Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том второй
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1225-2, 978-5-9953-0311-4

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

Всегда, когда Шия-липнишкинец выходил из дома Гавриэла Левина, его поджидал Вольф Кришкий с тюком тряпок, лежавшим у его ног, и всегда задавал один и тот же вопрос: почему он не женится? Илуй выпускал из кривоватых зубов жеваную бородку, пялил глаза на вопрошавшего и сам удивлялся: действительно, почему? Вольф Кришкий хитро подмигивал: нравится ли ему Элькеле? Она свежая бабенка, теплая телочка! В мозгу илуя перелистывались сотни листов Геморы, которые он еще должен был повторить, и ему хотелось обложить этого придурка, сына тупицы, руганью с ног до головы за то, что он отвлекает его от изучения Торы. Именно в эту минуту Вольф Кришкий с подозрением спрашивал, не хочет ли Шия утащить у него что-нибудь из одежды. Шия-липнишкинец вспоминал, что имеет дело со слабоумным, и молчал. Несколько раз Вольф Кришкий спрашивал, дома ли Гавриэл Левин и его жена или же Элькеле одна, совсем одна? Шия истолковывал это таким образом, что душевнобольной боится, как бы Гавриэл Левин не украл его гору тряпок. Он успокаивающе говорил, что хозяин и хозяйка работают в поле, а Элька одна, совсем одна. Шия-липнишкинец уже заметил в доме эту женщину и удивился тому, что она разговаривает с кошкой, как с человеком:

— Бездельница, вместо того, чтобы подстерегать у щелей и ловить мышей, ты уходишь на целый день гулять!

Через какое-то время хранитель тряпок тоже перестал поджидать липнишкинца. Больше никто не оглядывался на илуя, и он был этим очень доволен. Ему очень нравилось сидеть целыми днями одному в маленькой декшнинской синагоге и, не отрываясь, изучать Тору. Он нашел решение и проблеме недостающих книг. Он брал их из валкеникской синагоги и возвращал, просмотрев. В мозгу Шии появился план: вместо того, чтобы приходить в Декшню только на три дня в неделю, перебраться сюда совсем. В валкеникской ешиве у него много времени уходит попусту. Он не может отогнать от себя учеников, лезущих с вопросами, а еще ему приходится трижды в день ходить на кухню, чтобы поесть. Однако в первый понедельник после начала месяца элул, когда Шия пришел в деревню и хотел поговорить с хозяином о том, чтобы поселиться в Декшне, он вздрогнул от диких криков. Элька снова бушевала, запертая в комнате с решеткой на окне.

Чтобы ешиботник не испугался находиться с сумасшедшей под одной крышей, хозяин никогда прежде не разговаривал с ним об Эльке Коган. Теперь же Гавриэл Левин рассказал, кто такая его пациентка и в чем состоит ее безумие. Вот уже скоро год, как она спокойна и здорова, как все здоровые. Вдруг в прошлую пятницу его и его жену разбудили дикие крики. Они нашли Эльку валяющейся на земле, бьющей себя кулаками в живот и издающей безумные вопли. Они кричала, что не хочет этого байстрюка, она вообще не хочет ребенка. Элька беременна. Но кто мог это сделать? Ясно, что не кто-то из старых деревенских жителей и, конечно, не кто-то из заживо похороненных больных, находящихся здесь десятки лет. От нее самой ничего нельзя добиться, она ничего не помнит, кроме того, что беременна. Единственный, кого она упоминает по имени и клянет на чем свет стоит, — это ее муж, который не был в Декшне больше года.

Колонист Гавриэл Левин служил солдатом в армии русского императора, и у него осталась привычка носить шапку, сдвинув ее немного набок. По его фигуре и выправке можно было подумать, что он не слишком тщателен в соблюдении заповедей. Однако декшнинские и валкеникские обыватели знали, что Гавриэл — честный и богобоязненный еврей. Его единственная претензия к Небесам состояла в том, что у него не было детей. Поэтому на его лице всегда лежала печаль. Гавриэл крутил головой во все стороны, как будто искал виновного в этом в своем доме.

— Так кто же это все-таки сделал? Разве что я сам, — сказал он, указывая обеими руками на самого себя, и остался стоять с погасшим взором, похожий на какого-нибудь декшнинского душевнобольного, пребывающего в депрессии.

— Чтобы такое помешательство было у моих врагов! Ты умом тронулся?! — крикнула его жена и тоже застыла в неподвижности перед ешиботником, в немом испуге смотревшим на хозяина и хозяйку.

Вечером у миньяна декшнинских евреев не было настроения изучать «Эйн Яаков». Гавриэл Левин и другие колонисты сидели в своей маленькой синагоге вокруг стола и ломали головы, кто мог сотворить такую гнусность. Однако ничего не смогли придумать и стали спрашивать молодого ребе: он ведь много раз оставался один в доме, когда хозяин и хозяйка уходили в поле работать, не замечал ли он, чтобы кто-то заходил? Ни Гавриэл Левин, ни другие декшнинские евреи не хотели даже допускать мысли, что молодой ребе может оказаться виновным. Липнишкинцу еще меньше, чем всем остальным, приходило в голову, что его можно заподозрить в том, что он покусился на мужнюю жену, к тому же сумасшедшую. Но сколько он ни напрягал своей головы илуя, ничего не мог вспомнить. Ему с его острым умом, сделавшим его знатоком Торы, не могло прийти в голову, что этот безумный хранитель тряпок Вольф Кришкий, постоянно поджидавший его на улице и спрашивавший, дома ли хозяева, заходил к Эльке сразу же после того, как он, Шия, уходил в синагогу.

Декшнинские евреи еще долго сидели вокруг стола в своей маленькой синагоге и спорили о том, что же надо предпринять. Одни считали, что все это дело надо передать на рассмотрение валкеникской гмины[63], чтобы беременную забрали в поветовую[64] больницу и сделали ей там операцию. Лучше самим все рассказать, чем дрожать, опасаясь доноса. Другие считали, что этот скандал надо скрыть и сделать все, что необходимо, чтобы у душевнобольной не было ребенка, потихоньку. Если узнает гмина, приедет комиссия, полиция, эта история дойдет до родственников пациентов, и они скажут: «Если Декшня не может уберечь даже от беременности, то поди знай, что еще там может случиться». Те, кто платит, заберут своих больных, и деревня останется без хлеба. Колонисты сдвинули головы над столом и тихо спорили, как будто опасаясь стен своей маленькой синагоги, а ребе-ешиботник молча их слушал.

Всю ночь в доме Гавриэла Левина Шия-липнишкинец не мог сомкнуть глаз, так громко кричала запертая душевнобольная. Во вторник утром Шия сказал хозяину, что возвращается в местечко. С ним договорились на летние месяцы, тамуз и ав. В элуле погода обычно плохая, и нельзя ходить пешком на такие расстояния. Тем не менее он все-таки еще остался бы здесь: погода пока что хорошая и ему нравятся местные евреи. Он даже думал совсем переселиться в Декшню. В Валкениках его слишком часто отвлекают от изучения Торы. Однако теперь в деревне он будет еще больше времени тратить попусту. Он не может выносить воплей душевнобольной, а у обывателей к тому же теперь голова совсем не лежит к изучению Торы. Поэтому он вернется в местечко.

Гавриэл Левин не ожидал такого резкого поворота. Его обидело, что ешиботник, проживший у него два месяца в самых лучших условиях, покидает его в час беды. Тем не менее колонист вместе с женой проводил ешиботника на крыльцо и тепло распрощался с ним. Шия спустился по ступенькам со стопкой книг под мышкой. Вдруг он услыхал рыдания:

— Жених мой, куда ты бежишь?!

Это кричала Элька Коган. Только тогда Шия-липнишкинец на самом деле побежал между полями. Он бежал так, пока не добежал до валкеникской синагоги, и сразу же набросился на Гемору, чтобы заглушить напевом изучения Торы этот крик сумасшедшей, все еще звучавший у него в ушах. Однако к нему сразу же пристал реб Менахем-Мендл и спросил, почему он на этот раз вернулся из Декшни во вторник, а не в четверг.

— Закончил семестр, — пробурчал Шия. Он не хотел тратить время на пересказ всей этой истории. Взгляд его прищуренных глаз перепрыгивал с Раши на Тойсфойс, точно так же, как законоучитель Рейш-Лакиш[65] из Геморы перепрыгнул с одного берега реки на другой. Реб Менахем-Мендл почувствовал, что должен выговориться, рассказать, что у него на сердце. Как сказано, «тревога на сердце человека — пусть расскажет о ней»[66].

— Липнишкинец, в ешиве катастрофа. Среди сынов Торы распространилась эпидемия чтения светских книжек, и никто даже не пытается остановить эту заразу.

Около полудня, в часы, когда синагога всегда была битком набита, теперь над томами Геморы раскачивались всего несколько учеников, как одинокие ржаные колоски на сжатом поле. Какое-то мгновение взгляд косоватых глаз илуя блуждал по пустым скамьям, и вдруг он начал, брызжа слюной, произносить какие-то слова, половины которых реб Менахем-Мендл не понимал. Да чего от него все хотят? Там — сумасшедшие и тут — сумасшедшие. Из Декшни ему пришлось убежать из-за помешанной мужней жены, забеременевшей неизвестно от кого, а в стены валкеникской синагоги вошло помешательство светских книг. Безумный мир! Мир помешанных! И Шия-липнишкинец принялся глотать Гемору, как обгоревший, гибнущий от жажды человек выхлебывает целый ковш воды. Реб Менахем-Мендл тихо отошел от него и с завистью подумал, что илую хорошо: он не несет ответственности за ешиву.