Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии

• Название: Повседневная жизнь старой русской гимназии
• Автор: Николай Шубкин
• Издательство: Издательство Русского Христианского гуманитарного института
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-87516-252-X

Автор публикуемого дневника — Николай Феоктистович Шубкин с 1907 по 1937 г. преподавал литературу и русский язык в гимназиях и средних школах города Барнаула. «Дневник словесника» показывает, как осознавали себя, свою деятельность, свою страну русские интеллигенты тех лет.

«Дневник словесника» любопытен и как социально-педагогический документ, рисующий как бы изнутри жизнь предреволюционной школы в заштатном сибирском городке. Публикуемые записки — подлинный документ своей эпохи. И вместе с тем это напоминание о непреходящей ценности социально-нравственных функций, исполнять которые призваны люди этой профессии, этой судьбы.

---

Зато следующий урок в VI классе прошел гладко. По окончании же его я показывал ученицам снимки с картин Швинда (из мюнхенской галереи), устанавливал связь между романтизмом в литературе и в живописи. Я делал это еще в первый раз и, возможно, что неудачно, так как на учениц, по-видимому, это не очень подействовало. Лучшие результаты могли бы получиться, если бы у меня были образцы не только романтической, но и ложноклассической живописи; но последних у меня не было.

В VIII классе оба урока (методика русского языка и словесность) прошли очень дружно, дельно и непринужденно. По методике русского языка шел разбор статьи для объяснительного чтения, и мне приятно было видеть, что восьмиклассницы приучились, наконец, к общей дружной работе. Одна ученица объясняла стихотворение, другие поправляли ее; высказывали разные мнения, приводили доказательства в пользу их и т. д., а мне оставалась почти только роль руководителя этого педагогического собрания. На уроке же словесности вместо обычного спрашивания получилась совместная беседа относительно героев «Войны и мира». Ученицы делились своими мнениями, обращались ко мне за разъяснениями, возражали иногда. Беседа, естественно, переходила с одного героя на другого. А под конец я сам рассказывал им о посмертных сочинениях Толстого, которых они еще не читали.

14 января

Просидев из-за болезни два дня дома, я не вытерпел и, думая, что уже поправился, пошел в гимназию. Но, должно быть, повредил этим себе и к вечеру стал хуже себя чувствовать. Придется, видно, еще засесть на несколько дней.

16 января

Сижу дома. Но не веселое это занятие. Тянет в гимназию, где, хотя и немало бывает неприятностей, но в общем идет живое дело с живыми людьми. Неприятно также и запускать уроки. Придется потом спешить, пропускать и т.п. Жаль, что нет института запасных учителей, которые могли бы заменять во время болезни. Ведь от этого пропадает очень много уроков по каждому предмету. Теперь же, хоть и стараешься по возможности занять своих учениц (в одном классе завтра просил сделать классную работу, а в VIII классе идут практически уроки, конспекты которых я проверяю дома), но это плохо удастся. Можно бы, например, хотя читать что-нибудь вместо уроков, материалу такого нашлось бы. Но некому поддерживать дисциплину в классе, так как классные дамы на это не способны. Не могут они также и давать какие-нибудь пояснения (еще недавно одна из них спрашивала у меня, что такое «анкета»); да и вообще они все стремятся только к тому, чтобы поменьше делать и пораньше уйти из гимназии. Притом же часто у них свои уроки (у нас почти все дамы с таким совместительством), и на прямые обязанности у них не хватает времени.

Сегодня, впрочем, на распущенность V класса обратила внимание и начальница. Очевидно, между ней и ее фавориткой В. пробежала какая-то черная кошка, так как начальница, не обращавшая раньше внимания даже и на свой VIII класс, сегодня вдруг заинтересовалась V классом и выражала свое неудовольствие по адресу В. Но попробуй поговорить на эту тему с ней раньше, и она обличения своей фаворитки сочла бы за личное себе оскорбление.

Да сегодня и ей пришлось испытать афронт. Директор ввиду нападок газет на предыдущий гимназический вечер нашел, что поручать это дело одной начальнице рискованно. Поэтому для предстоящего на масленицу вечера для младших классов он предложил избрать особую комиссию из педагогического персонала. Вечером было первое собрание этой комиссии под председательством директора. В числе других — вопрос о лицах, приглашаемых гимназистками в качестве гостей. Директор предложил ограничить круг родителями и учащимися ввиду возможности появления компрометирующих лиц (вроде «содержанки одного господина»); другие были против; сошлись на компромиссе: ввести такое Ограничение только для младших учениц, а VIII не связывать такими правилами, но предупредить о необходимости разборчивого отношения к гостям, прочив чего я безуспешно возражал как против оскорбительного для восьмиклассниц. При этом оказалось, что к числу компрометирующих лиц начальница не прочь отнести даже нижних чипов и приказчиков. Директор возражал ей. Но, по-моему, здесь даже и возражать-то неловко.

Непедагогические замашки

24 января

Замечаю за собой действительно непедагогичные замашки. Сегодня, например, когда ученица, спрошенная мной, отказалась отвечать, я довольно резко «отчитал» ее, уязвив тем, что она наполучала двоек на репетиции. А когда другая ученица болтала во время урока, я, сделав замечание, напомнил ей о неудачном конспекте и слабо данном уроке как следствии ее невнимания. Замечания, конечно, иногда необходимы; хорошо и мотивировать их. Но у нас, учителей, это часто переходит в язвительные упреки, бьющие по самолюбию учащихся. Очевидно, тут много действует несколько олимпийское положение учителя в классе, гарантирующее его от таких же ответов. У меня, например, это выходит обыкновенно во время уроков. Когда же имеешь дело с отдельными ученицами (например при проверке конспектов), то здесь обращаешься уже гораздо человечнее, относишься к ним более снисходительно и корректно.

Специалисткам давал сегодня темы для домашних работ (о Толстом). И-и начала стонать, что темы скучные (о народничестве Толстого и его исторической философии). Тогда я предложил ей и вообще желающим писать и другие темы. На мои вопрос, о ком бы она желала писать, И-и сказала: «О Гаршине». Я предложил еще две темы: «Интеллигенция 90-х гг. по произведениям Вересаева» и «Основные мотивы творчества Якубовича». И-и темы, видимо, понравились. Рассказы Вересаева многие читали и тут же начали обмениваться некоторыми впечатлениями. Якубович И-и оказался тоже хорошо знакомым, но писать она не хочет о нем именно оттого, что, как она говорила, уж очень много читала о нем. Я был, конечно, приятно удивлен этим.

25 января

На уроке педагогики я сегодня рассказывал об эмоциях, причем, говоря об эгоистических чувствах, сказал, что любовь к себе проявляется даже и тогда, когда человек убивает себя, т<ак> к<ак> этим ом желает избавиться от страданий. И-и прервала меня и стала возражать, что не всякое самоубийство можно объяснить любовью к себе (эгоизмом): иногда человек убивает себя именно потому, что считает себя вредным для других или потому, что не может помочь им. А когда я попытался и это свести к эгоизму, понимаемому в более распространенном смысле, она назвала это схоластикой. Я хотел было еще возражать ей, по некоторые стали говорить, что этот спор для них скучен, — тогда я опять обратился к дальнейшему изложению. Но в общем такие случаи, по-моему, оживляют занятия, будят мысль. И потому я охотно выслушиваю серьезные возражения даже тогда, когда они нарушают ход урока.

На словесности и у меня, и у учениц в последнее время проявляется стремление заниматься по-новому, не так официально поставить разбор произведений (т.е. спрашивание). Сегодня, например, они сначала пожелали даже составить характеристику Пьера Безухова всеми сообща. Но связной характеристики, конечно, получиться не могло. И тогда одна ученица, с согласия других, начала последовательно рассказывать. Но когда она кончила и я стал вызывать желающих так же сделать характеристику Андрея Болконского, то добровольцев не нашлось, девицы стали препираться. Пришлось самому вызвать одну из них, т.е. обратиться к обычному спрашиванию.

На уроке педагогики, когда я рассказывал, Б-ва, сидя на первой нарте, начала читать какую-то книжку. Я негромко сказал ей, прервал свой рассказ, что лучше бы слушать, т<ак> к<ак> потом ей же придется больше тратить времени на подготовку; теперь же я все равно мешаю своим рассказом сосредоточиться на книге. Б-ва улыбнулась, положила книгу и все остальное время слушала. А сделай ей резкое замечание — и результаты получились бы иные.

26 января

В перемену подошла ко мне восьмиклассница, которая вчера заупрямилась отвечать по словесности, когда другие ученицы стали указывать на нее как на могущую рассказать. Она была сегодня, видимо, смущена и просила у меня извинения за вчерашний инцидент, объясняя его своим недовольством подругами, которые, не желая сами отвечать, хотели взвалить это на нее.

На педагогике ученицы сегодня отвечали (у меня принято по этому предмету один урок рассказывать, а другой спрашивать). Речь шла, между прочим, о похвалах и порицаниях в применении их к воспитанию и обучению. Я об этом не рассказывал, в учебнике же эти меры признаются, хотя и условно. Но отвечавшая урок ученица, высказывая свои взгляды, стала совсем отрицать эти меры как вредные в педагогическом отношении. Возник опять обмен мнений. Большинство, по-видимому, тоже склонилось к этой мысли. А Х-ва (которая отослала) в конце концов признала, что хвалить иногда можно. Но порицать, по ее мнению, все-таки нельзя. Надо только указать, чем нехорош поступок, какие могут быть от него дурные последствия; стыдить же за него человека не следует. А между тем как часто мы, педагоги, грешим против этой здравой педагогической идеи!