Николай Оцуп - Океан времени

• Название: Океан времени
• Автор: Николай Оцуп
• Издательство: СПб.: «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-87288-035-9

В книгу включены стихотворения из сборника «Град» (Пб., 1921 г.), «В дыму» (Берлин, 1926), «Жизнь и смерть» (Париж, 1961), автобиографическая поэма «Дневник в стихах», а также цикл мемуарных эссе о писателях-современниках «Петербургские воспоминания».

Примечание. Оцифровщик благодарен Алексею Соболеву за подаренную книгу Н. Оцупа.

---

Петербург — Берлин, 1922–1923

III

«Быть может оттого, что сердцем я слабею…»

Быть может оттого, что сердцем я слабею,
Я силюсь дальнее и вечное обнять,
И то немногое чем на земле владею
Мне все труднее сохранять.

Чужая даль немилого ландшафта
Сиянием увы! не просквозит.
Где небо синее и с Палатина вид
На солнце, на историю, на завтра?

О если б лишь затем унынье этих дней
И тишины глухой и мирной,
Чтоб дух созрел и чище и верней
Для песни, как земля, обширной.

1925

«Есть в одиночестве такая полоса…»

Есть в одиночестве такая полоса,
Когда стесняет наконец молчанье,
И мысль жужжит как на стекле оса.
Тогда тебя на расстоянье

Пленяет мир, который утомлял,
И непонятно отчего же?
И все кого ты горько изумлял
Найдут, что ты сейчас и лучше и моложе.

Пускай тебя ревнует тишина —
Ты воротишься к ней с повинной,
И снова счастия единственной причиной
Тебе покажется она.

1925

«Вновь, забываясь до утра…»

Вновь, забываясь до утра,
Ты повстречаешь, о бездомный,
Не легкий профиль Opera,
А в поле ветер злой и темный.

Не правда ли твоим мечтам
Милее зарево и пламя,
Чем эти отблески реклам,
Рассеяные облаками.

Да. Ты отравлен навсегда:
Суровый и к печали жадный
Ты мир спокойный и нарядный
Не можешь видеть без стыда.

1925

Неаполь

Звучит canzona napoletana,
Мигнул маяк и вот исчез.
Любовь Изольды и Тристана
Не опечалит таких небес.
На улицах мощеных лавой
Прилежные ослы кричат,
По стенам вьется виноград,
И вам покажутся забавой
И над Везувием дымок
И тот в таверне уголок.
Толкнули стол, ножи схватили
Как будто в опере, — но вот
Убитого плащом накрыли
И Русинелла слезы льет.

Тяжелым кружевом балкона
Увито каждое окно,
В горбатых улицах темно.
Все удивительней канцона,
И море падает в ответ,
Нарядный берег ударяя.
Прозрачность эта голубая
И Капри острый силуэт
Сродни канцоне. Отчего ж —
Меня пронизывает дрожь?

Нет, ничему душа не рада —
Блистательные берега
И неба легкая дуга
Придавлены Вратами Ада.
Я слышу как огонь ревет:
Везувий слабо озаренный —
Конечно только дымоход
Той безысходной накаленной
И вечной смерти. Словно тушь
Ночь зачернит глухие зданья, И
будут явственны рыданья
Навеки осужденных душ.

1925

«Все ближе но мне могила…»

Все ближе но мне могила,
Все дальше начало пути.
Как часто душа просила
До срока с земли сойти.

Но бурно она влекома
По черным полям земным,
И вдруг я увидел Рим
И вздрогнул и понял: Roma!

Планета среди городов,
Спасительными лучами
Целил он меня ночами.
И тени его куполов,

И сумрак глубоких пробоин,
И стебли летучих колонн
Твердили: ты будешь спасен,
Ты будешь как мы спокоен».

Какой то прозрачный дым,
Которому нет названья,
Такие давал очертанья
Печальным мечтам моим,

Что мир неожиданно светел
Раскрылся душе моей,
И в мире тебя я встретил.
На дне твоих очей

Отныне моя свобода,
И к дальней и вечной стране
Не надо искать перехода,
Когда неземное во мне.

1926

Канцоны

I. «Итальянец, который слагал…»

Итальянец, который слагал
Эту музыку, эту канцону,—
Ты, должно быть, о смерти мечтал:
Я узнал по минорному тону
Черный вечер и мрачный канал.

Нет, канцоны значенье двойное,
Звук светлеет — в ликующем строе
Брезжат: гондола в лунном столбе
И сиянье, которое двое,
Как один, заключают в себе.

II. «Я так мечтал о перерыве…»

Я так мечтал о перерыве,
Но мчится время все скорей.
Лишь ты, любовь моя, ленивей
Летящих дней.

Волны не видно из-за льдины,
Плывущей медленно ребром.
Неясны вещи за стеклом
Ночной витрины:

И времени поспешный страх
Преображен в твоем сияньи,
Как пыль обоза в облаках
Кампаньи.

III. «О жизни увы! жестокой…»

О жизни увы! жестокой,
Как никогда в веках,
Я думал в ночи глубокой.
И ты в моих руках

Протяжно застонала,
Как будто в царстве сна,
Печальная весна,
Мой холод ты узнала.

IV. «Уже в корзины жестяные…»

Уже в корзины жестяные
Метельщик собирает сор.
Слабеют огоньки цветные
И неба ширится простор.

Сегодня в этом переходе
К сиянию — ночных теней
Есть что-то чувственное, вроде
Улыбки, милая, твоей!

Как будто в сумрака сожженье
Над очень бледной мостовой
Твоих очей изнеможенье
Вмешалось дивной синевой.

V. «На солнце сквозь опущенные веки…»

На солнце сквозь опущенные веки
Просвечивает розовая кровь.
К печали сердце приготовь,
Я полюбил тебя навеки.

И если мир исчезнет для меня,
Твоими летними очами
Я заменю и море с парусами,
И небо из лазури и огня.

Какой то трепет еле уследимый,
Ты миру и сейчас передаешь,
И даже воздух на тебя похож —
Такой же светлый и необходимый.

VI. «В молчанье возглас петуха…»

В молчанье возглас петуха —
Сквозь тягостную ночь
Заря — подальше от греха —
Мне в темноте не в мочь.

Душе на волю хочется
Ночами — что ж пора?
Душа бесплодно мечется,
Как за стеной ветра.

Светает — проблески в окне,
И, бледный ангел мой,
Услышав утро над собой,
Ты улыбаешься во сне.

VII. «Светает. Солнце озарило…»

Светает. Солнце озарило
Видения души моей,
Но все что в сумраке пленило,
Не стало меньше и бедней.

В час утренний и до рассвета
Почти нездешней тишиной
Впервые жизнь моя одета.
Ты и незримая со мной —

Не тень томящая ночами,
Не ослепляющий кумир, —
Живая, бледная, с очами
Печальными как Божий мир.

1925–1926

«…А всё же мы не все ожесточились…»

…А всё же мы не все ожесточились,
И нам под тяжестью недавних лет
Нельзя дышать и чувствовать, не силясь
Такую муку вынести на свет.

Но где же свет? Над нами, рядом с нами
И в нас самих мерцает он порой —
Не этот, погасающий ночами,
А тот, незримый, не вполне земной.

Крепись, душа! И я почти смиренно,
Как друг, сопровождаю жизнь мою,
И вдруг забрезжит: и в иной вселенной
Себя я без испуга застаю.

Тогда-то изнутри слова и вещи
Я вижу, и тогда понятно мне,
Что в мир несовершенный и зловещий
Мы брошены не по своей вине.

И слышу я с отрадой лишь оттуда
Слова проклятий у глухой стены,
Которой мы — зачем? — отделены
От близкого, от истинного чуда.

1926