Арно Шмидт - Респубика ученых

• Название: Респубика ученых
• Автор: Арно Шмидт
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1992
• ISBN: 5-01-003143-4

В третий том серии «Утопия и антиутопия XX века» вошли три блестящих романа — классические образцы жанра, — «Гелиополис» (1949) Эрнста Юнгера, действие которого происходит в далеком будущем, когда вечные проблемы человека и общества все еще не изжиты при том, что человечество завоевало Вселенную и обладает сверхмощным оружием; «Город за рекой» (1946) Германа Казака — экзистенциальный роман, во многом переосмысляющий мировоззрение Франца Кафки в свете истории нашего столетия; «Республика ученых» (1957) Арно Шмидта, в сатирическом плане подающего мир 2008 г. в апогее своего развития.

Романы трактуют фундаментальные проблемы человечества.

Для любителей увлекательного фантастического и философского чтения.

Авторская пунктуация и орфография сохранена.

---

«Yes; exactly so.»[161] (Инглфилд, флегматично): «Самое позднее — через восемь дней он снова вернется в город». / Но были и такие, кто постоянно жил «у врат», за чертой города: Их здесь очень уважают.»: Тихие, работящие люди. Появляются в городе лишь раз в 4–5 дней, делают покупки; интенсивно используют сокровища библиотек; и регулярно предъявляют том, над которым работают: «Вот как Ваш Боб Синглтон, к которому мы сейчас едем.» (А я действительно с нетерпением ожидал встречи с ним, скандально известным атеистом, человеком, имя которого произносилось с ужасом!)

Стоп; сперва вот еще что: Он на удивление хорошо сохранился — я имею в виду господина отшельника: а ведь ему уже добрых восемьдесят семь! / В глазах Инглфилда, в самой глубине зрачков, забегали искры; он важно, со значением, хмыкнул; казалось, передо мной сидел другой человек, скрывающий какую-то важную тайну: «Да. — И нет» произнес он, склонившись над рулем. (Я почувствовал себя заинтригованным — что бы это значило? А может, все его тайны, вся его странная и, впрочем, бесполезная глубокомысленность яйца выеденного не стоят?: «Да» — это насчет того, что старику восемьдесят семь лет. «Нет»: насчет того, что он еще бодр: вот и все; что, или не так?).

Через «пашни & луга»:[162] обещающие плоды земные копошенье крестьян, обрабатывающих поля: они роются в земле и во весь голос регочут, ржут, словно лошади, роются и ржут, роются и ржут: часовщику под силу смастерить более совершенные механизмы! / Упряжка волов: черный бык с белой грудью напоминает священника; им правит атлетически сложенная мегера, завязавшая узлом какой-то лоскут на своих сальных волосах, в небрежно ниспадающем холщовом одеянии: я всякий раз выхожу из себя, когда слышу, как крестьян прославляют, называя их «сердцевиной нации»! Или тому подобную белиберду. Объясняю почему: не только для оживления ландшафта они присутствовали здесь (в виде оживляющих картину аксессуаров); но и для производства картофеля и зерновых на случай крайней нужды. Согреваемые солнечными лучами и орошаемые дождями пашни; загоны и хлевы для их разлюбезной скотины: уже дважды «сословие кормильцев» имело наглость потребовать предоставления ему «своей доли мест в правительстве острова». Правда, оба раза их тут же выселяли с острова; последний раз пришлось даже расстрелять главаря этой шайки — русского, как обнаружилось впоследствии, при вскрытии: «И это вместо того, чтобы безмятежно радоваться предоставленной им возможности жить здесь, вдали от военной опасности! Воистину: бесстыдству этих остолопов нет границ!: Во всем мире они препятствуют ввозу дешевого продовольствия: но раз уж им не под силу производить его по низкой цене, пусть подыщут себе другое занятие! / На выборах они принципиально голосуют за шовинистов и правых — что внутренне отвечает их способности поставлять, само собой разумеется, «лучших солдат»: то есть быков, выбирающих себе королем мясника![163] Инглфилд кивнул в ответ на мои рассуждения; но тут же и указал мне вновь границы допустимой критики, передернув плечами: «We need them!»[164] Против чего я с жаром запротестовал: «Разве русские и китайцы не добились величайших успехов, превратив своих крестьян в «сельскохозяйственных рабочих», не создали сельскохозяйственные фабрики по массовому производству продовольствия с помощью чисто заводской технологии?: Ведь именно этот подход и позволяет им производить продукты питания на добрую треть дешевле, чем у нас: так почему же мы не разрушим тот смердящий навозом ореол ложной святости, созданный вокруг этих жлобов; не отбросим прочь всю эту бредятину о «крови и почве»…/ Но он прервал меня; тихо и настойчиво — таким я его еще не видел:

«Мистер Уайнер: хочу дать Вам добрый совет: остерегайтесь выражать свое восхищение русскими: это может Вам страшно навредить! — Я получил — не хочу сказать «официальное»; но что-то приблизительно в этом роде — указание отсоветовать Вам наносить слишком продолжительный визит обитателям левого борта. Главное — ни в коем случае — а Вы, наверное, наметили это заранее — не проводите там последнего дня Вашего пребывания на острове, именно его. И покидать остров я бы не советовал Вам через Соврак».[165] (и снова льстиво-сдержанно): Проведите-ка Вы лучше Ваши последние завтрашние часы у нас: здесь еще есть много чего показать Вам. — В Ваше распоряжение будет предоставлен самолет вертикального взлета; и уже в тот же вечер Вы снова окажетесь на родном берегу Каламазу.» -

Теперь следовало соблюдать осторожность! Если этот тип действовал по поручению генерала Коффина — а сомневаться в весомости его намека у меня не было никаких оснований, — то, пожалуй, мне и следовало бы. Сменить диспозицию. / Но в тоже время оградить свою независимость и достоинство:[166] как соединить одно с другим?…/…/ Ага, кажется, нашел выход (а Инглфилд, полностью словно сросшись с автомобилем, не замечал, похоже, моей внутренней борьбы:/ Ну, что же, мистер Инглфилд, (и, приняв озабоченный вид, еще раз произвел необходимые подсчеты: Меня ни в коем случае нельзя упрекнуть в необъективности по отношению к восточной зоне и уже тем паче к нейтральной: что же касается данного случая, то я действительно не хотел бы дробить отпущенное мне и без того краткое время — пусть даже весьма приблизительно — на три части! Но что поделаешь — на посещение левого борта приходится всего 17: ну, скажем, 16 часов; но ведь я же американец, и никто не может поставить мне в упрек то, что я будто бы предпочитаю бывать лишь там, где могу (тут я сделал небольшую, едва заметную паузу, прежде чем «без запинки» произнес эти слова) — «э-э» — встретить понимание. / Так что не могли бы Вы заехать за мной завтра утром, часам к 9-ти, на левый борт?…»)

Он задумался с деловым видом; но, в общем, казалось, был согласен со мной: об этом можно было сообщить Коффину, да. / «Тогда сегодня, часов в 15, самое позднее в 16, я бы должен быть там, на той стороне: проведу там вторую половину дня, вечер и ночь.» (Хотя мне здесь, на правой стороне, с гарантией предоставили бы королеву красоты. — Н-да, этакую штучку, всю лакированную и накрашенную — сверху донизу вся в губной помаде — дома их десятки. А русских женщин я еще не знал.).

Он переваривал, жуя резинку, изложенное мной. Через несколько секунд, полных томительного ожидания, вновь ободряюще закивал: «Right. Well:[167] мы ведь должны быть объективны.» / И сразу же вслед: Good![168] — Так я попробую заехать за Вами завтра с утра в «Krassnaja Gastiniza».[169] А сейчас не пройтись ли нам немножко пешком — здесь рядом: good.[170]

Неподалеку стоял его дом (газон перед ним Инглфилд использовал в качестве сапожной щетки с такой поразительной наглостью, что мне тут же захотелось влепить ему хорошую оплеуху — на что меня и без того давно так и подмывало: Ну, да ладно, дело сделано, хорошо, хоть пришли!)/. (И ведь какие подробности были известны этому проходимцу: оказывается, Боб Синглтон, этот кошмарный Синглтон, которого можно было сравнить разве что уж с самим Эдгаром По — прославился тем, что в иные времена ежедневно съедал в один присест по целому фунту нуги! В высшей степени удивительно!)

(Я украдкой пощупал сердце: момент был, надо признаться, ответственнейший!!: Сейчас мне предстояло встретиться лицом к лицу с человеком, который был величайшим кумиром моей юности! Я уж не говорю о значении его хорошо известных мне идей, пустивших глубокие и прочные корни в литературе. На какое-то мгновение у меня ком встал в горле: этому человеку, как и По, я готов был бросить в эту секунду к ногам все мои сбережения, хранившиеся в банке Грейт-Рэпидса — это же уму непостижимо, что человек вроде меня по чистой, можно сказать дурацкой, случайности ухитрился предстать перед живой историей литературы! В голове у меня хороводом кружились многочисленные названия его книг.)

Я, готовый преклониться перед ним, молиться на него: ОН?: Из его набитой грубым табаком, сделанной из куска корня трубки, словно из жерла вулкана, столбом вылетали искры. Широкий, приземистый, в светло-красном пуловере с высоким воротником, надменный, словно Люцифер: «Ах. — Вы тот самый журналист, о котором мне говорили?»

Как губка, впитывать в себя мельчайшие детали!: Ведь такое больше никогда не повторится!!: И я весь превратился в зрение и слух. / Мой взгляд с исступленным обожанием скользил по полкам его домашней библиотеки: она изобиловала раритетами всякого рода, как это бывает сплошь и рядом у автодидактов. На письменном столе книга о Французской революции 1789 года: «Ламартин?»; он спокойно кивнул: «Заслуживает внимания лишь он да Кропоткин». — «Карлайл?»; он вынул трубку изо рта, чтобы еще энергичнее произнести: «Это болтун!» (Но, как бы то ни было, он говорит о нем в настоящем времени: ведь самое прекрасное в обитателях республики ученых то, что с великими мертвецами общаются — спорят с ними, враждуют, нападают на них — как если бы они еще были живы! — Какими они, в известном смысле, и являются. — О, Бог ты мой, если бы только моя голова варила побыстрее!)