Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1

• Название: История воссоединения Руси. Том 1
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Товарищество "Общественная польза"
• Жанр: История
• Год: 1874

К этому желчному и острому на язык писателю лучше всего подходит определение: свой среди чужих, чужой среди своих. С одной стороны – ярый казакофил и собиратель народного фольклора. С другой – его же беспощаднейший критик, назвавший всех кобзарей скопом «п’яними і темними», а их творчество – «п’яницькою бреходурнопеєю про людожерів-казаків».

П.А. Кулиш (1819-1897) остается фаворитом "української національної ідеології”, многочисленные творцы которой охотно цитируют его ранние произведения, переполненные антирусскими выпадами. Как и другие представители первой волны украинофильства, он начал свою деятельность в 1840-е годы с этнографических и литературных изысков, сделавших его "апостолом нац-вiдродження”. В тогдашних произведениях Кулиш, по словам советской энциклопедии, "идеализировал гетманско-казацкую верхушку”. Мифологизированная и поэтизированная украинская история начала ХIХ в. произвела на молодого учителя слишком сильное впечатление. Но более глубокое изучение предмета со временем привело его к радикальной смене взглядов. Неоднократно побывав в 1850-1880-е годы в Галиции, Кулиш наглядно убедился в том, что враждебные силы превращают Червонную Русь в оплот украинства-антирусизма. Борьбе с этими разрушительными тенденциями Кулиш посвятил конец своей жизни. Отныне Кулиш не видел ничего прогрессивного в запорожском казачестве, которое воспевал в молодости. Теперь казаки для него – просто бандиты и убийцы. Ни о каком государстве они не мечтали. Их идеалом было выпить и пограбить. Единственной же прогрессивной силой на Украине, покончившей и с татарскими набегами, и с ляшским засильем, вчерашний казакофил признает Российскую империю. В своих монографиях "История воссоединения Руси” (1874-77) и "Отпадение Малороссии от Польши” (1890) Кулиш убедительно показывает разлагающее влияние запорожской вольницы, этих "диких по-восточному представителей охлократии” – на судьбы Отчизны.

Кулиш, развернув широкое историческое полотно, представил казачество в таком свете, что оно ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит. Ни светская, ни церковная власть, ни общественный почин не причастны к образованию таких колоний, как Запорожье. Всякая попытка приписать им миссию защитников православия против ислама и католичества разбивается об исторические источники. Данные, приведенные П. Кулишем, исключают всякие сомнения на этот счет.

Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы Ислама. С крымскими же татарами, этими "врагами креста Христова", казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украины.

На Кулиша сердились за такое развенчание, но опорочить его аргументацию и собранный им документальный материал не могли. Нет ничего удивительного, что с такими мыслями даже в независимой Украине Кулиш остается полузапретным автором. «Черная рада» включена в школьную программу. Но уже предисловие к ней, где автор говорит о политическом ничтожестве гетманов, ученикам не показывают. Что же касается исторических сочинений Кулиша, то их попросту боятся издавать.

Обращение к нему и по сей день обязательно для всякого, кто хочет понять истинную сущность казачества. 

---

Это был не только шляхетский, но и молодецкий период казачества. Не одна добыча была задачею казацких предприятий: служили паны в казаках больше в видах защиты своих слобод от монгольских хищников, чем из соответственного хищничества славянского. Даже предание о древней торговле по Днепру с Феодосиею и другими черноморскими рынками не совсем порвалось в земледельческой жизни их. В скудном, сравнительно с прежним, количестве всё еще отправлялся хлеб prono flumine, но уже ad barbaros, и (прибавляет географ) non sine graui discrimine vitae (не без серьёзной опасности жизни). Соседи, как мы видим, платили друг другу одинаковой монетой. Другой современный географ, Мартин Бронёвский, указывает на соляной промысел, как на причину постоянной войны казаков с татарами, что мы видели и в описании похождений Самуила Зборовского. Невдалеке от Кочубей-городища, у приморских соляных озер, собиралось беспрестанно множество казаков, этих первых чумаков украинских, и вечно происходили у них битвы и стычки с татарами [74]. Это, говорит он, были крайне опасные места для проезда не только ночью, но и во всякое время. По всему тракту, которым он должен был проезжать во время своего посольства в Астрахань, он то и дело видел мертвые тела, если не самих казаков, то других людей. Такова была функция казачества в то время, от которого дошли до нас только случайные и отрывочные известия о них.

Но зато позади боевой линии этих охранителей польской колонизации Украины существовал еще, говоря вообще, лад между воюющими за край и рядящими краем. С течением времени, добровольная ассоциация труда и воинственности в панских владениях перешла в обязательную. В панских и королевских слободах поселяне оканчивали различные сроки воли; старосты между тем начали окружать себя, вместо туземных жителей, выходцами, или, так сказать, вместо земщины — опричниною. Вольные слобожане превращались, одни за другими, в панщан, а на вольных товарищей старосты по защите сторожевого пункта — замка — возлагалась обязанность сторожевой службы, обязанность утомительная и опасная, без позолоты славою и честью, которая награждала их прежде, при существовании воинского равенства. Вместе с тем старосты начали забирать в свои руки самые прибыльные статьи доходов; медовый промысел, весьма важный в те времена, рыболовные места, бобровые гоны, оставляя мещанам только то, что было сопряжено с опасностью постоянной защиты, именно скотоводство, на которое татары зарились почти так же, как и на ясыр, и земледелие, при котором легко было им захватить людей изолированных работою. Много трогательных картин из этого тяжкого времени сохранила для нас народная муза, и, между прочим, она представила трудное положение земледельцев, которые не успеют-бывало взяться за дело, как на горизонте показывается туча.

"Ой жнить, женци, обжинайтеся,
И на чорну хмару оглядайтеся,

говорит-бывало хозяин, которому и пахать поля иначе было невозможно, как с пищалью возле плуга.

Ох и жнуть женци, розжинаються,
На чорную хмару озираються:
Ой то ж не хмара, то ж орда иде!
А наш Коваленко да перед веде...

Это был хозяин жатвы, побежавший с поля домой взглянуть, целы ли жена его с малыми детками. Его схватили татары на дороге и, чтоб не ушел под час их гонитвы за жнецами, ослепили. Народная муза вкладывает ему в уста следующие трогательные слова:

"Ой повий, витре, та й од пивночи
На билее лице, на карии очи!
Ой нехай же я та подивлюся
На свои женци та на молодыи,
А на тыи серпы та й на золотыи!"

Разница между положением панских и королевских крестьян существовала, но выгода была не на стороне последних. Наследственный пан всё-таки щадил своих подданных, с которыми был связан общими преданиями и единством интересов; староста, напротив, был королевский урядник, которого во всякое время могли перевести в другое место, как перевели Претвича из Бара в Терембовль. Притом же панских крестьян мог переманить к себе соседний пан обещанием срочной воли, если только был довольно силен, чтоб отстоять свое приобретение против закона, действовавшего довольно слабо на пограничье. Старостинских крестьян сманивать не смели: это значило бы вооружить против себя слишком сильного пана — короля. Что касается до мещан, то они, наравне с прочими подзамчанами, или людьми замкового присуду, подвергались одинаковому гнету со стороны старосты. Хоть они и не были крепки земле, но им вовсе не было выгодно менять город на город. От Кракова до Чакова — всюды бида однакова: пословица мещанская. Эта-то беда заставляла мещан искать заработков за пределами староства, в стране, над которою еще не отяготело злоупотребляемое панами и старостами jus primi occupantis. И вот мы видим их на днепровском Низу, сперва в полосе Звонецкого порога, а потом и глубже, в такой пустыне, которой никто еще не "измерил саблею". Беда, распространившаяся от королевской столицы до самого крайнего города, стоявшего на древней литовско-русской почве, заставила украинских мещан образовать за Порогами новое, революционное казачество, по образцу выработанного на пограничье Дашковичами, Лянцкоронскими, Претвичами, Рожинскими, но несравненно более суровое в условиях казацкого быта, — казачество, можно сказать, аскетическое, к которому еще строже можно применить похвалу средневекового летописца: praeter magnanimitatem nihil magnum estimarent. Но, как борьба с татарами была главною потребностью края, и казачество для Украины было своего рода нидерландскою плотиною, сдерживавшею опустошительную стихию, то старосты не очень сильно гневались на мещанское своеволие; иногда же им приходилось понять, или хоть смутно чувствовать, что запорожский Низ для них — Mons Aventinus.

Чтобы придать употребленному мною сравнению достоинство правды, напомню моему серьёзному читателю некоторые факты из горестной летописи пленения татарского, которое могло бы наконец сравниться с вавилонским, когдабы не украинские казаки: они лучше отстояли Русь против потомков Болеслава Храброго и потомков Батыевых, нежели их первообраз — варягоруссы — от одних и тех же сил, напиравших на Русь, одна — именем Европы, другая — именем Азии. В 1549 году заполонила орда все семейство (тогда еще не польское) князя Вишневецкого в замке Перемире. В 1589, погнала она в неволю князя Збаражского, также со всей семьею, и множество русской шляхты. По рассказу Иоахима Бильского (русский герб Правдич), в 1593 году, под час сеймавого съезда волынских панов, татары переловили сперва расставленную на шляхах панскую сторожу, а потом, в отсутствие отцов семейств, набрали множество пленных из панских домов, особенно "белого пола" (женщин). Если столбы, на которые опиралось все здание тогдашнего русского общества, так зловеще шатались под напором дикой стихии, то что же сказать о простом народе и о его семейных утратах? Но он заявил о своих бедствиях красноречивее панских летописцев; его песня не умолкает до сих пор среди панских замковищ, которые, подобно пргребенному в мусоре Вавилону, потеряли даже прежние имена свои. Звонко и победительно над временем и людским отупением поет она:

Из-за горы, горы,
З темненького лису
Татары идуть,
Волыночку везуть.
У Волыночки коса —
З золотого волоса, —
Щирый бир освитила,
Зелену диброву
И биту дорогу.
За нею в погоню
Батенько ии.
Кивнула-махнула
Билою рукою:
Вернися, батеньку,
Вернися, ридненький!
Вже ж мене не однимеш,
Сам марне загинеш;
Занесет голову
На чужу сторону;
Занесеш очици
На турецьки гряници!

И вот этакие-то раздирающие сердце сцены, совершавшиеся, как вокруг низких хат, так и вокруг высоких замков, заставляли первых краковских типографов, заботившихся лучше своих патронов "о воспитании детей" [75], называть современных казаков безупречными и знаменитыми Геркулесами. Одни только казаки смели мечтать об убиении гидры, засевшей в Цареграде, на развалинах древнего мира, среди християнских народов. Недаром человек столь серьёзный и ученый, как Сарницкий, насмотревшись на граничан и на их ежедневную и еженочную службу, воскликнул: "Oviros omni genera praemiorum dignos!" (О мужи, достойные всякого рода наград!)