Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

— Кралю подцепил, сказывают? К богатею в зятья метишь… хо-хо!

— Не твоего ума дело, лягавый!

— Подожди, на посиделках рожу раскровеню!

Говорили, будто Лукашка от ревности взъелся на младшего Дементеича: будто сам хотел присвататься к Астахиной дочке, да Федот перехватил девку.

Весна выдалась поздняя, холодный ветер с сопок долго не давал никольцам выезжать на пашню. Вёшная затянулась.

Совет нарядил в поля обмерочную комиссию. Сам председатель Мартьян, — справные мужики окрестили его бешеным старостой, — ездил с обмером… Вдруг из Хонхолоя, от волостного ревкома, пришла бумага — от всеобщего передела нынче воздержаться и только переделить к осени покосы… сосредоточить все внимание сельсоветом на подготовке к подавлению контрреволюционного мятежа.

— Не прошло и недели, как все село уже знало: в Сибири объявились новые вояки — чехи; они разогнали и поубивали комиссаров, разгромили советскую власть, теснят Красную гвардию на запад и на восток — в Россию и за Байкал.

— В Сибири теперь Временное правительство… всё по-старому. Красным несдобровать. Слышь, сюда идут. И во Владивостоке с моря японец высадился, — сообщил шепотком Дементею Иванычу при встрече всеведущий уставщик.

«Чеки… сколь народов на белом свете… Оказия! — попрощавшись с уставщиком, подумал Дементей Иваныч. — Неужели всё по-старому… без дележки?.. Вот бы браво!»

В петровки приехал очкастый Андреич… Застал Дементея Иваныча посреди двора…

— Беда, дядя: пробраться в Томск думал, в университете учиться, а тут чехи… поезда не ходят, — поздоровавшись, сокрушенно сказал он.

— Ничего, вот дождемся чеков — и поедешь. Пока гости у нас. Чеки — они жива-рука порядок наведут! Ну, я тебе скажу, новая власть. Царя вот ругали за войну, а это почище войны выходит…

В разговор вмешался подошедший Василий, — потный и пропыленный, с лицом, вымазанным жирной землею, — он только что вернулся с пашни — пары пахал:

— Братан! Здорово. Сколько лет, сколько зим! Ни за что не узнал бы, если бы не поминали вы тут дядю Андрея. Просто догадался…

— Виделись мы детьми, узнать мудрено… Здравствуй! — протянул руку амурский гость.

— Батя новую власть ругает, чехов ждет, — слышу я. Ты скажи мне, Андреич: лучше ли будет, хуже ли? Не шибко-то я в этом разбираюсь. Сам знаешь, на фронте грамоте мало дело для письма обучился, вот и все мое образование… Не пойму, что к чему.

Не удовлетворенный туманным ответом братана, Василий, сбычив голову, заговорил:

— Я то скажу: раньше лучше было, хоть ты што. Сколь дядя Андрей Иваныч коней нам привел, — богатство! А настоящее дело? Которых на войну взяли, которых Красная гвардия забрала… с десяток коней осталось, не больше… Уж теперь-то и Андрей Иваныч не сможет таких достать. Времена не те!..

Дементей Иваныч подскочил как ужаленный, — у него только на днях реквизировали лошадей:

— Ты о конях не поминай, — угнали шесть жеребцов, да каких! Анафемская власть!.. Какая теперь помочь! — загремел он. — Не до помощи людям, лишь бы последнего не решиться… Служит, вишь, Андрей-то. Золото искать бросил, сызнова на рыбалку подался. Пайщиков, значит, насбирать не мог, к богатому рыбалошнику в службу пошел… заездки городить…

Вечером, выйдя с Андреичем во двор под вызвездившееся небо, Василий долго рассказывал о фронте, о своей жизни в окопах, в лазаретах больших городов:

— Как сон, до того не похоже… Вспомянешь навой раз, себе не веришь… до того не похоже!.. В Киеве в палате все солдаты курили. Надо мной скулеж затеяли: монах, дескать. Совали в рот папироски. Затягивался я дымком, кашлял. Горечь одна, а потом манить начало… Грех, думаю, по старой вере этого не полагается… Грех, а поди ж ты, люди дымят, и нужды нет…

6

Чем дальше подвигалось лето, тем туже жизнь становилась. Дороговизна пошла неслыханная: в войну на всем переплачивали, я тут уж совсем невмоготу, похуже войны, — где раньше пятак, там нынче рублем не обойдешься.

— Дороготня! И где ее, копейку-то, брать? — жаловались никольцы.

— Дивья бы копейку — бумагу, — шелестя крохотными квадратами керенок, подхватывали иные. — Ну и деньги: заплаты… Что на них купишь…

Уж не поедешь, как бывало, в Завод за всячиной, товары в заводских магазинах будто растаяли. Народ перебивался без красного товара, без керосина и спичек. Гвоздей опять же нехватка, а тошнее всего — соли не стало. Без соли не проживешь!

Заводская оседлая мастеровщина, учителя, почтовые чиновники повадились наезжать в деревню: то им мяса, то им хлеба. За муку бумагой нестоящей никольцы получать уже не хотели, — подавай лучше ниток, соли, мыла… Мена пошла в народе.

— Ну и слобода, — чмыхал Дементей Иваныч, — ешь недосоленные щи… Виданное ли дело: мясо без соли… Какая же слобода без соли!

Единственная на деревне добрая лавка у Бутырина, — всего, бывало, вдосталь, — но Бутырин прикрыл торговлю: испуг его перед большевистской властью прошиб. Заколотил он лавку, оголил полки, товар в укромное местечко перетаскал.

— Где что куплять станем? — озабоченно гуторили никольцы. — Не у Зельки же, у того и раньше товару не ахти было.

Зелькой называли они захудалого лавочника Зельмана, одного из бывших кельмановских приказчиков, осевшего в деревне много лет назад.

Из волости, из Хонхолоя, по тому случаю новая бумага пришла — открыть в деревне кооператив. На сходе старики рев подняли:

— Не надо нам ихнего кооперативу! Антихристово наваждение…

А солдаты им в ответ:

— Без соли насидитесь!

— И будем сидеть, анафеме не предадимся. Еретики!

— И хрен с вами: сидите! Одни управимся! Председатель Мартьян еле утишил бурю бранных негодующих криков:

— Управимся, граждане старики… прошу не волноваться! Да только какой вам прибыток: кто пятерку в пай не внесет, тому ни соли, ни гвоздя… ничего, значит. Локти кусать станете…

— Обманете! — уже потише подали голос старики.

— Чтобы обману не было, — предложил Мартьян, — своего поставьте в лавку председателем, не солдата…

Сход разом взорвался. Солдаты-фронтовики дробно ударили в ладоши. Старики заспорили, замахали руками. Тряслись бороды, обращенные друг к дружке… Сход раскалывался.

Лишь к вечеру, когда над Тугнуем пылал розово-медный закат, тугие старики порешили:

— Быть Федору Иванычу главным лавочником.

— Зуда — он в городу бывал, дошлый!

Но тут нежданно всплеснулся чей-то супротивный голос:

— Нашли кого: не за доброе ему перст отгрызли… бог шельму метит!

— Хэка, паря, — вступился за подходящего, ему казалось, кандидата Аноха Кондратьич, — хэка, паря, что вспомянул… ну и злопамятный народ… сколь годов то было…

— И перст-то не отгрызли, — больше, никак, стал, — поддержал смеха ради председатель Мартьян, которому надоела эта ряда с неподатливыми стариками.

Снова тряслись, будто в лихоманке, взлохмаченные, ручьистые бороды:

— Зуда, ему с руки — с начальством обхождение имел, в город наезжал.

— Он те без штанов пустит, будет вам обхождение! — намекнул отец Карпухи Зуя на давние нечистые делишки Зуды.

— Мало ли что, — оборвал батьку Карпуха, — молод был — грешил, теперь не слыхать. Хозяин Зуда. Свой, в кровососах не значится.

Возражавшие постепенно обмякли — и впрямь, худая слава Зуды куда долговечнее его дел. Правый глаз новоявленного кооператора моргал чаще обычного: Зуде оказали-таки честь, отметили миром.

«Не обошлось без Зуды!» — самодовольно думал польщенный Федор Иваныч.

Среди прочих членов правления по настоянию фронтовиков очутился нелюдимый пастух Алдоха. Это имя снова взбаламутило стариков.

— А-а-а! Вот вы кого?.. Богохульника! — брызгая слюной в солдатские обветренные лица, взревели Ипатовы дружки-подголоски.

Однако стоящий поодаль Ипат Ипатыч шепни своим:

— Нужды нет… Кричите за Алдоху. Пущай потешатся напоследях.

Неожиданно для всех уставщик при народе первый протянул Зуде пятерку:

— Пиши и меня…

Как ни надеялся пастырь на чехов, но нехватка соли прижимала и его… «Там либо будет, либо нет, — думал он, — а риск невелик… Кто их знает?»

Уж коли сам Ипат Ипатыч деньгу выложил и, значит, кооператив антихристовым наваждением не признает, — глотку драть супротив никто не станет, значит, так и надо… Быстро собрал Зуда с мужиков паевые, — ох, уж и повертелся же он эти дни! — и снарядился на четырёх подводах в город — прямо по Тугную через Бар.

Из Верхнеудинска он привез всего по малости: соли, спичек, керосину, ниток, ситцу, гвоздей, сахару, мыла… Еще до его возвращения потребиловке отвели пустующую на тракту за мостом большую избу покойного Парамона Ларивоныча, — в кои-то годы держал Парамон в ней заезжую квартиру.