Михаил Стельмах - Большая родня

• Название: Большая родня
• Автор: Михаил Стельмах
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Роман-хроника Михаила Стельмаха «Большая родня» повествует о больших социальных преобразованиях в жизни советского народа, о духовном росте советского человека — строителя нового социалистического общества. Роман передает ощущение масштабности событий сложного исторического периода — от завершения гражданской войны и до изгнания фашистских захватчиков с советской земли. Философские раздумья и романтическая окрыленностъ героя, живописные картины быта и пейзажи, написанные с тонким чувством природы, с любовью к родной земле, раскрывают глубокий идейно-художественный замысел писателя.

---

— Согласен, — шепотом и хрипло, словно сквозь сон, отвечает.

— Сегодня же пойдем в сельсовет, — властно приказывает она и чувствует, как вся оживает, будто выходит из-под земли. Пропади пропадом этот черный мир злобы и рубля. Она возвращается к своим людям.

— Сегодня, — безнадежно махнул рукой и, шатаясь, вошел в сени. — А скажешь после развода слово — не жить ни тебе, ни ребенку, — зашипел на пороге.

ХLVІІІ

Марийка теперь разрывалась от работы. Еще где эти вишневые полосы рассвета, а она, приготовив на пепелище завтрак, будила дочь и обе чуть не бежали улицами на поле.

Как раз копали картофель. По дорогам теперь поскрипывали обшитые лубом возы, наполненные шершавыми землистыми плодами, а на полях курились голубые дымки. Они все круче и круче поднимались к Забужью и где-то над самым скалистым берегом реки сливались с тучами. И не радовали сейчас Марийку ни ароматные дымки, ни веселый скрип отяжелевших телег. Нанявшись копать за мерку, она так орудовала лопатой, будто хотела всю землю поднять. Потом, перегибая спину, быстро выбирала черными, зазеленевшими пальцами картофель и снова нажимала на отполированные руками державки. И ела не приседая — боялась зря потратить какую-то минуту. Непосильной работой измучила и себя и дочь. Она даже отказалась жить у Горицветов: думалось, что тогда Иван меньше будет заботиться о доме. Каждый вечер, возвратившись домой, неизменно спрашивала мужа:

— Ну как?

Все казалось, что Иван мало заботится о своем гнезде; нападала на супруга и бурно выливала свою злость и боль, аж клокотали и шипели слова, вырываясь из ее худой груди.

— Вот полаешься, и вырастет назавтра дворец, — осторожно, насмешливым голосом утихомиривал ее Иван Тимофеевич.

— Если бы не твой соз, не мучилась бы ни я, ни мой ребенок, если тебе мучиться захотелось… Ты хотя бы кулей[44] немного сделал.

— Конечно, именно пора. Голому только одного картуза не хватает.

Лишь в минуты просветления Бондариха понимала: не поставить им хаты в этом году — горьким картофелем не то что дерева не заработаешь, а даже самой необходимой мелочи не купишь. Одни только окна вставить чего стоит. Но снова и снова, в который раз, прикидывала в уме, как им вылезти из несчастья. Десятки мыслей, одна сменяя другую, раскатывались то в леса, то в поле, то на ярмарку и возвращались к ее пепелищу свежо заготовленным деревом, мешками картофеля, синими окнами, на которых само солнце лучом вымывает стекла. Все надеялась, что случится какое-то чудо: и лес, и стекло, и железо подешевеют, а картофель подорожает. Чаяния, оживая перед глазами, не раз радостно сжимали сердце.

В воскресенье побежала и на ярмарку, и в лесничество. Но только так растревожилась, что чуть не заболела: с ее заработками не скоро добьешься теплого приюта, не скоро увидишь над домом платок веселого дыма. Опечаленная и утомленная грузом измятых неосуществленных чаяний, возвращалась из лесу на свое пепелище.

Даже здесь, среди полей, она чувствовала тоскливые и тревожные запахи обугленного, потрескавшегося дерева и пережженной глины.

«Если бы не твои созы, Иван, жили бы мы, как люди живут. Еще, гляди, не того дождешься…»

На перекрестке по-осеннему задумчивых дорог цепью растянулись лиги, нагруженные еще сырым, необветренным деревом. Мягким сиянием переливались белокурые березы, расплетаясь у корневища потрескавшимися почками, краснели сердцевинами мускулистые бересты. Словно очарованная, Бондариха не могла отвести глаз от бревен.

«Есть же счастливые люди на свете. Кому-то сразу чуть не целая хата везется». Догнала седого, будто вишневым цветом осыпанного мужчину. Он уверенно и неспешно ступал по дороге, держась рослых коней.

— Добрый день, — с боязнью и трепетом коснулась рукой дерева.

— Доброго здоровья, — глянул из-за плеча мужчина такими голубыми и юными глазами, что, если бы не седина, подумала бы: юноша стоит перед тобой.

«Данило Самойлюк, председатель Ивчанского соза», — сразу узнала Марийка, и так ее сожалением, тоской и злостью охватило, что она сразу же круто повернула с дороги на поле и пошла меженями в село.

«Вишь, поступил в соз — и будто стал моложе. А чего же ему? Люди все сделают, а ты только командуй. Сказано: где есть такие грабли, чтобы от себя гребли. Один мой такой дурак набитый, что даже с себя последнюю рубашку кому-то отдаст. А люди как обкручиваются».

«Я ему сейчас все, все вычитаю, — нападала на Ивана. — Умные председатели вишь, как себе лес таскают. А ты сиднем сидишь, лежебокой лежишь. А Самойлюк, партиец, в самом деле себе дворец выстроит». Она ничуть не сомневалась, что лес везут председателю Ивчанского соза и ругала его в мыслях хуже Ивана, так как Иван хоть за правду сражается, а этот себе все общественным скотом возит.

Вот уже и ее двор. Она видит: Иван с Югиной сидят на поленнице, читают газету. И это еще больше выводит ее из себя.

«Нашли время почитывать. Чем не ученые! Доктора!»

— Там в газетах о нашей хате ничего не пописывают? — Взявшись в бока, она, сама того не замечая, становится в театральную позу и аж сверлит глазами мужа. — Это ты так заботишься о нашей жизни? Что же, пусть жена хоть разорвется, а он, как сорока в кость, в газетки будет заглядывать. Конечно, начальство, председатель соза, большое цабэ. Вот бы еще галифе надеть и прогуливаться по селу.

— Мам, отец же целую неделю с работы не выходил.

— А я выходила? Так я хоть картошки заработала, а что твой отец заработал? Одних врагов нажил. Скоро из-за твоего отца в село и носа не выткнешь.

— И вот не заболит у тебя язык? Хоть бы какую перемену придумала, а то толчет и толчет одно и то же.

— И буду толочь. Не нравится? Вон твой хваленый Данило Самойлюк прямо пол-леса себе на имение за один раз повез. А ты до сих пор и ломаки не приволок.

— Вот и надо было бы на твою спину добрую ломаку притянуть.

— Тяни, тяни. Ох, и послала мне судьба мужа. Лучше бы я была утопилась еще маленькой. Ты и так меня к смерти своим созом доведешь.

И Иван Тимофеевич сразу же изменился. Когда говорили о нем, он мог терпеть, но как речь заходила о созе, то извините, чтобы он промолчал.

— Марийка, — почти шепотом, бледнея, промолвил он.

— Чего ты на меня кричишь? — сразу же заверещала женщина. По горькому опыту она знала, что шепот мужа ничего доброго не предвещает. — Разве я не правду о твоем созе говорю?

— Марийка, — еще тише промолвил Иван Тимофеевич и ступил шаг вперед.

— Не кричи ты на меня! Не кричи! — подалась назад. В это время на улице зафыркали кони, заскрипели лиги, и к воротам Бондаря подошел Данило Самойлюк.

— Привет, хозяин! Принимай гостей! — весело позвал из-за плетня.

Марийка на миг остолбенела, а потом тихо и зло процедила:

— Ах ты ж, стерва неуклюжая, глаза бесстыдные. Себе лес возит, еще и людей объедать заехал. Нашел богачей. А Ивану что же? Последнее заставит на стол поставить. Еще и за рюмкой в кооперацию пошлет. Ой, и муж, ой, и муж попался!

И вдруг, будто сквозь сон, она слышит неспешную речь Самойлюка:

— Прослышали мы, Иван Тимофеевич, о твоем несчастье. Собрались миром, посудили о наших делах и решили как-то помочь тебе. Скот же свой есть, райземотдел выписал наряд в лесничестве, а люди дружные. Вот и привезли тебе лес. Стройся на радость нам, на страх врагам и тем вражьим сынам, которые завидуют нам… О, да ты уже целоваться лезешь, будто я тебе девушка. Ну, давай поцелуемся. — И седые кудри Самойлюка переплелись с выгоревшей, как перестоянное сено, шевелюрой Бондаря.

Кружок ивчанских созовцев тесно обступил двух председателей, и все были рады, что, как сумели, помогли своему человеку.

— Люди добрые, люди добрые, — со слезами на глазах бросилась Марийка к ивчанцам. — Заходите ближе. Да вы же где-то с утра и не евши. Спасибо вам, люди добрые. Я же это говорила Ивану: кто тебя спасет, как не свои… созовцы, значит. Вот и свершилось мое слово, — со значением и строго посмотрела на мужа.

— Да, да, моя баба как в воду глядела — все надеялась, что от коллектива придет нам выручка, — сразу же согласился Иван Тимофеевич и насмешливо взглянул на жену. А та взволнованно и свысока кивнула головой, будто не она, а Иван сомневался в силе коллектива. Теперь Марийка и в самом деле начинала верить, что в душе все время стояла за соз. Ну, а что словом иногда распекала мужа — так это же только на пользу шло. Быстро метнулась на улицу, замирая, осмотрела бревна, посчитала их и, по-девичьи обкрутившись, бросилась к овину. Оттуда с преувеличенным подчеркиванием вынесла две бутылки с водкой — их старательно прятала для мастеров, которые должны были строить ей хату.

«Чертова баба. И хотя бы тебе словом обмолвилась», — изумленно взглянул Иван на Марийку, которая уже, играя глазами, ставила еду на стол и хвалила своего мужа, как он заботится созовскими делами: