Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии

• Название: Повседневная жизнь старой русской гимназии
• Автор: Николай Шубкин
• Издательство: Издательство Русского Христианского гуманитарного института
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-87516-252-X

Автор публикуемого дневника — Николай Феоктистович Шубкин с 1907 по 1937 г. преподавал литературу и русский язык в гимназиях и средних школах города Барнаула. «Дневник словесника» показывает, как осознавали себя, свою деятельность, свою страну русские интеллигенты тех лет.

«Дневник словесника» любопытен и как социально-педагогический документ, рисующий как бы изнутри жизнь предреволюционной школы в заштатном сибирском городке. Публикуемые записки — подлинный документ своей эпохи. И вместе с тем это напоминание о непреходящей ценности социально-нравственных функций, исполнять которые призваны люди этой профессии, этой судьбы.

---

Надо будет и впредь поставить себе за правило, никогда не выводить баллов сразу после ответа, за уроком, а лишь тогда, когда вполне успокоишься и сможешь объективно оценить и ответ, и все другие обстоятельства.

24 февраля

Вчера было воскресенье, но весь день ушел нарасхват. Сначала, в час дня, было назначено свидание с VII классом, с которым мы теперь уже помирились. Ученицы вторично пригласили меня сниматься, и я согласился. С четырех же часов был реферат в гимназии. Одна из моих словесниц — поэтесса Т-ва читала о Наташе Ростовой и Марии Болконской. Реферат был составлен очень живо, художественно и прочитан с чувством. После его окончания я сделал перерыв, и начались прения. На этот раз из начальства никого не было. Были только я и две классные дамы. Поэтому ученицы чувствовали себя вполне свободно, не стеснялись высказываться, и прения получились очень оживленные, хотя — судя по теме — и трудно было это предполагать. Подымались тут иногда и более жизненные вопросы. Референтка, например, упрекала Наташу, что она, погрузившись в семейную жизнь, забыла о жизни общественной. Другая же восьмиклассница возражала ей, что можно быть или матерью, или общественной деятельницей, совмещать же это невозможно. После оживленного спора обе, наконец, согласились, что женщина-мать должна быть не активной деятельницей, но должна быть в курсе общественной жизни, чтобы суметь подготовить к ней своих детей как будущих граждан. В заключительном резюме я — согласившись, что есть в реферате и недочеты, ибо «только тот не ошибается, кто ничего не делает», — напомнил о крупных его достоинствах и предложил благодарить референтку. Молодая публика поддержала меня дружными аплодисментами, а подруги Т-вой сделали даже попытку покачать ее. По окончании реферата одна восьмиклассница (из семьи моих хороших знакомых) пригласила меня к себе. Там же была и референтка, и еще около десятка восьмиклассниц. Так я и окончил этот день в кругу своих учениц.

25 февраля

Сегодняшний день опять напомнил старое, опять отравил у меня настроение. Хорошо еще, что я, собственно, тут ни при чем. Та же Т-ва, что третьего дня читала реферат, сегодня выступила с пробным уроком по грамматике. Она, видимо, волновалась и допустила несколько ошибок. Потом спуталась, стала в тупик, заплакала и не могла кончить урока. Долго потом еще ее успокаивали подруги, немного успокаивал и я. Через три часа был урок словесности в VIII классе. Т-ва успокоилась, но была, видимо, расстроена своей неудачей. Я ее не шевелил. Но вдруг она опять закрыла лицо руками, подруга начала успокаивать ее, но она была уже без сознания. Урок пришлось прервать. Т-ву, как труп, вытащили из класса. Но отводиться не могли. Побежали за докторами. Наконец, одного привели. А Т-ва все еще была в обмороке и только часа через два удалось ее привести в себя.

26 февраля

Подходит конец четверти. Мы спешим допросить неспрошенных и подвести итоги. А ученицы, нервно настроенные из-за этого, реагируют по-своему: слезами и истериками. Вчера я спрашивал семиклассницу К-ву, девицу довольно туповатую и не очень усердную. Исполняя классные работы на 2, она ныне получила за домашнее сочинение 5, чем вызвала у меня некоторые подозрения. Вчера отвечала она неважно, и я посадил ее, намереваясь поставить 2. Но она все время плакала, и я, пожалев ее, хотел для тщательной проверки спросить ее еще раз; а за тот ответ ничего не поставил.

Сегодня у меня был последний в этой четверти урок в VII классе. Но К-ва, досидев до моего урока, перед ним внезапно отпросилась у классной дамы и ушла домой, надеясь, очевидно, на свою подозрительную пятерку и не желая показать своего незнания. Это злоупотребление моей снисходительностью возмутило меня, и я был в VII классе несколько расстроен. Была спрошена Ш-ая, ученица очень ленивая и невнимательная, но в то же время хитрая. Отвечая, она то отделывалась общими фразами, то пользовалась подсказками подруг. Это, наконец, надоело мне, и после одного ответа по подсказу я посадил Ш-ую. Тогда она начала плакать, выбежала из класса и в коридоре устроила форменную истерику, оглашая воплями и причитаниями всю гимназию (потом мне передавали, что Ш-ая, между прочим, причитала, что я преследую ее за то, что она еврейка. В прошлом же году «Русское знамя» писало, будто я преследую правых. Вот и разберись тут!). Заниматься под этот аккомпанемент было почти невозможно. Ученицы сидели расстроенные, подавленные. Не лучше себя чувствовал и я. А между тем чем же я виноват, что, ничего не делая всю четверть, вечно болтая и смеясь на уроках, Ш-ая наполучала целый ряд двоек (по словесности это уже третья в эту четверть) не только по словесности, но и еще по двум предметам? Опасаясь чего-либо худшего, я хотя и поставил ей 2 за ответ, за четверть вывел однако 3–, присчитав одну четверку, полученную за домашнее сочинение.

2 марта

Сегодня опять воскресенье. Правда, теперь для меня это еще менее отдых, чем раньше, т<ак> к<ак> каждое воскресенье я занят часа по три на реферате. Но самые рефераты и прения после них, где и я, и ученицы выступают уже как равные друг другу люди, элементы самодеятельности, творчества, свободы — все это невольно привлекает меня к этому делу, заставляя забывать об усталости. Так и сегодня. Восьмиклассница В-ва читает, или, вернее, устно говорит свой реферат (вообще-то они письменные) на тему: «Идея романа «Анна Каренина»». Реферат не очень обширный. Но после него вспыхивают оживленные прения. Спорят и о характере Анны, и об идее романа. Высказывают иногда очень дельные мысли; иногда, конечно, и путаются. Многие говорят с места, без предварительной подготовки. Весьма дельно выступает с возражениями и шестиклассница З-на. Ее неукротимый характер здесь вполне уместен. И я только руковожу прениями, прибегая иногда к председательскому колокольчику. Опять затрагиваются иногда и современные вопросы. По поводу смерти Анны поднялся, например, спор о самоубийствах. Одни говорят, что здесь проявляется сила воли, другие, наоборот, считают их признаком слабоволия. Эту мысль очень дельно развивает в прениях сама референтка, цитирует откуда-то, что для того, чтобы жить, требуется иногда большее мужество, чем для того, чтобы умереть. Я поддерживаю ее в этом отношении. Из преподавательского персонала выступает только математик Ш., которому ученицы всегда с жаром аплодируют. Большинство же на рефератах даже и не бывает. Не ходит теперь на них и инициатор этой затеи — наш председатель, которых! при случае, конечно, пожнет всю славу за них. Я в заключение выступил на этот раз с довольно обширным резюме, где развивал свою точку зрения. Ученицы мне тоже поаплодировали. Оживленные разговоры среди учениц на тему реферата и в этот, и в следующие дни ясно говорят, что предприятие это не бесполезное, что оно оживляет, будит мысль. А это, конечно, самое главное.

3 марта

После того приподнятого, праздничного настроения, какое создается воскресными литературными беседами, особенно тяжело переживать те школьные неприятности, которые в таком изобилии сыплются почти каждый день. Сегодня со мной объяснялась шестиклассница А-ва. Это очень болезненная и крайне неспособная девушка, обморок которой в прошлом году дал повод выступить против меня черносотенной «Стреле» и местной газете. Ныне она из-за нервного расстройства пропустила всю вторую четверть. В эту четверть, хотя и занималась, но что это за занятия? При орфографических упражнениях она обнаружила, например, незнание даже правила о сомнительных согласных; написавши правило с «ь» в неопределенном наклонении и списывая с книги фразы на это правило, тут же писала все наоборот. На днях я спросил ее устно. Опасаясь расстроить ее, я спрашивал только за последние уроки, совсем не касаясь пропущенной второй четверти. Но и тут ее ответы говорили скорее о невежестве, чем о знании. Романтиков она называла «романистами», добавляя, что они писали романы; и это после того, как только что довольно подробно проходили о романтизме. Не могла даже сказать, при каких обстоятельствах умер Грибоедов, хотя как раз теперь проходим «Горе от ума». Вообще все спрашивание состояло почти в том, что, задав А-вой вопрос, я спрашивал какую-нибудь другую ученицу; а А-ва стояла и молчала или говорила что-нибудь невпопад. Однако и за этот «ответ», за который другой я без колебания поставил бы 2, А-вой пришлось поставить 3–, чтобы не вызвать опять истерики или обморока. И вдруг сегодня она стала выражать еще мне претензию, почему ей не поставлено 4. А когда я сказал, что ответ ее по-настоящему заслуживал только двойки, она была, видимо, обижена и ушла из гимназии со слезами. Как бы опять не вышло по-прошлогоднему! По-моему, таким еле живым и неспособным ученицам совсем не место в обычной нормальной школе. Теперь же, занимаясь с ними, или приходится ставить баллы не за знания, а за болезнь, или оценивать их так же, как остальных под угрозой сделаться невольным убийцей.