Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии

• Название: Повседневная жизнь старой русской гимназии
• Автор: Николай Шубкин
• Издательство: Издательство Русского Христианского гуманитарного института
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-87516-252-X

Автор публикуемого дневника — Николай Феоктистович Шубкин с 1907 по 1937 г. преподавал литературу и русский язык в гимназиях и средних школах города Барнаула. «Дневник словесника» показывает, как осознавали себя, свою деятельность, свою страну русские интеллигенты тех лет.

«Дневник словесника» любопытен и как социально-педагогический документ, рисующий как бы изнутри жизнь предреволюционной школы в заштатном сибирском городке. Публикуемые записки — подлинный документ своей эпохи. И вместе с тем это напоминание о непреходящей ценности социально-нравственных функций, исполнять которые призваны люди этой профессии, этой судьбы.

---

Отношения с коллегами все неважны и продолжают трепать мне нервы, и без того уже напряженные под конец года. Классные дамы, всегда жалующиеся на массу дел (между тем, например, новая классная дама, перешедшая на эту должность из народной школы, говорит, что она теперь отдыхает, т<ак> к<ак> делать почти нечего), на самом деле стараются уклониться даже и от прямых своих обязанностей. Сплошь и рядом, когда идешь в VIII класс, видишь, как две-три классных дамы сидят в учительской, а между тем все младшие классы предоставлены сами себе, бегают, хотя был уже звонок на урок. Начинаешь заниматься с восьмиклассницами, но в соседних классах такой шум, что ничего не слышно. Приходится обыкновенно посылать одну из восьмиклассниц, чтобы призвать к исполнению своих обязанностей какую-нибудь классную даму. Сегодня, когда я шел в VIII класс и увидал, что II класс совершенно один и весь высыпал в коридор, я сразу послал восьмиклассницу за классной дамой. Те на этот раз очень обиделись; учительница, которая должна была заниматься во II классе, приняла это за намек на ее неисправность, — и все обрушились на меня…

6 марта

Ввиду заверений, данных вчера одной из классных дам, что г. Д. не думала придавать своим словам оскорбительный для меня смысл, я сегодня взял назад свои слова о доносе и извинился за них, добавив, что в остальном считаю себя правым. Таким образом, состоялось «примирение», тем более необходимое, что и коллеги считали мою выходку нетактичной, да и работать в этой атмосфере враждебности, недовольства очень уж тяжело. Теперь все понемногу входит в норму. И работа в классе идет спокойнее, т<ак> к<ак> началась новая четверть, и потому ни ученицы, ни учителя уже так не нервничают. Правда, не у всех коллег благополучно и теперь. Например, у VII класса не очень мирные отношения с историчкой. Она еще новая, неопытная учительница, не может справиться с классом и не может еще поставить себя. Поэтому, несмотря на ее мягкость, у нее больше всего конфликтов. Двум семиклассницам за дерзости по ее адресу сбавили баллы, и теперь семиклассницы ведут себя по отношению к ней демонстративно, устраивая даже «кошачьи концерты» на уроках.

С новой четвертью начались и новые письменные работы, которых предстоит опять подавляющая масса. По приблизительному подсчету, мне предстоит проверить до начала экзаменов, т. е. в течение месяца с небольшим не менее 800 писчих листов или 3200 четвертушек. Когда же тут заниматься чем-либо другим? Я не могу урвать времени даже на то, чтобы прочитать «Записки из Мертвого дома», которые на днях надо разбирать со словесницами. Другие художественные произведения разбираю только по старой памяти, не имея времени даже на то, чтобы просмотреть их, а от этого, конечно, и самое преподавание становится сухим, отвлеченным. О каком же самообразовании, расширении и углублении своих знаний может быть при этом речь?

7 марта

Председатель, почти не бывая у других преподавателей, меня все «не оставляет своей милостью». На днях он был в V классе, а сегодня неожиданно явился перед словесностью в VIII классе и, не отпуская меня ни на шаг от себя, чтобы я не предупредил учениц, вместе со мной явился на урок, попросив переспросить побольше учениц. По словесности ученицы отвечали по большей части недурно. Но стихотворения, которые стали учить наизусть по распоряжению председателя, подвели меня. Было задано повторить «Арина, мать солдатская», но ученицы, должно быть, поленились, и только одна из них смогла прочитать это стихотворение. Так же скверно знали и другие стихотворения; а может быть, мешало и волнение. С одной же из лучших учениц Ч-вой вышел форменный скандал. Читает она плохо, невыразительно, и я начал почти на каждой фразе поправлять ее. Той, очевидно, показалось это обидным. Она раздраженно сказала: «Не буду читать», и села, а потом ушла из класса. После урока председатель предложил прочесть молитву, чего в VIII классе обыкновенно не делали. Это тоже не ускользнуло от его внимания. После урока он беседовал со мной. Назвал выходку Ч-вой «совершенно неприличной», напомнил насчет молитвы и отметил одну ошибку в характеристике Анны Карениной, которую я не поправил. Таким образом, атмосфера опять сгущается.

8 марта

На общем уроке в VIII классе пришлось сегодня немного поговорить насчет вчерашних впечатлений председателя. Когда я стал говорить Ч-вой, что председатель остался ее поступком недоволен, она раздраженно заметила: «Не можете понять состояния ученицы, а еще педагоги!» Я на это не реагировал, но стал разъяснять, что ведь в моих поправках обидного ничего не было. Тогда Ч-ва недовольным тоном спросила: «Почему Вы всегда при начальстве меня спрашиваете? То при начальнице, то при председателе». Я стал разъяснять, что ведь спрашивал не одну ее, а шесть учениц, и ее спросил далеко не первой: «Неужели же составлять еще особый список, кого можно спрашивать при начальстве? В такой список едва ли кто пожелает войти!» Говорил также, что никакого злого намерения по отношению Ч-вой у меня и быть не могло, т<ак> к<ак> у нее было 5 за четверть, и я мог вполне понадеяться на нее. «Неужели же я должен был спрашивать тех, у кого двойки? Те имели бы больше оснований обидеться». В заключение я сказал: «Когда Вы, Ч-ва, успокоитесь, то сами увидите, насколько Вы не здраво рассуждаете». Дальше я сообщил классу насчет необходимости делать после 5-го урока молитву, что тоже вызвало протест, особенно со стороны одной довольно амбициозной ученицы, говорившей, что это смешно и т.п. Не вступая в спор по существу, я говорил, что раз есть известные правила, им надо подчиняться. «Ведь носите же вы форму и не рассуждаете, смешно это пли не смешно». Самой же яркой оппонентке я сказал: «Ваши возражения совершенно не по адресу. Если хотите, объясняйтесь на этот счет с председателем». Ученицы после этою замолчали. А под конец урока мы уже мирно читали интересные воспоминания Водовозовой об Ушинском («На заре жизни»), с которыми я нашел нужным познакомить восьмиклассниц.

9 марта. Воскресенье

Среди гимназисток было несколько случаев заболевания скарлатиной. Поэтому бывшее сегодня утром совещание врачей с участием начальницы и председателя решило произвести дезинфекцию гимназии и прекратить в ней занятия до 20 марта. Для нас, педагогов, это было неожиданностью. Накануне, во время уроков, нас не сочли даже нужным предупредить о возможности закрытия гимназии, и мы поэтому не приняли никаких мер. Теперь пропадает 10 дней, близких к экзаменам и поэтому очень ценных. Можно бы использовать их, хотя задав сочинения ученицам, дав им какие-нибудь работы на дом и т.п. Но, не ожидая закрытия, никто об этом не подумал. И теперь у меня почти совсем даже нет моей обычной работы — проверки тетрадей, и ученицам тоже нечего делать. А потом при возобновлении занятий придется спешить, т<ак> к<ак> в выпускных классах остается учебного времени не больше 21/2 недель.

Вечером я был по приглашению в гостях у восьмиклассницы Т-вой, праздновавшей сегодня день рождения. Ныне что-то я частенько стал попадать на такие вечеринки учащейся молодежи. Здраво рассуждая, предосудительного тут, конечно, ничего нет. Тем более что я бываю исключительно у учениц, живущих при родителях. При этом, конечно, есть возможность поближе познакомиться со своими ученицами, что для учителя очень важно. Но в то же время надо быть очень осторожным, чтобы в отношения с ученицами эти вечеринки не внесли элемента флирта. Кроме того, все это может потом подать повод и к разным нареканиям, обидам и т.п., хотя бы даже для этого и не было оснований. Все это тем более возможно, что такие вечеринки современных учащихся чужды всякого идейного элемента. Все сводится к играм, танцам и довольно пустым разговорам. Насколько лучше было бы дело, если бы была возможность устраивать, хотя бы в тех же квартирах родителей, совместные чтения, литературные беседы и т.п. Но это при существующих условиях вещь невозможная. И мы, бывая среди молодежи, должны ограничиваться тем же довольно пустым времяпрепровождением, что и она. Поэтому и сближение с молодежью получается в общем чисто внешнее и довольно поверхностное. Обучая учениц целыми годами, мы часто совсем не знаем их. Не понимают и они нас. И сколько на этой почве всяких недоразумений, неприятностей, ошибок!

15 марта

La noblesse oblige[8] — обязывает и нас, педагогов, применяться к подлости. Как ни горько это, но все-таки правда! Я имею в виду наши отношения к союзникам. В самом деле. Нас облили помоями и обругали самым непозволительным образом в черносотенной прессе в прошлом году. Нашлись бы веские данные для привлечения не только за оскорбление, но и за клевету. Но… мы постыдно промолчали. Правда, я писал потом в округ, что автором корреспонденций является наш председатель Б-ский. Но к суду все-таки не прибег. И можно ли за эго, строго говоря, судить меня? Связаться с шайкой союзников значило дать бы повод копаться в моем прошлом и настоящем. А узнай они хоть одно — что меня устранили из библиотечной комиссии, и моя служба неминуемо кончилась бы. А чего бы я добился процессом? Порядочное общество совершенно игнорирует «Русское знамя». А его читателей все равно ни в чем не убедишь. И, взвесив все это, пришлось проглотить пилюлю молча. Ныне уже другая провинциальная газетка того же лагеря снова облаяла нашу гимназию и донесла, в частности, на законоучителя, что он опоздал к царскому молебну. И что же? Вместо опровержений или даже просто презрительного игнорирования клеветнической газеты, законоучитель по предложению архиерея должен был подписаться на нее, и теперь мы имеем удовольствие видеть ее в гимназии…