Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

• Название: Отпадение Малороссии от Польши. Том 1
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Университетская типография, Страстн. бульв.
• Жанр: История
• Год: 1888

П.А. Кулиш (1819-1897) остается фаворитом «української національної ідеології», многочисленные творцы которой охотно цитируют его ранние произведения, переполненные антирусскими выпадами. Как и другие представители первой волны украинофильства, он начал свою деятельность в 1840-е годы с этнографических и литературных изысков, сделавших его «апостолом нац-вiдродження». В тогдашних произведениях Кулиш, по словам советской энциклопедии, «идеализировал гетманско-казацкую верхушку». Мифологизированная и поэтизированная украинская история начала ХIХ в. произвела на молодого учителя слишком сильное впечатление. Но более глубокое изучение предмета со временем привело его к радикальной смене взглядов. Неоднократно побывав в 1850-1880-е годы в Галиции, Кулиш наглядно убедился в том, что враждебные силы превращают Червонную Русь в оплот украинства-антирусизма. Борьбе с этими разрушительными тенденциями Кулиш посвятил конец своей жизни. Отныне Кулиш не видел ничего прогрессивного в запорожском казачестве, которое воспевал в молодости. Теперь казаки для него – просто бандиты и убийцы. Ни о каком государстве они не мечтали. Их идеалом было выпить и пограбить. Единственной же прогрессивной силой на Украине, покончившей и с татарскими набегами, и с ляшским засильем, вчерашний казакофил признает Российскую империю. В своих монографиях «История воссоединения Руси» (1874-77) и «Отпадение Малороссии от Польши» (1890) Кулиш убедительно показывает разлагающее влияние запорожской вольницы, этих «диких по-восточному представителей охлократии» – на судьбы Отчизны. Кулиш, развернув широкое историческое полотно, представил казачество в таком свете, что оно ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит. Ни светская, ни церковная власть, ни общественный почин не причастны к образованию таких колоний, как Запорожье. Всякая попытка приписать им миссию защитников православия против ислама и католичества разбивается об исторические источники. Данные, приведенные П. Кулишом, исключают всякие сомнения на этот счет. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы Ислама. С крымскими же татарами, этими «врагами креста Христова», казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украины. На Кулиша сердились за такое развенчание, но опорочить его аргументацию и собранный им документальный материал не могли. Нет ничего удивительного, что с такими мыслями даже в независимой Украине Кулиш остается полузапретным автором.

---

Дело в том, что этим самовольным посвящением у великих панов, окружавших передовой некогда у нас на Руси дом князей Острожских, похищала их наследственное право патроната какая то смешанная, иногда беспутная и часто дикая масса народа, тяготевшая к чужому государству. Эти великие паны, в поколении, образовавшемся по обнародовании церковной унии, сделались из православных, а некоторые даже из протестантов, католиками; но тем не менее именовали себя, как и прежние отступники, русью. Хотя простонародная русь, воспитываемая нашим духовенством в православии, именовала ляхами даже и тех польско-русских панов, которые перешли в католичество, и тех, которые изменили древнему русскому благочестию ради нововерия немецкого, но на это зловещее обстоятельство в высшем обществе не обращалось внимания.

Аристократы католики и протестанты, заодно с провославною братиею своею, вознамерились присвоить своему классу киевскую митрополию и вместе с нею «Царствующую Лавру» по старине. И государственная политика, и сословный антагонизм не позволяли им терпеть, чтобы преемником Борецкого и Турова преемника, Плетенецкого, сделался демагог, сын темной толпы монахов, мещан, «низшей шляхты» и мужиков, опирающейся на вооруженное вмешательство запорожских лугарей в церковные дела.

Знаменитый дом Замойских, некогда православный, теперь католический, озаботился этим делом. Ему помогали окатоличенные русины Потоцкие, готовые окатоличиться литворусские князья Корибуты Вишневецкие, такие же князья Радивилы и многие православные паны, отличавшиеся от поляков только верою, которую в душе признавали полуересью, или «верою хлопскою», но с которою не хотели, покамест, расставаться. Русские протестанты, терявшие, со времен Скарги, одного знатного представителя своего за другим, присоединились охотно к этой церковно-социальной лиге, и общими стараниями возвели в сан архимандрита Киево-печерской Лавры Петра Могилу, состоявшего в родстве с Вишневецкими, Потоцкими, Корецкими, Радивилами и другими первенствующими польско-русскими домами.

Представитель молдавского или румунского дома Могил, Иеремия Могила был один из тех богачей, которым турецкий диван обыкновенно продавал господарский престол, под которых обыкновенно подкапывались в султанском серале другие денежные люди. Обеспечивая себя на всякий случай дружбою польских панов, род Могил всегда отличался особенною преданностью Польской Короне. Иеремия Могила и его брат Симеон, отец Петра Могилы, устроились в русинской Польше, как в другом отечестве, купили себе значительные имения и, по ходатайству Яна Замойского, получили в 1593 году индигенат, в акте которого сказано, что он даруется Могилам за особенную приверженность к полякам. В 1595 году Ян Замойский, в качестве великого коронного гетмана и канцлера, посадил Иеремию на господарском престоле в Яссах, как польского вассала. Но господарил Иеремия недолго. Место его занял брат его, Симеон. Но и тот был вытеснен интригами откупщиков, как следует, по существу дела, назвать тогдашних господарей обоих дунайских княжеств, Молдавии и Валахии.

Могилы окончательно переселились в Польшу, которая в неурядице превосходила Турцию, но все-таки представляла больше безопасности личной.

Современная переписка папских нунциев с Римскою Курией представляет нам отца и дядю Петра Могилы в такой же связи с предводителями польских иезуитов, в какой состоял с ними и дом князя Василия. Например, в наставлении, данном нунцием Маласпиною преемнику его в Польше 1598 года, говорится, что «папа установил в Молдавии и Валахии епископа, который недавно прибыл в свою резиденцию»; а в инструкции, полученной из Рима нунцием Симонеттою 1606 года, сказано уже прямо:

«Хотя господарь Симеон исповедания греческого, не смотря на то, весьма расположен к католикам, равно как и брат его Иеремия, после которого вступил он на господарство. Вы будете поддерживать приятельские отношения с ним и с его секретарем, добрым, как говорят, католиком», и пр. Из других источников известно, что еще господарь Петр Хромой трактовал с нунцием Аннибалом из Капуи (1587 — 1590) о введении в его крае католичества, и что посредником между ними был известный иезуит Станислав Варшевицкий. Словом, Римская Курия ухаживала за властителями православных волохов, как и за польско-русскими православниками. Сам Петр Могила получил воспитание, как и князь Василий, при содействии иезуитов.

На сколько впечатления детства отразились в зрелых летах Петра Могилы, невозможно определить покамест; но свидетельства современников не все говорят в пользу его православности, и еще меньше обнаруживают в нем русскую идею, которою были преисполнены Иов Борецкий и Исаия Копинский.

Петр Могила отличался жизнью трезвою и набожною, подобно своему совместнику по митрополии, Иосифу Рутскому и наперснику князя Василия, Ипатию Потею, подобно фанатику папского главенства Иосафату Кунцевичу, и, в периоды покаяний, коронному стражнику Самуилу Лащу, подобно, наконец, иезуиту Петру Скарге, добродетельному, в своем роде, человеку, и многому множеству других личностей того века, которых никакие насилия над ближним не лишали благочестия и богоугодности, усвоенных в регулированном по известному способу обществе. Он был ревнителем того, что в его время называлось просвещением, как и все польско-русские магнаты, считавшие делом чести и долга, или побуждаемые тщеславием и рассчетом, основывать училища, типографии, монастыри, госпитали. Он был возобновителем церквей, издателем церковных книг и духовных сочинений, исправителем обрядов богослужения, защитником интересов своей митрополии, воспитателем за границей молодых людей, наконец, основателем латино-греческой коллегии, из которой впоследствии образовалась Киевская духовная академия. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы наша историография вписала его имя в летопись русских доблестей, наравне с великим и святым именем Борецкого. Поразительной разницы между ними она не заметила.

Борецкий был создание русско-московского, Могила — русско-польского единства. Сделавшись в начале иеромонахом, а потом архимандритом Печерского монастыря, Могила вел себя так благочестиво и деятельно, что православный киевский митрополит не усомнился видеть в нем достойного себе преемника. Однакож надобно помнить, что этого митрополита и проходимец Ахия умел уверить в святости своих стремлений и правде своей царственности. Могила сумел не хуже Ахии сыскать благоволение к себе наивного в своей святости Иова Борецкого, и сделался его душеприказчиком. Но не осталось никакого свидетельства, чтобы богатый архимандрит Киево-печерской Лавры когда-либо помог убогому митрополиту в церковном строении или в делах милосердия и просвещения.

Сделавшись митрополитом в свою очередь, Могила сносился с московским царем по предметам церковных украшений, выписывал от него мастеров сусальников, предлагал ему к услугам своих ученых монахов, и посылал ему весьма ценные подарки; но когда брат усопшего митрополита, Андрей Борецкий, намекнул ему о воссоединении Руси с Русью, он отвечал не обинуясь, что за это стоило бы посадить его на кол. Одного этого свидетельства, сохранившегося в Главном Архиве Иностранных Дел, достаточно для того, чтобы знать, кто был Могила. Но я представлю и другие.

Против избрания Петра Могилы архимандритом печерская братия восставала всеми своими силами. Прения о нем продолжались два года. В этой пре Копинский, как и ему подобные ревнители древнего русского благочестия, мог играть важную роль. Может быть, потому разошелся он и с самим Борецким, что между начинателей русского воссоединения очутился человек иного воспитания, иной среды, иного политического стремления.

Могила восторжествовал наконец над оппозицией; но его поддержал канцлер Замойский, по его собственным словам, «своею презентациею, залецаньем и милостивою интерцессиею», — восторжествовал так победительно, что сделался митрополитом, не проходя иноческого искуса (как об этом свидетельствует преданный ему монах Кальнофойский).

Основанное Могилою сперва в самой Лавре училище вызвало также упорное противодействие со стороны соборных старцев, и сохранилось предание о жестоких мерах, которыми оно было подавлено со стороны можновладника архимандрита.

Перемещения этого училища в Братский монастырь домогался от Могилы Борецкий, чтобы поставить его под контроль паствы своей, и на киевском Подоле опять доходило дело до того, что Могиле и его воспитанным за границею преподавателям латино-греческой коллегии казаки, без сомнения, подкупленные монахами, грозили смертью униата Грековича.

Противники Петра Могилы в этом случае были, конечно, неучи; но схоластическая наука, насажденная им в Киеве, произвела рабское подражание польщизне, не вдохновила малоруссов ни одним поэтическим стихом, а только сблизила малорусское общество с польским до неразличимости. Невежды в схоластической мудрости были по своему правы, когда на попечения нового митрополита взирали с тем же недоверием, с каким относились и к педагогическим ухаживаньям иезуитов.