Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

• Название: Повесть о моей жизни
• Автор: Федор Кудрявцев
• Издательство: Союз писателей Санкт-Петербурга, Журнал «Звезда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7439-0202-6

Начало XX века. Федя Кудрявцев, крестьянский мальчик из Ярославской губернии, отправлен в Питер «в люди». Там он в полной мере испытывает участь чеховского Ваньки Жукова. Но затем судьба его меняется. Его берут буфетным мальчиком в Европейскую гостиницу. Весной 1914 года он вместе с другом старшего брата, австрийцем Францем Лерлом, тоже служащим гостиницы, оказывается в Карлсбаде, знаменитом европейском городе-курорте. Тут его и застает начало Первой мировой войны. И почти сразу Федя становится военнопленным. Судьба перемещает его из одного города Австро-Венгерской империи в другой, бросает из одной тюрьмы в другую. Именно в заключении крестьянский мальчик из Ярославской губернии начинает познавать мир, здесь, вдалеке от родины, он проходит свои «университеты»… Только в 1918 году ему с товарищами удается бежать из плена, и он снова попадает на родину, — только теперь это уже совсем другая страна…

Книга подготовлена к печати ООО «Журнал „Звезда“» (16+).

---

Один раз Ваня радостно сообщил мне, что нашел работу по вычерпыванию выгребных уборных в какой-то военно-морской части. Работы было дня на три-четыре. Когда же мы пришли выполнять эту работу, комендант, пожилой человек, узнав, что Ваня до войны был продавцом в обувном магазине, а я мальчиком в ресторане, отказался допустить нас к яме как непривычных к этому делу.

— Ямы не чистились всю войну, и вы в них сразу задохнетесь, — объяснил нам свой отказ. Понуро пошли мы прочь. Значит, не на всякую работу мы годимся. А здесь мы могли хорошо заработать.

Иван Сергеевич попробовал заняться кустарным промыслом. Он добыл где-то хромовой кожи, нашел портного и в компании с ним стал шить модные тогда кожаные куртки. Портной шил, Ваня продавал и добывал кожу и приклад. На ведение дела взяли в финотделе патент. Но налог на оборот был велик, и фирма прогорела. Ваня занялся перепродажей на толкучке (получившей название барахолки) на Покровке, ныне площадь Тургенева, разного старья. Купит подешевле, старается продать подороже. Иногда я ему помогал в этом, изображая собой покупателя, предлагающего приличную цену, так, чтобы слышали действительно желающие купить вещь. Помню, как он носил по рынку старенький унитаз, а я все ходил за ним и помаленьку набавлял цену, пока какой-то дядька не купил его за «крайнюю» цену, какую просил продавец.

Но это был тяжелый и неверный хлеб. Тогда Ваня снял на Дерябкином рынке кусок прилавка и стал торговать мясом. Купит пуда два по оптовой цене, притащит в мешке на рынок, нарубит и продает по розничной. Оставался кой-какой барыш. Я помогал ему и в этой коммерции. Очередь на получение работы через биржу труда у обоих была далеко.

В начале декабря 1922 года к Ване приехал из деревни свояк Митя, бывший питерский приказчик из мясной лавки. У свояка был громкий бас и большое самомнение о себе как о мяснике. Он принес половину свиной туши, предложил Ване вступить с ним в пай и развернуть дело покрупнее. Ваня продал свое и Зинино обручальные кольца и деньги вручил свояку как главному специалисту фирмы. Я остался в стороне.

Фирма «И. Осьминин и Д. Соколов» просуществовала недолго. Нэпманов из Вани и Мити не получилось. Сами они пошли в услужение к нэпманам — один в обувной магазин, другой в мясную лавку.

Конец голодной жизни

После почти трех месяцев голодной жизни и поисков работы, во время которых у меня износились сапоги и на лице посидел не один фурункул, мне наконец повезло. Я нашел одного своего товарища, Сашу Крылова, с которым вместе работали мальчиками в «Европейской» гостинице и дружили. Теперь он был женат на бывшей горничной из той же гостиницы, вдове с двумя детьми, польке Марии Антоновне. Он жил теперь на Петроградской стороне, а работал бухгалтером в Высшей военно-физкультурной школе на Литейном проспекте в доме 62. Эти мои прежние сослуживцы приняли самое горячее участие в моем трудном положении. Саша обещал узнать у своего начальства насчет работы. Оказалось, школе был нужен помощник повара, он же кухонный рабочий, которого еще не успели взять. Я обрадовался этой работе. По затребованию школы как военной организации биржа труда дала мне направление на эту работу.

На другой день рано утром я был уже на кухне, большом холодном помещении с двумя вмазанными чугунными котлами, возле которых возился в засаленном ватнике и белом фартуке повар, парень моих лет, да расхаживали два дежуривших на кухне курсанта. Повар, которого звали Петр Львович, дал мне фартук, показал на кучку мерзлой картошки и велел ее чистить. Я с радостью принялся за дело.

Радостно было от мысли, что я наконец на работе, что сегодня, завтра и в последующее время буду нормально питаться и еще буду получать двадцать рублей жалованья в месяц. Повар Петр Львович получал двадцать один рубль. От радостного волнения и, должно быть, оттого, что от мерзлой картошки у меня сразу озябли руки, я вдруг почувствовал, как у меня в голове растекается что-то тяжелое и липкое, опускаясь на глаза и к затылку, тело ослабло, ноги подкосились, и я потерял сознание. Очнулся я, когда дежурные по кухне курсанты осторожно посадили меня на табуретку и я ткнулся головой на стол. Они подали мне воды, я стал пить и увидел перед собой удивленное лицо начальника продовольственного снабжения Алексея Алексеевича Тюнегова, принимавшего меня на работу. «Меня примут за припадочного и вернут обратно на биржу труда», — тревожно подумал я.

— Я не больной, я здоровый, это просто так… я долго был без работы, вот и… — заговорил я слабым голосом, стараясь придать ему твердость.

— Ничего, ничего, товарищ, я все понимаю, успокойтесь, отдохните и продолжайте работать, — участливо ответил Тюнегов и вышел.

Поспел обед. Я получил миску пшенного супа, кусок вареного кролика, порцию тушеной на постном масле сладковатой картошки и вволю хлеба. Какое блаженство быть сытым, хотя и такой скромной пищей! Кролики, из которых мы готовили почти каждый день, были не розовые тушки домашнего откорма животных, какие мы видим на рынке. Это были крепко замороженные в небольших деревянных ящиках синие тощие тушки диких австралийских кроликов, по-видимому, долго лежавших в холодильниках и привезенных к нам через океан. Но в то время на их вкус никто не сетовал, тем более что в некоторые дни выдавалась и говядина, треска или вобла, а вместо пшена горох, гречневая или перловая крупа. Хлеба курсанты получали вдоволь, и после обеда оставалось много кусков. Эти куски мы отдавали давним обитателям дома, пожилым мужу и жене Куликовым, а они кормили поросенка. За куски Евдокия Денисовна стирала нам белье.

Вскоре я узнал от Куликовых, что дом, занимаемый школой, прежде был резиденцией бывшего обер-прокурора Святейшего Синода К. А. Победоносцева, и Александр Акимович Куликов после солдатской службы служил у него курьером и жил с женой и дочерью в двух небольших комнатках с кухней в подвале. В описываемое время он был в доме как бы старшим дворником на небольшом жалованье от школы.

Повар Петр Львович Коленкевич был поляк, беженец во время Первой мировой войны из Сувалской губернии. По состоянию здоровья в армии не был. В Петербурге он женился на русской девушке из Шульской губернии. Его жена и двое детей там и жили у стариков-родителей Марьи Ивановны (в девушках Бушиной).

Петя Коленкевич был сыном крестьянина, работал в городе кондитером. Война выгнала его их родных мест, и он оказался в Петрограде. Жил он при школе в пристроечке возле кухни, на заднем дворе, во втором этаже в небольшой комнате с плитой и раковиной с краном, с двумя окошечками над помойкой. Комната была наполовину завалена старой ломаной мебелью с торчащими из нее клочьями волосяной набивки. По его приглашению я перебрался к нему в комнату. Устроили из мебельного волоса общую постель на одной кровати и стали укрываться одним Петиным одеялом. У меня своего не было.

Мы с Петей крепко подружились и чувствовали себя счастливыми людьми. Еще бы, мы живем в Петрограде, куда еще вернулись из деревень очень немногие его жители. А мы живем и имеем постоянную работу, хотя и без выходных, но мы этого как-то не замечали, так как между обедом и ужином у нас оказывалось два-три часа свободного времени, и мы любили в эти часы раз-другой в неделю ходить в библиотеку им. И. С. Тургенева слушать литературные диспуты. На одном или двух из них мы слушали выступления поэтов-имажинистов. Когда их стихи были резко раскритикованы, они обидчиво заявили, что их не понимают, но что Сережа Есенин с ними. Так я впервые в 1923 году услышал это имя. Мы оба любили читать и по вечерам много читали. Помню, увлекались В. Г. Короленко.

Весной Коленкевич сказал мне, что он выпишет из деревни жену с маленьким сыном и дочкой. Я просто спросил:

— А где мне жить, Петя?

Он так же просто ответил:

— А здесь, вместе с нами.

Мы соорудили мне отдельную постель. Ломаную мебель вместе с волосом сожгли под плитой.

И вот приехала миловидная черноглазая шатенка, говорунья с певучим голосом Мария Ивановна с четырехлетним Витей и двухлетней хворенькой Надей. Мы слились как бы в одну семью и не чувствовали между собой отчуждения. Жили хорошо и дружно. Сами завели по маленькому поросенку и стали кормить.

И вдруг осенью беда! Школу закрыли, а нам дали расчет. Опять без работы!

Я вспомнил о товарищах по плену А. В. Эйдуке и Н. А. Матавкине и поехал к ним в Москву, уступив поросенка Коленкевичу.

Эйдука в Москве я не застал, он уехал строить Турксиб. Матавкин учился в Лесном институте, жил в общежитии и ничем мне в поступлении на работу помочь не мог. Но он сказал, что его брат Василий Александрович живет в Петрограде, заведует домом отдыха где-то за Лугой и, возможно, возьмет меня к себе.

Побыв в Москве с неделю, я вернулся в Петроград, разыскал В. А. Матавкина, и он взял меня к себе помощником в дом отдыха в деревне Полицы близ станции Серебрянка за Лугой.