Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том второй
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1225-2, 978-5-9953-0311-4

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

Реб Менахем-Мендл тоже вмешался в разговор и сказал надтреснутым голосом, с лицом, выражавшим мучение:

— Ни один настоящий сын Торы, не дай Бог, ни в чем не подозревает вас, реб Шия, но чтобы город не прислушивался к распространителям лживых слухов и чтобы уберечься от ужасающего осквернения Господнего Имени, вы должны в субботу утром в синагоге поклясться, что невиновны. И, как сказано, «будете чисты перед Богом и перед Израилем»[70]. Так я бы сам поступил.

Этот разговор в доме раввина происходил в пятницу до полудня. У Шии-липнишкинца уже не хватало терпения, чтобы дождаться следующего утра. Обливающийся потом и задыхающийся, он стал останавливать на Синагогальном дворе обывателей и плакаться им, что на него навели напраслину. Один пожилой еврей выслушал его, зажмурив глаза и постукивая палкой по булыжной мостовой.

— Надо вырвать этих лжецов с корнем! — сказал он.

Другой втянул голову в плечи и скромно ответил, что он ни во что не вмешивается. Третий как раз хотел узнать все подробности, а потом ушел, морща лоб, как и подобает судии, который должен основательно и детально все обдумать, прежде чем вынести решение. Ешиботники, смотревшие, как илуй бегает за обывателями и унижается, смущенно отворачивались и говорили между собой, что надо уезжать из ешивы, не дожидаясь окончания семестра. Шия-липнишкинец крутился по Синагогальному двору и бросал во все стороны растерянные взгляды, походившие на взгляды декшнинских душевнобольных. Он не осмеливался войти в синагогу, есть на кухню тоже не пошел. Если Шия-липнишкинец замечал, что мимо него проходит какой-нибудь сын Торы, то со страхом и покорностью уступал ему дорогу, будто на него уже объявили херем[71]. Ему казалось, что он больше не помнит ни слова из того, что учил, как будто даже Тора не хотела иметь с ним дела, пока не станет ясно, что у него ничего не было с мужней женой.

К Шие-липнишкинцу подошел Меерка Подвал из Паношишока. До него долетела весть о том, что ешиботник хочет поклясться перед молящимися в синагоге, что невиновен. Меерке это не подходило. Он не хотел, чтобы обитатели местечка увидели, как этот занюханный косоглазый ешиботник клянется на свитке Торы. Они ведь ему поверят. Меерка подмигнул Шие, давая понять, чтобы тот следовал за ним, и Шия-липнишкинец покорно пошел.

— Вот видите, хоть вы меня оскорбляли и обидели, я вам друг, — сказал Меерка Подвал, остановившись на углу возле Холодной синагоги, у рва, заросшего крапивой. — Эти святоши, обыватели и ешиботники верят всему, что про вас говорят. А я и мои товарищи не верим, хоть вы на меня и бросались за то, что я уговаривал вас читать светские книги.

— Простите меня, — попросил Шия, тронутый до слез тем, что этот парень не верит в навет против него.

— Полностью и немедленно прощаю вас, — ответил Меерка Подвал на смеси идиша с древнееврейским, в манере, принятой у сынов Торы, когда накануне Новолетия они просят друг у друга прощения. Однако в его прищуренных глазах блестела ненависть. Он хотел видеть, как трепещет этот сумасшедший илуй. — Скажите сами, у вас есть голова? Я предлагал сделать вас профессором, а вам больше нравится быть грязным ешиботником, завшивленным отшельником с торчащими из-под штанов завязками подштанников и с замызганными кистями видения. Скажите сами, есть у вас голова?

— Нет, у меня нет головы, — сказал Шия-липнишкинец, трепеща от страха, как бы и этот парень не подумал дурного о нем.

— Это ведь ваше счастье, что вы дурак. Не будь вы дураком, я бы оторвал вам голову за то, что вы плюнули мне в лицо. Теперь послушайте совет человека, у которого есть голова… — И Меерка посоветовал Шие-липнишкинцу, чтобы тот не ходил в субботу на молитву оправдываться перед всеми. Никто ему не поверит, со всех сторон ему будут кричать: «Прелюбодей!» Его вытащат на порог, и все будут нападать на него. А то еще могут связать и передать в руки иноверцев, которые засадят его на много лет в тюрьму. Знает ли он, что полагается тому, кто имел дело с душевнобольной и обрюхатил ее? Шия должен заблаговременно, сегодня же, в пятницу, убежать из местечка. Такого илуя, как он, примут с почестями в любой ешиве, еще ручки будут целовать.

— Если я убегу, это будет осквернение Имени Господня, большое осквернение! Люди скажут, что сын Торы вошел к мужней жене и бежал от наказания. Я останусь и поклянусь на свитке Торы, что не имел с ней дела. Мне поверят, — пробормотал Шия, дрожа и лязгая зубами.

— Не поверят, и вы это знаете, потому-то и боитесь, — рассмеялся Меерка.

— Я отдам свою жизнь, пойду на смерть ради Имени Господнего, — отвечал Шия-липнишкинец, а глаза его при этом нервно бегали.

— Тронутый, тебе место в Декшне! Не понимаю, как даже сумасшедшая женщина могла лечь с таким задрипанным и завшивленным ешиботником. От тебя ведь воняет! — сплюнул Меерка. — Погоди, еще раскаешься, что не делаешь, как я говорю, — махнул он сжатым кулаком и ушел.

«Может быть, действительно бежать?» — Шия-липнишкинец оглянулся вокруг блуждающим взором — и отскочил назад. В низкой наполовину открытой двери женского отделения синагоги стоял директор ешивы и смотрел на него, будто стерег, чтобы Шия не сбежал.

В это утро представитель общины, занимавшийся ешивой, портной реб Исроэл, разговаривал с директором ешивы так возмущенно, как никогда прежде:

— Ученики завели себе моду читать светские книжки, а вы молчите! Устроили гнусный навет на лучшего ученика ешивы, на илуя, праведника, а вы молчите!

Поэтому Цемах сидел в женском отделении Холодной синагоги и спрашивал сам себя: сколько еще он будет молчать? Вдруг он услышал разговор в том же углу двора, куда недавно забрел виленский табачник Вова Барбитолер, искавший вход в женское отделение. Цемах выглянул в окно и увидел, что некто неизвестный разговаривает с илуем, вид у которого напуганный. Цемах подошел к полуоткрытой двери и прислушался. Сразу же после ухода Меерки директор ешивы вышел к липнишкинцу.

— Кто этот парень? Почему он уговаривает вас бежать и почему обругал вас?

— Ребе, сжальтесь надо мною! — припал к нему с рыданиями илуй.

Цемах втащил его в женское отделение синагоги, усадил на скамью и снова спросил про Меерку. Шия-липнишкинец рассказал, как этот парень уговаривал его читать светские книги, как он, Шия, обозвал этого парня подстрекателем и плюнул на него. И вот теперь этот Меерка пришел к нему с предложением бежать. Шия снова затрясся, как в лихорадке:

— Я не убегу, ребе. Я пожертвую собой, я умру ради Имени Господня!

Никогда раньше илуй даже не оглядывался на директора ешивы. Он считал, что еще мальчишкой продвинулся в изучении Торы больше, чем реб Цемах Атлас, а его уроки мусара он вообще в грош не ставил. А теперь он тянулся к директору ешивы, называл его «ребе». Цемах успокоил его, сказал, чтобы он не боялся. Завтра во время молитвы должно обратиться к молящимся. Они выслушают и поверят ему. Директор больше не отпускал липнишкинца и взял его с собой на вечернюю трапезу к портному реб Исроэлу, где его накормили и утешили. Однако сам Цемах был безутешен: он посадил виноградник и позволил скотине вытоптать его.

С настроением и с видом скорбящего, который не может читать поминальную молитву, потому что покойник еще не погребен, Шия-липнишкинец стоял в субботу в синагоге и ждал, пока закончат читать Тору, чтобы он мог взойти на биму. С одной стороны рядом с ним стоял директор ешивы реб Цемах, а с другой — глава ешивы реб Менахем-Мендл. Все трое молчали. Однако обыватели заранее кривились от нетерпения и отвращения, зная, что им предстоит выслушивать ешиботника. Одни не хотели, чтобы он говорил, назло святошам и реб Гирше Гордону, желавшим, чтобы он очистил свое имя клятвой на свитке Торы. Другие не хотели видеть, как еврей, изучающий Тору, плачет и кричит, что он чист от греха, как в старые времена, когда кагал мог накладывать денежный штраф, побивать палками и накладывать херем. Дело идет к Новолетию и к Судному дню, так что, если он согрешил, пусть покается, а дальше — не наше дело. Третья и самая большая группа прихожан просто боялась, что, когда ешиботник выйдет и заговорит, начнется скандал и снова будет осквернена суббота. Поэтому, как только были произнесены благословения после чтения «Мафтира», десятки обывателей закричали кантору:

— Забирайте свиток Торы!

И вся община запела стихи, сопровождающие возвращение свитка в орн-койдеш. Первым из синагоги выскочил реб Менахем-Мендл Сегал. Шия-липнишкинец с растерянно бегающими глазами и отнявшимся языком устремился за ним. Последним вышел директор ешивы — неспешно, как будто не в силах оторвать взгляд от согбенных спин, которые раскачивались набожно и немо, погруженные в тихую молитву «Шмоне эсре».

Молитва закончилась, и евреи могли спокойно отправиться по домам есть чолнт. Тем не менее люди остались стоять на своих местах. Часть обывателей сокрушались, что не дали ешиботнику оправдаться, другие раскаивались, что сами себя лишили бесплатного театра. Реб Гирша Гордон подошел к раввину и указал на него пальцем: