Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

• Название: Повесть о моей жизни
• Автор: Федор Кудрявцев
• Издательство: Союз писателей Санкт-Петербурга, Журнал «Звезда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7439-0202-6

Начало XX века. Федя Кудрявцев, крестьянский мальчик из Ярославской губернии, отправлен в Питер «в люди». Там он в полной мере испытывает участь чеховского Ваньки Жукова. Но затем судьба его меняется. Его берут буфетным мальчиком в Европейскую гостиницу. Весной 1914 года он вместе с другом старшего брата, австрийцем Францем Лерлом, тоже служащим гостиницы, оказывается в Карлсбаде, знаменитом европейском городе-курорте. Тут его и застает начало Первой мировой войны. И почти сразу Федя становится военнопленным. Судьба перемещает его из одного города Австро-Венгерской империи в другой, бросает из одной тюрьмы в другую. Именно в заключении крестьянский мальчик из Ярославской губернии начинает познавать мир, здесь, вдалеке от родины, он проходит свои «университеты»… Только в 1918 году ему с товарищами удается бежать из плена, и он снова попадает на родину, — только теперь это уже совсем другая страна…

Книга подготовлена к печати ООО «Журнал „Звезда“» (16+).

---

Утром пошел проститься с покойницей. В темной бедной избе стоял гроб с телом. Кругом толклись соседи, родные. Рыдала старшая дочь умершей Нюша, выкрикивая что-то несвязное. Нужда щерилась изо всех углов. Было душно. У меня поламывало все тело.

Тело Раи отнесли в церковь. Во время панихиды я едва стоял на ногах, прислонясь спиной к теплой печке. Придя с панихиды, свалился в постель. У меня тоже оказался грипп «испанка», от которого умерла Рая. Болел две недели. За это время умерли Раины младшие дети — трехлетняя Дуня и годовалый Саша.

Пока я болел, в батальоне сменилось начальство. Командиром стал боевой солдат-фронтовик, член РКПб с 1914 года Федор Герасимович Князев; политком под стать ему — рабочий-текстильщик в прошлом, солдат-большевик в настоящем Федор Михайлович Кербников.

Вскоре, когда я принес командиру пробу, он, похвалив суп и кашу, решительно сказал:

— Ну, тезка, хватит тебе потеть у котлов. Пишешь ты красиво, сочиняешь складно, грамотно, будешь у меня служить батальонным писарем. Завтра будет приказ, сдавай дела и приходи в канцелярию.

По правде говоря, мне в писаря не хотелось, но приказ есть приказ. Я стал писарем.

Командиру поступали пакеты с грифом «секретно», «сов. секретно». Он говорил:

— Читай!

— Но ведь я не партийный.

— Будешь партийным! Читай!

Я читал и сочинял ответы. Князев подписывал. Все шло хорошо. Однажды политком Кербников позвал меня на закрытое партсобрание и велел вести протокол. Я заколебался, ведь я беспартийный.

— Ничего, будешь партийный, — сказал Кербников.

— Зато грамотный, — добавил Князев.

Как-то на красноармейском субботнике я сочинил и прочитал бойцам стихотворение «Молот и плуг». Командиру и комиссару оно понравилось, и они стали величать меня «пролетарский поэт».

Весной 1920 года вышла замуж моя сестра Шура. Теперь все стали так называть Саню. Сватовство происходило без моего ведома. Я был в армии. Если бы я был дома, возможно, я и отговорил бы Шуру выходить за этого жениха, Ивана Алексеевича Кузнецова из деревни Роговец. Уж очень он был невиден собой. Совсем низенького роста, на полголовы ниже Шуры, он был простым — не глупым, а очень уж простым деревенским парнем с темноглазым красноватым личиком, к которому не шел длинный вислый нос и свешивающиеся усики.

В нем не было стремления показаться лучше, чем он есть, не было ничего по-городскому франтоватого. И венчаться он оделся слишком уж по-деревенски, в светлой сатиновой рубашке с пояском, а не в сорочке с галстуком, как обычно одевается жених. Речь его тоже была простая, без городских «конечно», «разумеется» и других красивых словечек. Все это шокировало Шуру, выросшую среди развитых, стройных, франтоватых братьев. За Ваню она вышла потому, что он был в доме один сын у матери-вдовы, не пил, не курил и был хоть и не «огонь на работу», но старательный хозяин, и потому, что не хотелось оставаться в девках при мачехе, а других женихов не предвиделось. Были у нее раньше женихи и в своем селе, но она им отказала, не желая и замужем быть на глазах у мачехи.

Как бы в утешение в том, что у нее такой неказистый муж, у нее родился хорошенький мальчик, названный в честь любимого брата Ильей, а за ним еще три дочки, и Шура стала любоваться детьми.

В июле того же года нашу семью постигло новое страшное горе — на фронте был убит наш старший брат Илюша, любимец отца и друг его младших детей, милый, ласковый Илюша, которого и мачеха, видя, как его любят дети, называла «ребячьим праздником». Мне брат Илюша был особенно дорог, потому что я два года работал с ним вместе в «Европейской» гостинице, и он научил меня многому доброму, благородному.

Узнав о его смерти, я, веровавший тогда в Бога, горько плакал, молясь перед Господним ликом, изливая Ему свои тяжкое горе и скорбь о милом брате и учителе-воспитателе.

Радовалась только мачеха, так как выбыл один дольщик в отцовском имуществе.

Письмо Ильи:

«Здравствуй, дорогой тятенька!

Шлю привет всем из далекой Донской области. И прошу у тебя заочного родительского благословения.

Спешу уведомить Вас, дорогой тятенька, что я жив, слава богу. Затем я только что перенес тяжелую болезнь „Сыпной тиф“. Заболел по-новому 3 февраля в полку, потом 10-го отправлен в лазарет в станицу Константиновскую, где я и пролежал один месяц с неделей. Теперь нахожусь в станице Богоявленской в слабосильной роте, далеко в тылу от фронта. Болел очень сильно, был без памяти и, пока ехал с фронта в лазарет, растерял все свои вещи. В слабосильной роте нахожусь уже около месяца. Стоим по жителям по 2 или по 3 чел. Нас двое на квартире. Теперь чувствую себя ничего, только ноги слабы — здорово распухли. Долго ли пробудем на отдыхе, не знаю.

До болезни наш полк был все время на передовой линии. Я был во всех боях. Боев было много. Каждую секунду можно было ожидать пули в лоб, но меня Бог хранит. Только один раз пулей отбило каблук у правого сапога. Я последние два месяца до болезни был в 9-й роте, а первоначально, как прибыл в полк, в 7 роте, все время ездил на коне верхом в седле. Где мои братья? Очень жаль, что невозможно получить никакой весточки от вас. Все ли вы здоровы? Фалин был ранен, и я думаю, если он не дома, так был дома. Адреса своего писать считаю лишним, думаю, пробудем здесь недели две-три, много месяц, а потом куда-нибудь отправят. Затем остаюсь любящий Вас сын и брат

Илья. 3 апр. — по нов. 16-го апреля 1920 г. Все-таки адрес — Донская область, станица Богоявленская, 3-я рота слабосильных, 1-й взвод».

Комиссар части писал, сообщая родным о его смерти:

«Гордись, отец, что твой сын, наш дорогой товарищ Илья Григорьевич, пал как герой смертью храбрых в бою с врагами революции. Они дорого заплатят за его безвременную гибель».

Наступил 1921 год. Постепенно началась частичная демобилизация из Красной Армии.

В конце мая вернулся из армии домой Петя. В июле демобилизовали меня. Лето мы работали в отцовом хозяйстве. Пете и мне пора было жениться.

Я мыслил про себя, что женюсь только по любви и только на красивой девушке. Но такая девушка была у меня только в мечтах, в реальности ее не было. И вот я, как сказано у Лермонтова, «любил мечты моей созданье». И вот мое положение — жениться пора и надо, а никак не встречается девушка, которую бы я беззаветно полюбил. А родные мне твердят: «Ты только женись, а любовь придет, как говорится, стерпится — слюбится. Смотри, на Илькине какая невеста, одна хозяйка большого крашеного дома».

Я знал эту некрасивую девушку, и она мне не нравилась. Но ее так хвалили, что я решился, будь что будет, и послал к ней сватов.

Я слыл в своей округе хорошим парнем, к тому же был секретарем сельсовета, поэтому родители девушки обрадовались такому жениху. Позвали невесту. Она удивилась моему сватовству и наотрез отказала. Ведь я никогда не уделял ей внимания, очень редко бывал в их деревне и даже не знал, что за ней ухаживает и пользуется взаимностью парень не хуже меня. Ее отказом я не огорчился и в душе признал ее правоту. Девушка была умная и вышла за того, кто ее любил.

Ну а Петя? Петя решил, что нечего ему, интересному городскому парню, жениться на вдове — хотя и молодой и с домом; ведь все равно он в деревне не будет жить, а уедет в Петроград. И он принялся ухаживать за девушкой, которая втайне мечтала обо мне. Но мне она тоже была не люба.

И вот у Пети совсем было сладилось дело с той девушкой, но тут активно выступила вдова и убедила его жениться на ней. Петя сыграл Дуне отбой и стал готовиться к свадьбе со вдовой, а меня убедил взять Дуню. Я его послушал, обещал Дуне ее посватать, и она сказала об этом родителям. Началось приготовление приданого. Но это была моя вторая глупость. Все пошло прахом.

Накануне сватовства я проводил ее вечером до дому и стал прощаться.

— Кумушек, — она меня так звала, — ты бы меня хоть поцеловал, ведь ты теперь мой жених, — попросила она. Я нехотя ее поцеловал, Боже! Бывают ли еще более неприятные поцелуи, чем этот? Дуня ждала и второго и третьего, а я тряхнул ее руку, сказал:

— Спокойной ночи, — и поспешно пошел прочь. Я пришел домой, лег спать и не мог уснуть до утра. Я думал, как я буду жить с Дуней, если мне так противен ее поцелуй? Встал вопрос: или не сватать Дуню и этим ославить ее, заставить поплакать от огорчения, или посватать, жениться и сделать ее жизнь адом? Я решил — не сватать! — и уснул.

И все же нашлась девушка, которая мне понравилась. Это была моя дальняя родственница Шура Лодыгина. Среднего роста, худощавая, чернявенькая веселая хохотушка из зажиточной семьи, она была похожа на городскую гимназисточку. Вот я и решил, прежде чем сватать, лично поговорить с ней. Сколько я ее ни убеждал, сколько ни рисовал перед ней радужные перспективы — она отвечала решительным «нет». Я понял, что не нравлюсь ей, и оставил о ней мечтания.