежими порезами, как будто он торопился или еще не умеет пользоваться бритвенными приборами, запрещенными по еврейскому закону. Он все время ругал книги мусара. Слава была даже поражена его враждебностью к этим книгам, словно они были живыми врагами.

О «Хойвес а-левовес» она, конечно, слыхала… Не слыхала? Удивительно, что муж не рассказывал ей об этой книге. Ее десять врат, ведущих к Богу, святы у мусарников почти так же, как десять заповедей, полученных на горе Синайской. И вот эта книга кричит: брат мой, откажись! Прежде всего, ты должен отказаться как можно решительнее от всего запретного. Чужая жена, например, должна быть тебе так же отвратительна, как мерзкие ползучие твари. Мышей ты стал бы есть? Точно так же ты не должен хотеть прикасаться к чужой жене. После этого ты должен отказаться и от того, что позволено тебе законом. Если это позволено, но не является необходимым для поддержания жизни, то откажись, брат мой! И наконец, ты должен привыкнуть поститься хотя бы раз в неделю.

— У богобоязненных евреев тоже ведь есть жены и дети, — заметила красивая раввинша. — С собственной женой можно.

— Можно, но горе тому, кто делает это для собственного удовольствия, — рассмеялся Мойше Хаят с какой-то странной мстительной радостью.

Он стал рассказывать ей, что в святых книгах сказано, что, входя к своей жене, еврей не должен, Боже упаси, иметь в виду наслаждение собственного тела: он должен иметь в виду выполнение заповеди «плодитесь и размножайтесь», он должен хотеть, чтобы ребенок получился здоровым и прекрасным. Однако, если он все же не может настроиться так, чтобы все было во имя Царствия Небесного, и продолжает испытывать влечение к своей жене, то пусть вспомнит, что сам происходит всего лишь из капли спермы и что он отправится под землю, где станет пищей червей, а его душа предстанет перед судом Царя царей, царствующих над царями, судом Всевышнего, да будет благословенно Имя Его. Если же он видит, что и это не помогает, то пусть вспомнит, что мудрейший из всех людей и владыка тысячи жен сказал: «Не отдавай свою силу женской половине дома». Однако если и после этого еврей не может победить свое нечистое влечение к своей законной жене, то пусть вспомнит, что говорит и Гемора, и врачи, и все хорошие и богобоязненные люди. От слишком обильных постельных дел, говорят они, человек старится до срока, глаз слезятся, брови, ресницы, волосы и зубы выпадают. Обо всем этом он должен напомнить себе, если жаждет собственную жену не для того, чтобы выполнить заповедь. Но если все это, несмотря ни на что, все-таки не помогает, и у него кости ломит от пояса и ниже, и сколько бы он ни пытался отвлечься на другие дела, у него все равно остаются нечистые мысли, — тогда ничего не поделаешь, дело пропащее. Пусть уж лучше желает свою жену, чем чужую. Это даже до какой-то степени выполнение заповеди. Это ему разрешено. Поэтому нет ничего удивительного в том, что среди мусарников так много сумасшедших и типов, пребывающих в постоянной мрачности.

— Это правда, что мусарник всегда мрачен. Как бы громко он ни смеялся, он смеется только голосом, а не сердцем и не глазами, — воскликнула Слава, как будто ей вдруг открылась многолетняя загадка. — Мне кажется, что можно быть мусарником и при этом не быть богобоязненным, правда?

— Можно даже быть мусарником-еретиком, — тяжело перевел дыхание Мойше Хаят. — Мусарник — это человек, который ощущает себя греховным и поэтому не может наслаждаться жизнью.

— Ваш товарищ Хайкл не разговаривает о святых книгах, но очень красиво говорит о природе. Мне кажется, он как раз может наслаждаться жизнью и не ощущает себя греховным, хоть он и мусарник.

— Хайкл-виленчанин мусарник? Пока что он еще парень из виленских мясных лавок, крепкий и сластолюбивый. Но ему неудобно в этом признаться, вот он и разговаривает о птицах лесных, этот поэт. Но новогрудковские ученые евреи уже посеяли в нем свои семена, семена прорастут, и он ощутит, что на нем есть вина… Видите? Я тоже умею разговаривать в рифму, я тоже поэт, — рассмеялся логойчанин и рассказал, что разговаривать в рифму научился из книг мусара.

Слава ощущала тупую боль в висках, глаза ее были затуманены, как у невыспавшегося человека. Она хотела что-то сказать, но логойчанин вдруг стал раскачиваться и мрачно напевать — снова из какой-то книги мусара.

— «Слава дочери царя — внутри»[200], то есть душа моя — это принцесса, украденная из горних миров, и она не может забыть Божественные чертоги. И она, эта нежная дочь царя, мучается, бедняжка, заключенная в тюрьму из плоти, и вспоминает о своем высоком происхождении от ангелов. Разве это мелочь?! И она плачет горько, как вдова в черном одеянии. Что она здесь делает?! Что она здесь делает?! Душа моя, эта трепетная небесная лань, стала козлом отпущения, черным козлом, который должен, бедняга, пропасть в пустыне. И на это абсолютно жесткое, негибкое учение, изложенное витиеватым языком, ваш муж заставил меня потратить мои молодые годы. Я не знаю, верил ли тогда ваш будущий муж Цемах-ломжинец в душу и верит ли он в нее сейчас. Но от меня он требовал, чтобы я смаковал корявые стихи из книжки «Бхинас а-ойлом», годной для чтения по субботам после чолнта, с каламбурами, в которых слово спотыкается о слово, как два пьяницы, которые валятся друг на друга…

— Перестаньте! — болезненно поморщилась Слава. — Почему вы не можете этого забыть? Вы ведь уже ушли и из ешивы, и от книг мусара!

— Еще не ушел, книги мусара слишком многого стоили мне, чтобы я мог их забыть. Я копаюсь в них еще больше, чем прежде, — прошептал логойчанин, и в отблеске света лампы его лицо, казалось, пошло зелеными, коричневыми и желтыми пятнами. — Помимо того что ваш муж утащил меня мальчишкой из дома и мучил здесь годами, он совсем недавно на глазах у всех вышвырнул меня из ешивы, потому что я хотел спасти одного паренька, чтобы и тот не вырос калекой-мусарником. Я письмом вызвал вас сюда, чтобы у вашего мужа не было покоя. Но с тех пор как вы приехали и мы встретились, я думаю и о вас тоже, а не только о себе и моей ссоре с ним. Поэтому я рассказываю вам, что книги мусара отравляют и что тот, кто однажды стал мусарником, остается им навсегда.

От того, что он разговаривал, размахивая руками, его пальто расстегнулось, и Слава заметила, что его брюки на коленях протерты в одном месте до дыры, а в другом на них есть заплата. Теперь она поняла, почему он всегда сидел в пальто — он стыдился своей рваной одежды! Он, может быть, больше ненавидит Цемаха за свои истрепанные брюки, чем за книжки мусара. Чтобы гость не догадался, что она что-то заметила, Слава отвернулась и посмотрела в окно. По ее молчанию логойчанин понял, что она больше не заинтересована в разговоре. Он неохотно встал и застегнул пальто.