Арно Шмидт - Респубика ученых

• Название: Респубика ученых
• Автор: Арно Шмидт
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1992
• ISBN: 5-01-003143-4

В третий том серии «Утопия и антиутопия XX века» вошли три блестящих романа — классические образцы жанра, — «Гелиополис» (1949) Эрнста Юнгера, действие которого происходит в далеком будущем, когда вечные проблемы человека и общества все еще не изжиты при том, что человечество завоевало Вселенную и обладает сверхмощным оружием; «Город за рекой» (1946) Германа Казака — экзистенциальный роман, во многом переосмысляющий мировоззрение Франца Кафки в свете истории нашего столетия; «Республика ученых» (1957) Арно Шмидта, в сатирическом плане подающего мир 2008 г. в апогее своего развития.

Романы трактуют фундаментальные проблемы человечества.

Для любителей увлекательного фантастического и философского чтения.

Авторская пунктуация и орфография сохранена.

---

Я, готовый преклониться перед ним, молиться на него: ОН?: Из его набитой грубым табаком, сделанной из куска корня трубки, словно из жерла вулкана, столбом вылетали искры. Широкий, приземистый, в светло-красном пуловере с высоким воротником, надменный, словно Люцифер: «Ах. — Вы тот самый журналист, о котором мне говорили?»

Как губка, впитывать в себя мельчайшие детали!: Ведь такое больше никогда не повторится!!: И я весь превратился в зрение и слух. / Мой взгляд с исступленным обожанием скользил по полкам его домашней библиотеки: она изобиловала раритетами всякого рода, как это бывает сплошь и рядом у автодидактов. На письменном столе книга о Французской революции 1789 года: «Ламартин?»; он спокойно кивнул: «Заслуживает внимания лишь он да Кропоткин». — «Карлайл?»; он вынул трубку изо рта, чтобы еще энергичнее произнести: «Это болтун!» (Но, как бы то ни было, он говорит о нем в настоящем времени: ведь самое прекрасное в обитателях республики ученых то, что с великими мертвецами общаются — спорят с ними, враждуют, нападают на них — как если бы они еще были живы! — Какими они, в известном смысле, и являются. — О, Бог ты мой, если бы только моя голова варила побыстрее!)

Потом мы поплотнее уселись на стульях, обмениваясь ухмылками. (На стене один бесконечный Тик — целый ряд: так, значит, он знал немецкий!) Наскучив одиночеством в кругу моих друзей… Заячьи сердца с львиными мордами… которые считают, что Аполлон вполне мог бы носить парик и вставные зубы: «Священная вечерняя заря, какой народ!..» (Я смог запомнить лишь половину; да и то на 50 %, скорее всего, неправильно — ничего не поделаешь, я делал все, что мог).

Фрагменты (Что он еще сказал): «Традиция?: это образ мыслей лентяев; оставлять лужи только потому, что они натекли еще во времена всемирного потопа.» / «Если только захотеть, можно и в «Отче наш» обнаружить ересь!» И закончил обворожительным анекдотом:

«В Швейцарии, где даже самые набожные люди ходят в церковь раз в год, на Пасху, один восьмидесятилетний старик послал своего двадцатипятилетнего сына в первый раз в долину. И когда тот вернулся домой, отец начал расспрашивать, что он слышал и видел там? И сын рассказал: какой-то мужик рассказывал, долгодолго, о ком-то еще, которого предали & продали, схватили & связали, бичевали & заушали, и, наконец, даже распяли. «Да, отец», сказал он: «Так плохо они с ним обошлись, что я от души его пожалел». / «Боже мой, Боже мой!» сказал на это старик: «И неужели ему приходится терпеть все это до сих пор?! Вот уже добрых двадцать лет, как я последний раз был в церкви: и тогда об этой истории уже говорили! Я поражаюсь, куда только смотрит наше правительство, почему оно так тянет с этим делом, не может его даже как следует изучить!» / (И от всего сердца рассмеялся.)

Значит, у Вас нет так называемого «религиозного чувства»?»: Ни малейшего. С самого детства! (Но ведь это же самая заурядная вещь: вспомните Вольтера; Дидро; да и Лессинг; Кантшопенгауэрницше; Давид Фридрих Штраус — недурное собрание звезд!: Да, прежде всего Гёте! / Здесь Боб кивнул, с ханжески-набожным выражением: «Посылает господь сифилис, пошлет и сальварсан!»). / Он явно был в ударе — муза его определенно целовала на совесть, многократно и интенсивно. Главное — Слава Нам! — не только в знак посвящения в лоб, а несколько южнее. На экземпляре своих «Поездок тандемом», который он мне подарил, он написал, именно в этой связи: «Fari quae sentias: Speak what you think».[171]

Предостережение; «Двадцать раз подумайте, прежде чем захотите купить «Собрание сочинений»! Будьте осторожнее, сначала осознайте, что каждый раз, приобретая «Собрание сочинений», Вы возлагаете на себя груз чьей-то целой жизни, груз суперсудьбы: больше, чем Вы сможете вынести. — Тот, у кого в библиотеке больше дюжины «Полных собраний», просто шарлатан! — Или нет: он их просто не читал!» / О коллегах ему не очень-то хотелось говорить: «Если тебе ничего нового не приходит в голову, только тогда твои сочинения и обретают «классическую мощь». / Всегда гораздо лучше, если люди спрашивают — вот как про меня — «А почему его нет?», чем «А что он тут делает?»!» / «Остров??!!: Им бы здесь разбить шатер, вот бы получился лучший обезьяний театр в мире!» (К этому еще колкое замечание: «Я-то не отвиливаю от выполнения своих обязанностей, ссылаясь на недостаток времени!»; и в ответ на отрицательный жест Инглфилда: «Ну-ну, я-то знаю: давал «присягу»: так что лучше помалкивай, мой милый!»).

Перед входной дверью: он вышел вместе с нами (перед этим позвонил в колокольчик и сказал, что он в данный момент не работает и что уборщица могла бы начинать). Нахмурил брови и угрожающе взглянул вверх: «Ну, что, сиятельнейшее солнце?!» (Сверху сеялась какая-то влажная пыль, в полном соответствии с прогнозом погоды. / «Дымный порох»: только для взрослых. Разные сорта; страны, в которых такой туман водится лучше всего: Лапландия, Люнебургская пустошь, штат Мэн. Контора по рассылке туманов. А может даже, и по разведению туманов?: очень хорошо!). -

Обед: в гостинице на другой стороне Портовой улицы: соседка по столу, особа в светло-сером костюме, с кроваво-красными кулачищами (и в такого же цвета огромных туфлях; вне всякого сомнения, «мисс Алабама»; на каждой руке по 5 розовых кинжальчиков). / Уминая салат с ракушками, то и дело бросала на меня красноречивые взоры. Ярко-оранжевые червяки губ грациозно извивались на белой плоскости ее лица. «I’ll have three whores a day, to keep love out of my head».[172] Отуэй, если я верно вспоминаю.)[173]

«Танцевальная капелла?»: меняется каждый месяц. / «А много ли среди людей искусства, собственно говоря, вегетарианцев?» — Рты моих сотрапезников непроизвольно растянулись в многократных улыбках: «Почти никого». / И объяснили это явление с социологической точки зрения: «Все вначале так натерпелись от голода, что принципиально жрут, что твой Блудный сын. (Да ведь и мы, в конце концов, пожираем все: из растительного мира ягоды: ам! у животных отнимаем мех: раз, и нету! Из каждой титьки сосем; пихаем себе в глотки, что только подвернется под руку; сырых ракушек семи океанов и морей: только для того, чтобы еще очередные десять часов иметь возможность покряхтеть да попускать ветры!). / «Свой багаж я тогда оставляю здесь?». Он деловито кивнул.

Эфирного сложения молодой человек легкой, нежной походкой, чуть искривившись, вошел в ресторан; заказал себе 40 унций сырого рубленого мяса;[174] и тупо уставился на противоположную стену; на тонком одухотворенном лице два глаза со злым, жестоким выражением. И поскольку он никак не мог придумать, чем бы заняться дальше, он начал стучать длинным красивым ножом по столу, используя его в виде барабанной палочки — послушно запел гибкий клинок, сделанный из благородной стали (и когда он в сопровождении надлежащих трелей и рулад, потихоньку начал отстукивать «Интернационал», я не мог удержаться; я почтительно встал и глубоко склонился перед ним, опустив глаза долу, как это подобает каждому нормальному человеку, бедному смертному, когда он соприкасается с абсолютом. Он отчужденно взглянул на меня; губы его изрекли что-то неслыханно резкое (это можно было понять по брезгливому выражению подбородка); и я поклонился еще раз: прекрасно, когда на такие жесты тебя толкает чувство преклонения перед великими людьми. (А перед великими женщинами — подавно!)

Ибо это был Стивен Грэхем Грегсон! человек, сочинивший «Полицейскую школу», «Папу луну» и несравненную книгу «Акционерное общество «Фалькверке» (после появления которой текстильными фабрикантами на него было организовано 23 покушения; предъявлено ему 485 штрафных исков: 11 месяцев он вынужден был жить, скрываясь у одного своего мужественного друга, в лесах — пока наконец в дело не вмешалась ИРАС! На заседании в большом зале театра (передававшемся по телевидению во все уголки мира) все, в то время состоявшие в рядах гениев, числом ровно 800 человек, все как один поднялись на защиту Грегсона. Одновременно один из священных белоснежных самолетов острова взял курс на болота Каролины, где и скрывался наш несчастный, скрипя зубами и сочиняя как одержимый — в тот момент он подумал, что это новая хитрость его преследователей, и отказался сесть в самолет (как всегда, поддерживаемый своими немногими фанатичными приверженцами; было чудовищно трудно заполучить его добром!) И общественное негодование поднялось гигантской волной — до небес!: Если его еще всего час назад все в один голос клеймили позором как анархиста и богохульника, как порнографа и сумасшедшего — звучит что надо, «порнограф»; прямо как профессия: фотограф! — то теперь, после опубликования торжественного манифеста обитателей острова, публика срочно обрушилась на организаторов этой скандальной травли. Было решено объявить бойкот текстильных товаров (и в течение дня это решение было осуществлено); так что у растерявшихся фабрикантов дел оказалось по горло — они срочно занялись рассылкой рекламных подарков покупателям, чтобы успокоить их. Правда, эта затея удалась, особенно с женской частью населения, без усилий (доверчивым модницам удалось заговорить зубы); хотя с мужчинами проделать это оказалось намного труднее: историки литературы (обладавшие хорошей памятью на имена!) еще годы спустя отказывались покупать новый черный сюртук у «Фалька»! / Другим последствием этих событий было то, что ни одно промышленное предприятие больше не брало на работу учеников с высшим образованием; брали теперь только довольно ограниченных людей (предварительно тщательно тестировавшихся на наличие у них способности к тиранству, мучительству, а также малого запаса слов, не вызывающего подозрений). В бланках договоров, заключавшихся предприятиями с учениками, также — незаметно для всей страны — появилась выработанная и внесенная в документ адвокатскими конторами маленькая оговорка: что лицо, о котором идет речь, никогда, ни сейчас, ни позже, не будет иметь права сообщать в какой-либо форме о том, что оно прошло курс обучения: «чтобы предотвратить возможность экономического саботажа». — Иными словами, говоря откровенно: правительство снова дало себя подкупить,[175] чтобы прикрыть белых работорговцев, использующих — как во времена Чарльза Диккенса! — детский труд.