Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

• Название: Путём всея плоти
• Автор: Сэмюель Батлер
• Издательство: Критерион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-901337-14-Х

В серию «Мансарда» войдут книги, на которых рос великий ученый и писатель Мирча Элиаде (1907–1986), авторы, бывшие его открытиями, — его невольные учителя, о каждом из которых он оставил письменные свидетельства.

Сэмюэль Батлер (1835–1902) известен в России исключительно как сочинитель эпатажных афоризмов. Между тем сегодня в списке 20 лучших романов XX века его роман «Путём всея плоти» стоит на восьмом месте. Этот литературный памятник — биография автора, который волновал и волнует умы всех, кто живет интеллектуальными страстями. «Модернист викторианской эпохи», Батлер живописует нам свою судьбу иконоборца, чудака и затворника, позволяющего себе попирать любые авторитеты и выступать с самыми дерзкими гипотезами.

В книгу включены два очерка — два взаимодополняющих мнения о Батлере — Мирчи Элиаде и Бернарда Шоу.

---

Малыш помолчал немного и затем снова сказал «пьидите».

Я рассмеялся, но Теобальд в нетерпении обернулся ко мне и сказал:

— Изволь прекратить смеяться, Овертон. Мальчик может подумать, что это не важно, а это важно, крайне важно. — И, обернувшись к Эрнесту, продолжал: — Ну что ж, Эрнест, даю тебе ещё один шанс, и если ты не скажешь «придите», я буду знать, что ты самовольный и непослушный мальчишка.

Было видно, что он страшно зол, и на лицо Эрнеста набежала тень, какая бывает на морде у щенка, когда его ругают, а он не понимает за что. Ребёнок отлично видел, что сейчас произойдёт, был сильно напуган и, естественно, снова пискнул «пьидите».

— Ну что ж, Эрнест, — сказал отец, гневно впиваясь пальцами в его плечо. — Я сделал всё, что мог, чтобы тебя спасти, но раз ты хочешь так, пусть будет так.

И он выволок малолетнего преступника, уже заранее ревущего, вон из комнаты. Ещё несколько минут — и мы услышали доносящиеся из столовой вопли, свидетельствовавшие о том, что несчастного Эрнеста снова порют.

— Я отослал его спать, — сказал Теобальд, вернувшись в столовую, — а теперь, Кристина, я полагаю, пора позвать прислугу на молитву. — И своей обагрённою рукой он позвонил в колокольчик.

Глава XXIII

Вошёл слуга Уильям и расставил стулья для служанок; те вскоре пришли. Все расселись: сначала служанка Кристины, за ней кухарка, горничная, потом Уильям и, наконец, кучер. Я уселся напротив и принялся, пока Теобальд читал главу из Библии, рассматривать их лица. Это были все очень симпатичные люди, но я в жизни не встречал у человеческих существ настолько пустого выражения лица.

Теобальд всегда начинал с нескольких стихов из Ветхого Завета, согласно какой-то им самим разработанной системе. В данном случае это был отрывок из пятнадцатой главы Чисел; никакой связи текста с происходившим тогда в доме я не заметил, однако дух, дышавший во всё этом действе, казался мне настолько похожим на дух самого Теобальда, что по окончании чтения мне стало всё же понятно, что он задумал и почему поступил именно так.

Вот эти стихи[102]:

«Если же кто из туземцев, или из пришельцев, сделает что дерзкою рукою, то он хулит Господа: истребится душа та из народа своего.

Ибо слово Господне он презрел и заповедь Его нарушил; истребится душа та; грех её на ней.

Когда сыны Израилевы были в пустыне, нашли человека, собиравшего дрова в день субботы.

И привели его нашедшие его собирающим дрова в день субботы к Моисею и Аарону и ко всему обществу сынов Израилевых.

И посадили его под стражу, потому что не было ещё определено, что должно с ним сделать.

И сказал Господь Моисею: должен умереть человек сей; пусть побьёт его камнями всё общество вне стана.

И вывело его всё общество вон из стана, и побили его камнями, и он умер, как повелел Господь Моисею.

И сказал Господь Моисею, говоря:

объяви сынам Израилевым и скажи им, чтоб они делали себе кисти на краях одежд своих в роды их, и в кисти, которые на краях, вставляли нити из голубой шерсти.

И будут они в кистях у вас для того, чтобы вы, смотря на них, вспоминали все заповеди Господни, и исполняли их, и не ходили вслед сердца вашего и очей ваших, которые влекут вас к блудодейству,

чтобы вы помнили и исполняли все заповеди Мои и были святы пред Богом вашим.

Я Господь, Бог ваш, Который вывел вас из земли Египетской, чтоб быть вашим Богом: Я Господь, Бог ваш».

Пока Теобальд читал, мысли мои бродили невесть где, пока снова не вернулись к тому небольшому событию, которому я в тот день был свидетелем.

Мне вспомнилось, как несколько лет тому назад у нас на крыше дома под черепицей завелись пчёлы; они быстро размножались, и в летний зной, когда окна гостиной открывались, бывали частыми гостями в доме. Обои в гостиной были в букетах красных и белых роз, и я не раз наблюдал, как эти пчёлы подлетали к розам и пытались на них сесть, принимая за настоящие; безуспешно испытав один букет, они пробовали следующий, потом ещё и ещё, пока не добирались до потолка; тогда они начинали спускаться, тоже пробуя букет за букетом, пока не упирались в спинку дивана; тогда они снова поднимались по букетам к потолку, и снова вниз, и снова вверх, пока мне не надоедало следить за ними. И вот теперь, думая об этих семейных молитвах, повторяющихся по утрам и вечерам неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом, я не мог отделаться от мысли о том, как похоже всё это на поведение пчёл, карабкающихся вверх по стене и вниз по стене, от букета к букету, и не подозревающих, что, хотя много чего можно приплести к этим действиям по ассоциации, но главное-то упущено, упущено безнадёжно и навсегда.

Теобальд закончил, и мы все опустились на колени, представив море согбенных спин взорам Карло Дольчи и Сассоферрато. Я отметил про себя, как Теобальд молился о том, чтобы нам сподобиться быть «поистине честными и добросовестными во всём», и улыбнулся слову «поистине». Мои мысли опять переметнулись к пчёлам, и я подумал, что, в конечном счёте, пожалуй, даже хорошо, во всяком случае, для Теобальда, что наши молитвы редко бывают услышаны настолько, чтобы мы могли «поистине» уверовать в их действенность, ибо если бы я хоть сколько-нибудь верил, что мои молитвы будут услышаны, я молился бы о том, чтобы кто-нибудь без долгих отлагательств обошёлся с Теобальдом так, как он обходился с Эрнестом.

Мои мысли побрели дальше, к тому, как люди обычно воспринимают бесплодное времяпрепровождение, и как много можно сделать, если уделять хоть десять минут в день делу; и я думал, какой неуместный совет я мог бы подать по этому поводу и по поводу времени, которое тратится на семейные молитвы, и почему их так трудно терпеть, — и тут я услышал голос Теобальда, произносящего «Благодать Господа нашего Иисуса Христа», и через несколько секунд обряд закончился, и слуги удалились один за другим, как незадолго перед тем входили.

Как только они покинули гостиную, Кристина, немного стыдившаяся инцидента, которому я был свидетель, неосторожно коснулась его снова; она начала оправдываться, говоря, что это ранит её в самое сердце, и это ранит Теобальда в самое сердце, и даже ещё больнее, но ведь «только так и можно».

Я принял эти объяснения настолько холодно, насколько позволяли приличия, и своим молчанием на протяжении всего оставшегося вечера демонстрировал, что не одобряю того, что наблюдал.

Назавтра я возвращался в Лондон и хотел прикупить свежих яиц, и Теобальд повёл меня к некоему подёнщику, жившему в двух шагах от приходского дома, — может быть, у него найдутся. Эрнесту почему-то позволили пойти с нами. Вероятно, куры уже уселись на яйца, потому что последних оказалось немного, жена крестьянина сумела найти лишь семь или восемь; мы принялись заворачивать их в бумагу, чтобы не разбить по дороге.

Эта процедура происходила прямо на земле у дверей лачуги, и пока мы были заняты, сын крестьянина, малыш примерно одного возраста с Эрнестом, наступил на одно уже завёрнутое яйцо и раздавил его.

— Ну вот, Джек, — сказала мать, — посмотри, что ты наделал — ты раздавил свежее яичко, а это стоит денег; эй, Эмма, — окликнула она дочь, — забери ребёнка, будь умницей.

Тут же появилась Эмма и увела малыша от греха подальше.

— Папа, — спросил Эрнест, когда мы шли домой, — почему миссис Хейтон не выпорола Джека, когда он раздавил яичко?

Мне хватило злорадства обратить к Теобальду язвительную улыбку, лучше всяких слов говорившую «Получил?»

Теобальд покраснел и явно разозлился.

— Полагаю, — быстро ответил он, — что теперь, когда мы ушли, она его выпорет.

Я не выдержал и сказал, что так не думаю; мы переменили тему; между тем, Теобальд ничего не забыл, и мои визиты в Бэттерсби стали с тех пор менее частыми.

По возвращении в дом выяснилось, что в наше отсутствие приходил почтальон и оставил письмо, в котором Теобальда извещали, что он назначен настоятелем церковного округа, каковая вакансия открылась в связи со смертью одного из соседских священников, много лет отправлявшего эту должность. Епископ обращался к Теобальду в самом дружеском тоне и уверял, что ценит его как одного из самых трудолюбивых и преданных делу духовных лиц епархии. Кристина, само собой разумеется, была счастлива; она дала мне понять, что это лишь малая толика тех почестей, что уготованы Теобальду и были бы уже возданы, будь его заслуги широко известны и по достоинству оценены.

Я тогда не мог знать, как тесно переплетётся в будущем жизнь моего крестника с моею, иначе я, конечно же, смотрел бы на него другими глазами и замечал бы многое, на что тогда внимания не обращал. А так мне хотелось поскорей бежать от него прочь, потому что сделать для него я ничего не мог, или предпочитал говорить себе, что не могу, а видеть все эти его страдания было для меня невыносимо. Человек не только должен по возможности идти своим путём, но и лишь в той мере связывать себя со всем прочим, тоже идущим своим путём, в какой оно, это прочее, хотя бы не доставляет дискомфорта. За исключением чрезвычайных обстоятельств, и то не надолго, не надо бы даже видеть ничего чахлого и затравленного, не говоря уже о том, чтобы есть мясо животных, измученных непосильной работой или недоеданием или страдающих каким-нибудь недугом, ни также прикасаться к овощам, выращенным не должным образом. Ибо все эти вещи стоят человеку поперёк дороги; вообще всё, с чем он так или иначе сталкивается, перекрещивается с его путём, образует с ним крест, который может пойти ему на пользу, а может и во вред, и чем лучше то, с чем он перекрещивает пути, тем выше вероятность, что он проживёт долго и счастливо. Всё должно быть так или иначе перекрещено с другим, иначе просто перестанет существовать, но вещи священные — такие, например, как святые на полотнах Джованни Беллини[103], — скрещивают пути лишь с самым лучшим в своём роде.