Владимир Корнаков - В гольцах светает

• Название: В гольцах светает
• Автор: Владимир Корнаков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Витимская тайга свела разных людей: Герасима — русского приискателя и Дуванчу — эвенка-охотника.

Трудным путем идет нелюдимый Герасим к «мужицкой правде», которую уже «нащупали» его товарищи по прииску Павел Силин и Иван Ножин. Но еще драматичнее складывается судьба молодого охотника-эвенка. Искренне считая, что русские отнимают у него «его тайгу», он слепо способствует шаману в злобных замыслах против русских и едва не приносит в жертву жизнь любимой девушки. Только целый ряд событий, неожиданных встреч, столкновений открывает ему глаза...

В романе показана витимская тайга 1906 года. Властный шуленга эвенкийского рода Гасан Доргочеев и голова инородной управы князь Гантимуров с помощью шамана и священника-миссионера еще крепко держат в руках народ тайги. Но уже гремит среди сопок эхо читинских революционных событий, будоражит рабочих приисков, проникает в юрты и сердца охотников...

---

— Петр идет по тайге — его глаза видят тропу, по которой коза ходит пить воду. Он смотрит дерево и находит. — Петька решительно проводит на земле черту, воодушевленно продолжает: — Он привязывает к дереву петлю, и его глаза видят русскую «ю-ю». Вторую он может построить на другом дереве. Возьмет лук и привяжет к белостволой. Тогда он увидит «ре-ре». Потом найдет корень от срубленного дерева и положит на него сошки: «те-те». Потом построит «а-а» — возьмет раздвинет ноги сошек и свяжет их внизу ремнем... Теперь пусть смотрит Аюр: я построил целую юрту из русских букв!

Глаза Петьки сияют. По жесткой земле, спотыкаясь и падая друг на друга, упрямо шагают буквы: «юрта». Аюр одобрительно треплет взъерошенные волосенки Петьки:

— Клянусь всеми чертями Нифошки, которые приходятся ему крестниками, ты построил красивую юрту!

Аюр смотрит на Дуванчу, видит его нетерпение, поднимается и многозначительно подмигивает Петьке.

— Пусть Петр сидит с Павлом. Мы пойдем посмотреть Гуликаны.

Дуванча выскальзывает из юрты вперед Аюра.

Ласковый июньский день обдает ароматом цветущих трав, щекочет нервы, будоражит, пьянит. Почему-то хочется громко крикнуть, затаиться и слушать. Слушать, как твой голос вспугнет оснеженные кусты черемушника, облетит зеленые сопки, вернется легким дыханием, неся с собой запах хвои, листьев, цветущего брусничника, смородинка.

Аюр уселся на высоком берегу, сломав черемуховую ветку, бросил в волны Малого Гуликана. Течение подхватило ее, схлестнуло со стремниной своего старшего брата, вскипело высокой гривкой. Казалось, что ветка, нырнув в волны Большого Гуликана, стремительно помчится по его ревущей струе, но случилось другое. Течение, точно наткнувшись на вогнутую стену, круто вильнуло в левую сторону, и вот уже ветка кружится у противоположного берега под кустами черемушника, как раз в том месте, где высится просторная юрта Тэндэ. Аюр удовлетворенно причмокнул.

— Что ты видишь? Я только сейчас держал в руках веточку, а она уже там. — Он лукаво сощурился. Однако Дуванча ничего не видит и не слышит. Вернее, видит лишь одну высокую юрту Тэндэ.

Аюр дергает его за полу.

— Разве ты не хочешь быть там, где твой ум и сердце?

Дуванча удивленно смотрит на него, ничего не понимает. Аюр хмурит брови.

— У тебя скоро не на чем будет носить шапку! Смотри сюда.

Он снова бросает большую ветку в реку. Результат тот же: ветка колышется у противоположного берега рядом с первой! Лицо Дуванчи сияет.

— Ты самый большой шаман! Ты нашел тропу к дочери Тэндэ! Я увижу ее...

— Ты можешь ступить на тот берег, однако будешь сидеть там, пока волны Гуликана не уйдут на свое место.

— Я могу остаться там, пока шапка гольца не станет зеленой!

Парень приготовился сейчас же прыгнуть в берестянку, и Аюру пришлось немного рассердиться, чтобы задержать его.

— Косы Урен не станут короче, если ты посидишь маленько на этом берегу.

— Да, Гуликан перенесет меня на своей спине, как этот небольшой кустик. — Бросив веточку, Дуванча проводил ее радостным взором. Кинул другую, третью. Шарил рукой вокруг себя, бросал все, что попадет под руку: щепку, кору, бересту.

Аюр достал кисет и трубку. Закурив, погрузился в размышления: «Любовь, как огонь в юрте, дает тепло, свет, радует сердце своим дыханием. Однако за огнем надо смотреть: много подложишь дров — сгоришь, мало — затушишь. Его надо беречь, чтобы не замыло дождем, не завалило снегом. Большой костер ослепляет человека: ночь становится темнее. По небу идет гроза, а он ничего не видит, кроме веселых языков пламени. А это плохо, совсем плохо...»

Обо всем этом и собирался Аюр рассказать Дуванче, наблюдая, как щепки, ветки, корье, плюхнувшись в воду, списывают дугу — и вот уже целый хоровод колышется под черемуховым навесом. «Совсем ослеплен парень! А гроза идет. Над ним гремит гром, а он не хочет слышать. Ни о чем не думает парень».

Аюр с проворством юноши прыгнул к Дуванче, схватил трубку, когда рука того была готова отправить ее вслед щепью.

— Елкина палка! Все черти Чудотвора и икона Миколки. Ты мог бы забросить в волны Гуликана мои унты и вместе с ними меня! Ставший хвостом дочери Тэндэ ничего не видит!

Он хотел еще что-то сказать, но, заметив улыбку на лице Дуванчи, безнадежно махнул рукой.

— Хвост может идти гонять мух.

— Да, это так! — воскликнул Дуванча. Спрыгнув с яра, он быстро отцепил берестянку, вывел из-под навеса ветвей и, вооружась длинным шестом, вскочил в нее.

— Пусть твои ноги крепче держатся за дно лодки! — не удержался Аюр, хотя и знал, что юноша отлично управляет этой легкой посудиной.

Едва Дуванча оттолкнулся от яра, как вольная струя подхватила берестянку, вмиг домчала до места, где Малый Гуликан схлестывается со старшим братом, виляет в сторону. Здесь он нагнулся еще ниже, лег влево, как лыжник на повороте, и лодка, описав стремительный полукруг, нырнула в черемушник. Дуванча проворно вскарабкался на яр, махнул Аюру рукой и скрылся за пологом. Однако Аюр не торопился уходить, стоял. Ждать пришлось недолго. Вскоре из жилища вышла Адальга. Румяная, веселая.

Петька и Пашка не испытывали тяжести одиночества. Веселье было в разгаре. Петька, взвалив на плечи малыша и придерживая его руками, на коленях ползал по шкурам, представляя собой норовистую лошадку. Ездок молотил чумазыми пятками по его бокам — обоим было весело.

— Павел пойдет в юрту крестителя, который ждет его. Он должен стать совсем русским. Петр пойдет с нами, он будет крестником.

Аюр стащил с себя рубаху, принялся старательно укутывать сынишку. Возился долго — малыш отбивался руками и ногами. Тогда он попросту надел на него рубаху и подпоясал рукавами. Взглянув на сына, остался доволен.

— Совсем большой Павел. Еще кушак надо...

Отец Нифонт сидел возле своей палатки, теребил скудную бороденку, вполголоса проклиная инородцев и призывая на голову Куркакана всякие напасти.

— Нетути Козьмы Елифстафьевича, дай бог ему многие лета, анафеме. Сгубил свою дочь. Разрази его бог да зачти грехи его великими стараниями для христианской церкви. Козьма Елифстафьевич сейчас бы достиг уважения к церкви у этого богомерзкого ирода, да укоротит его дни господь, как и косу, — вздыхал отец Нифонт.

Но Куркакан был невозмутим. Он сидел в нескольких шагах от палатки, всем своим видом выражая полное презрение отцу Нифонту и его Николаю-угоднику. Немного подальше полукругом сидели охотники. Сидели молча, сосредоточенно дымя трубками, поглядывая на опушку, что поднималась за палаткой отца Нифонта. Вот уже третий день длится томительное ожидание, хотя и ждать-то нечего. Рокочут, гудят Гуликаны, преграждая путь. Но заняться нечем: реки отрезали от озер, где можно промышлять крупного зверя, в тайге взбунтовались ручьи и ручейки, нельзя выйти на рыбную ловлю. Люди ждут. Часто кто-нибудь поднимается и, сопровождаемый гурьбой притихшей детворы, идет к реке. Возвращается хмурый: нет, волны Гуликанов не думают отступать!

Отец Нифонт от нечего делать считает и пересчитывает скучные лица охотников. Третий день он видит их перед собой, третий день продолжается безмолвный поединок с Куркаканом. Отец Нифонт исчерпал все свои возможности. Пробовал зазывать — не идут, выносил из юрты икону Угодника — не действует, гремел блестящими крестиками, которые собственноручно сделал из консервных банок, — не привлекают. И все Куркакан. Не зря он торчит здесь от восхода до заката!

Когда отец Нифонт сотый раз посылал в спину своего врага проклятия, когда уже подумывал о возвращении в Острог не солоно хлебавши, он увидел Аюра, который подходил к палатке с сыном на руках. Он имел торжественный вид, алый кушак перехватывал талию, подчеркивая праздничное настроение.

Люди зашевелились, спина Куркакана хищно выгнулась. Отец Нифонт, как разгоряченный рысак, нетерпеливо топтался на месте.

— Аюр, Павел и его крестник говорят «здравствуй» тем, у кого нет плохих мыслей на сердце! — Аюр поклонился сородичам, его примеру последовал Петька.

— Здравствуй. Мэнду. Мы всегда рады видеть тебя, — разноголосо, но дружно откликнулись люди. И, как колючая поземка, прошелестело одинокое ругательство:

— Буни...

— Люди сидят, как рябчики в большой дождь. Уж не пасут ли они бороду купца Черного, которой хорошо можно мести русскую избу? — подмигнул Аюр. Охотники заулыбались, но звонкий голос Дуко заставил их насторожиться.

— Ойе! Что говорит Аюр! Купец Черный, пожалуй, может рассердиться, если его бородой станут мести пол. Тогда ведь его лицо станет обгорелой кочкой и ему нечего будет гладить!

Аюр продолжал серьезным голосом:

— Я много ходил по русским деревням. Пожалуй, везде видел одно: когда русский косит, он оставляет маленький, не больше юрты, кусок травы «Миколке для бороды!» Борода Чудотвора станет длинной и густой, он будет радоваться и пошлет хороший урожай — так думают в русских деревнях. А когда приходят дни снега и ветров, люди идут на поле, срезают оставленную траву для веника, чтобы мести избу. Значит, они подметают бородой самого Миколки. Миколка не сердится, что его борода хорошо метет избу, а почему должен сердиться купец Черный? Разве его борода хуже Чудотвора?..