Збигнев Херберт - Натюрморт с удилами

• Название: Натюрморт с удилами
• Автор: Збигнев Херберт
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Публицистика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-89059-194-4

Збигнев Херберт (1924–1988) — один из крупнейших польских поэтов XX века, эссеист и драматург.

Книга посвящена голландской живописи XVII века, увиденной глазами заинтересованного зрителя, «руководимого симпатией, антипатией, застенчивым обожанием, неистовой неприязнью».

По эстетической и культурологической значимости эта книга является вершиной эссеистики Херберта. Она переведена на многие европейские языки. На русском языке публикуется впервые.

(12+)

---

В больших городах, в особенности портовых, процветала проституция, с которой даже не пытались бороться, понимая, что старания были бы напрасными, однако здравый смысл требовал удерживать этот общественный феномен в определенных рамках. Был придуман оригинальный способ — в некоторых районах Амстердама заботу о домах свиданий возложили на полицию, и стражи публичного порядка сотрудничали с дамами легкого поведения в примерной гармонии. При этом использовалась не вполне легальная, но зато прибыльная процедура: проститутка, переодетая в «наивную, пришедшую в первый раз», заманивала достойного богатого господина в определенное место, а там его уже ждала полиция и назначала «соблазнителю» соответствующую денежную кару Опасаясь скандала, платили, пожалуй, все.

И как же на этом фоне представляется «дело Торрентиуса»? Художник, мягко говоря, нарушал общепринятые нормы морали, причем делал это систематически, убежденно, демонстративно, верный своему кредо, поэтому его главной виной была даже не буйная и распущенная жизнь, но сама атмосфера скандала, та огласка, которую Торрентиус придавал своим выходкам. А вот этого мещанская мораль простить не может.

Сбор доказательств вины в этой области, правда, еще не давал оснований для вынесения сурового приговора, поэтому приступили к конструированию нового обвинения в более тяжелой весовой категории, а именно — в безбожии.

Всему свету известно, что это понятие — достаточно расплывчатое, дающее широкое поле для деятельности интерпретаторов, и эта привилегия неясности использовалась в истории довольно часто, обычно с фатальным результатом для обвиняемого. В случае Торрентиуса хотели доказать, что художник был явным богоборцем, причем злокозненным, не только вступившим в борьбу с догматами веры, но и подвергающим сомнению само существование Бога.

И вот начался — horribile dictum[26], ведь дело происходило в просвещенной Голландии — сбор показаний, которые должны были свидетельствовать о тесных связях художника с нечистой силой. Кто-то доносил, что Торрентиус часто прохаживался по лесу, где вдали от людских глаз мог вести переговоры с дьяволом; что он покупал на рынке черного петуха и курицу, якобы для занятий чернокнижием; что из его мастерской доносились звуки, издаваемые существами нематериальными. Легко догадаться, что звуки эти исходили от вполне земных дам, навещавших художника под покровом ночи.

Услужливые хозяева трактиров и постоялых дворов, в которых Торрентиус проводил свои разгульные вечера и ночи, соревновались друг с другом в предоставлении доказательств его вины. Какие это были доказательства? Мягко говоря, сомнительные: подслушанные разговоры, обрывки диалогов, даже пьяные выкрики. Они не складывались ни в какое логическое целое. Что ж, тем лучше.

Один из свидетелей сообщал, что художник делал непонятные замечания о Святой Троице и муках Христовых; другие доносили, что Торрентиус как-то назвал Священное Писание намордником, надетым на просвещенные умы. Говорили, что он считал потоп слишком суровым наказанием для человечества; что у него были собственные взгляды на тему ада и рая; что в его присутствии был даже как-то поднят тост в честь Сатаны. Говорилось также, что он часто обращался к женщинам со своей излюбленной фразой «моя душа жаждет твоего тела».

Суд не пожелал признать того простого факта, что разговорчивый по своей природе художник, возбужденный вином и веселой компанией, которая домогалась от него экстравагантных выходок, провоцировал, нарывался на скандал, плел всякую чушь, одним словом, забавлял своих собеседников, причем не всегда в наилучшем стиле. Еще хуже было то, что суд не принял во внимание голосов, свидетельствующих в пользу обвиняемого. Молодой художник из Делфта Кристиан ван Кувенберх и его отец свидетельствовали под присягой, что в течение шестилетнего знакомства с Торрентиусом не слышали из его уст ни единого слова святотатства; наоборот, он всегда страстно защищал догматы веры, а также нападал на социниан{77} и других отступников. Подобные показания суд сопровождал пометкой nihil[27], то есть они отвергались без указания причины.

Торрентиус остался один. Все юридические гарантии, полагающиеся обвиняемому, были нарушены, ибо процесс носил чрезвычайный характер и на него не допускались даже защитники. Обвинительный акт ставил ему в вину тридцать одно правонарушение. Самые тяжкие обвинения касались ереси и оскорбления святыни.

Торрентиус пятикратно выступал перед судом. В последний раз это случилось 29 декабря 1627 года, в обстоятельствах чрезвычайных, о чем сейчас пойдет речь. Художник, понимавший, что ставка в игре высока, защищался последовательно, логично и убедительно. Да, он часто пользовался услугами разных девушек, но, как художник мифологических сцен (жанр в Голландии редкий), постоянно нуждался в моделях, способных позировать в нагом виде, потому что именно такими, а не иными видели их боги Олимпа. Если он и организовывал пиршества в заведениях, не пользующихся наилучшей репутацией, то приглашал на них исключительно взрослых мужчин, которые должны были понимать, что приходят туда не для того, чтобы обсуждать богословские темы. Так что он не был распущенным человеком в обычном значении этого слова.

Со всей энерией и решительностью Торрентиус отвергал обвинения, касающиеся вопросов веры. Он никогда не оскорблял Бога и не покушался на священные истины. Правда, ему доводилось спорить на религиозные темы со всем жаром и любознательностью, вызванными беспокойной совестью, но именно это и говорило в его пользу, ведь указанные проблемы были для него действительно важными. Не иначе поступали и другие граждане. Удивительная вещь: в ходе следствия обвинение в принадлежности Торрентиуса к тайному обществу исчезло, попросту улетучилось. А ведь это был исходный пункт всего дела.

На фоне голландских судебных хроник XVII века процесс Торрентиуса относится к числу наиболее тяжелых, мрачных, морально гнетущих. В особенности с того момента, когда было решено применить к обвиняемому методы физического насилия.

Суд, который не мог заставить Торрентиуса признаться в своей вине, решил сломить его упорство пыткой. Это средство принадлежало к репертуару ненавистной инквизиции, и его применение в стране ограничивалось категорией обычных преступников, а под эту категорию обвиняемый явно не попадал. Харлемские судьи, наверняка понимая, что зашли слишком далеко, направили письмо пяти выдающимся юристам в Гааге, прося их высказать мнение: допустимы ли в данном случае столь жестокие методы следствия. И пятеро славных юристов ответили, что по отношению к тем, кто допустил тяжкое оскорбление Божьего величия, применение пыток является законным средством.

«Если что-нибудь и вырвется из моих уст, когда вы причините мне страдания, это будет неправдой», — якобы сказал художник своим палачам. И случилась вещь удивительная — орудия, вынуждавшие признательные показания, оказались против него бессильными. Торрентиус не признал себя виновным в приписываемых ему преступлениях.

28 января 1628 года был оглашен приговор — сожжение на костре с повешением трупа на виселице. Суд, будто бы пораженный собственной жестокостью, заменил этот приговор на двадцатилетнее тюремное заключение. Это было равносильно медленной смерти в темнице.

К чести голландского общества следует сказать, что сей жестокий вердикт отозвался широким эхом, вызвал негодование, хотя, конечно, хватало и довольных им ханжей. Появились многочисленные листовки, в которых весь процесс был заклеймен как возвращение к практике испанских оккупантов. Выдающиеся юристы обращались с протестом к городским властям, доказывая, что во время следствия и в ходе судебного разбирательства систематически нарушались юридические гарантии, положенные обвиняемому, на что прокуратура с невозмутимым спокойствием и без зазрения совести ответила, что тяжесть совершенных Торрентиусом преступлений давала основания вести судебное разбирательство в чрезвычайном порядке.

Даже наместник Нидерландов, принц Фридрих Генрих{78}, живо интересовался этой историей. Еще во время судебного процесса — на его ход он не мог оказать никакого влияния — принц требовал беспристрастного разбирательства. А после приговора, основываясь на свидетельствах друзей художника, которые сообщили ему, что Торрентиус находится в полной изоляции от мира и лишен медицинской помощи, а также возможности заниматься своей работой, наместник предложил освободить художника из тюрьмы. Он обещал, что даст поручение подобрать для него другое, более подходящее место изоляции, где приговоренный смог бы найти опеку, надзор, а также необходимые условия для работы.

Отцы славного города Харлема ответили принцу письмом, полным вежливых выкрутасов. Они утверждали, что заключенному живется вовсе не так плохо, как гласит молва. Тюремный страж заботится о нем как собственный слуга, имеется и хирург, готовый помочь узнику, однако тот отказывается прибегнуть к необходимым процедурам (следы пыток были видны «только» на ногах). Друзья Торрентиуса, по их словам, приносят ему белье и хорошую еду (видимо, деликатность помешала упомянуть, что в результате интенсивных допросов у художника была повреждена челюсть и что он испытывал трудности с приемом пищи). Никто также не возражает, чтобы он занимался своим искусством, однако, по-видимому, у него нет подобного желания. Так что освобождение Торрентиуса из тюрьмы даже на предлагаемых принцем условиях не является ни целесообразным, ни справедливым. Сей незаслуженный акт милосердия был бы воспринят большинством здоровой части общества как заставляющий усомниться в принципах правосудия, а некоторых — толкнуть на подобные, если не худшие преступления. Нельзя также исключить волны протестов, беспорядков, поскольку граждане ожидают от власти защиты своих прав, добрых нравов и религии. Кроме того, существует обоснованное опасение, что и в другом месте изоляции Торрентиус останется тем же, кем и был до сих пор, то есть развратником и богоборцем.